Кавалер Сен-Жюст
Шрифт:
Робеспьер продолжал смотреть на него с удивлением. Долго молчал. Потом спросил сочувственным тоном:
— Флорель, тебе очень плохо?
— Что? — не понял Сен-Жюст.
— Я спрашиваю, у тебя большие личные неприятности?
— Почему ты так думаешь? — вспыхнул Сен-Жюст.
— Потому, что знаю тебя, — ответил Робеспьер. — Впрочем, я не намерен расспрашивать о чем бы то ни было…
Позже, раздумывая над этим разговором, Сен-Жюст еще раз удивился проницательности Робеспьера, его умению проникать в душу собеседника. Да, он понял состояние Антуана, его глубокий внутренний разлад, связанный с письмом Тюилье. И все же Неподкупный был не прав. Личные переживания Сен-Жюста, сколь бы глубоки они ни были, не имели ни малейшего влияния на его политические
Но почему же тогда именно в эти сентябрьские дни так вдруг ослабела видимая деятельность Сен-Жюста? Почему он, до этого дни и ночи просиживавший за работой, теперь стал редким гостем в Комитете общественного спасения? Только ли потому, что его замещали Карно и Приер, взявшие на себя основное бремя Военной секции?..
Он мог ответить, что был занят обдумыванием общего положения и не оставалось времени для остального.
Может быть, и так. Но исчерпывал ли подобный ответ суть дела? Не было ли здесь еще чего-то личного, не связанного с высокими материями большой политики?..
Нет, он не ходил больше к отелю «Тюильри» и не приглядывался к входившим и выходившим. Этого не было; он снова сумел взять себя в руки и пригасить пламя, неожиданно вспыхнувшее в груди. Но уж если говорить честно, причиной этого было не только его благоразумие. Просто против яда нашлось противоядие, и противоядие достаточно сильное.
Когда Филипп Леба просил Сен-Жюста почаще заглядывать к ним на улицу Люксанбур, тот был несколько удивлен: ведь не мог же не знать Филипп о прежних чувствах Элизы. Вскоре, однако, он понял, что доверчивый друг его, настойчиво приглашая, имел и некую заднюю мысль: на улице Люксанбур Антуан обнаружил магнит куда более сильный, чем Элиза…
С Анриеттой Леба, младшей сестрой Филиппа, он познакомился еще на свадьбе друга, и девушка сразу привлекла его. На вид ей было лет девятнадцать. Лицом она походила на брата, но казалась более смуглой, и глаза ее были чуть больше и темнее. Облик ее не отвечал античным канонам, но в прямоте и внимательности взгляда, в манере разговаривать и держаться было нечто, поразившее Сен-Жюста. Хотя Анриетта внешне ничем не походила на Терезу, он уловил какие-то токи, идущие от этой девушки и знакомые ему по ощущениям ранней юности. Не будет преувеличением сказать, что именно встреча с Анриеттой осложнила восприятие Сен-Жюстом письма Тюилье и заставила его простоять несколько утренних часов на улице Сент-Оноре перед мрачным домом с полустертой вывеской. Но если это обстоятельство в какой-то мере подтолкнуло его к безрассудству, то оно же в конечном итоге и вернуло ему рассудок.
После неприятной беседы с Робеспьером Антуан долго не мог найти себе места. Размышляя о том о сем он вдруг вспомнил обещание, данное Филиппу. И вечером того же дня позвонил в дверь дома на улице Люксанбур.
К его изумлению, дверь открыла Анриетта.
Смущенные, они смотрели друг на друга.
Наконец Сен-Жюст сказал:
— По-видимому, это — знамение свыше. Какими судьбами вы здесь, милая Анриетта?
— А что вы находите в этом удивительного? — пожала плечами девушка. — Ведь Филипп постоянно отсутствует; каково же ей, бедняжке, оставаться одной в пустом доме.
— О, вы меня не так поняли, — пробормотал Сен-Жюст. — Я ведь в восторге от этого, я очень рад, что вижу вас…
В это время раздался голос Элизы:
— Анриетта, подружка, с кем это ты болтаешь?..
Они хорошо провели вечер, и впервые за много дней Сен-Жюст почувствовал себя умиротворенным. Элиза щебетала без умолку и по временам бросала на него ревнивые взгляды; Анриетта была сдержанна, и Сен-Жюст с радостью убедился, что между ним и девушкой устанавливается молчаливое взаимопонимание. Часов в девять пришел Филипп. Открыли бутылку вина, и под конец Сен-Жюсту не захотелось уходить, — с трудом заставил он себя подняться и откланяться…
После этого он зачастил к Леба.
Но вскоре приятные встречи стали более редкими, а затем и вовсе прекратились:
обстоятельства заставили Сен-Жюста вновь с головой погрузиться в работу.25 сентября член Комитета военный инженер Карно отправился в длительную миссию на Северный фронт. Руководство Военной секцией вновь перешло к Сен-Жюсту. Впрочем, теперь его напряженного внимания требовала не только одна Военная секция.
12
Тот Комитет общественного спасения, который станет называться «Комитетом II года», «Великим комитетом» или «Комитетом Робеспьера», в основном сформировался в течение лета и начала осени 1793 года.
Из «Комитета Дантона» в него перешли Барер, Ленде, Жанбон Сент-Андре и Приер из Марны. Эро де Сешель, Сен-Жюст и Кутон были избраны 30 мая. В конце июля появился Робеспьер, в середине августа — два военных специалиста, Приер из Кот-д’Ор и Карно. Движение 4–5 сентября ввело в Комитет двух депутатов, близких санкюлотам, — Бийо-Варенна и Колло д’Эрбуа. Вскоре после этого Комитет покинул последний остававшийся в нем дантонист — Тюрио.
Членов Комитета вскоре начнут называть «децимвирами». [17] Все они в цвете сил: самому старшему, Ленде, не исполнилось и 48 лет, младшему, Сен-Жюсту, было 26. Их объединяли великий патриотизм, ненависть к тирании, любовь к справедливости и свободе. Разумеется, иной раз между ними вспыхивали разногласия, происходившие от разницы в их социальных симпатиях, неодинаковых темпераментов и общей переутомленности; но разногласия эти неизменно отступали перед общей угрозой внешнего удушения республики и необходимостью уничтожать внутреннюю контрреволюцию. И, стремясь разрешить эти задачи, они полностью забывали о себе.
17
«Десять мужей» — так называли в Древнем Риме специальную комиссию, избранную для составления законов.
— Все, что способствует сосредоточению на собственном гнусном «я», что пробуждает интерес к мелочам и презрение к великому, должно быть отвергнуто и подавлено, — говорил Робеспьер, выражая мысли своих товарищей по Комитету.
Комитет помещался в Тюильрийском дворце, или Дворце равенства, как его теперь называли. Еще 7 апреля он занял прежние апартаменты королевы. В то время как столяры, плотники, обойщики и драпировщики трудились над большим залом заседаний Конвента, [18] децимвиры делили между собой пять комнат и темный коридор, выходивший на парадную лестницу, спускавшуюся к Карусельной площади.
18
Конвент перенес свои заседания из Тюильрийского манежа во дворец в начале мая 1793 года.
Бывшая спальня королевы, так называемая «комната с колоннами», отошла под зал пленарных заседаний; в четырех остальных комнатах кое-как разместились секции и бюро.
Когда в июле в Комитет пришел Робеспьер, он остался недоволен подобной теснотой и неразберихой. Он тотчас решил подтянуть коллег и установить порядок.
Комитет стал расширяться. Он занял бывшие покои дофина, где раньше находился Комитет колоний, затем антресольные помещения, апартаменты короля, павильон Флоры и несколько небольших особняков на Карусельной площади. Наряду с залом заседаний были выделены кабинеты для каждого из децимвиров. Поскольку многим из них приходилось оставаться на ночь, в кабинетах этих появились и кровати.
Если в апреле — мае между членами Комитета не было разделения функций и каждому приходилось заниматься многими делами одновременно, то теперь все изменилось.
Комитет обладал общим секретариатом и распадался на семь секций и бюро. Каждая секция имела руководителя и штат сотрудников. Военной секцией руководили Сен-Жюст и Лазар Карно, получивший прозвище «организатор побед»; секцию вооружений возглавлял Приер из Кот-д’Ор, секцию продовольствия и транспорта — Робер Ленде. Барер и Робеспьер занимались преимущественно международными связями.