Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века
Шрифт:
После долгого перерыва я перечитал стихи Шевченко. Могу уверить И. Дзюбу, что русские крестьяне частенько страдали ничуть не меньше украинских, но не было в русской литературе писателя — тем паче поэта, — который бы с такой страстью проповедовал социальный реванш, да еще замешенный на реванше национальном. (Разве что знаменитое «К топору зовите Русь!», но это был лозунг чистого политика-радикала.)
Гайдамаки мстят за угнетение и измывательства панов над поселянами. Но разве Пугачев не был мстителем за народную обиду? Пушкин это очень хорошо понимал. Вспомним, однако, как он описывал казнь пугачевцами обитателей Белогорской крепости. Разве есть там хоть тень кровавого злорадства, романтизации безжалостной мести? (Между прочим, исторический Железняк, вождь гайдамаков, был настроен пророссийски и утверждал, что уполномочен Екатериной II на борьбу с поляками. Чего,
При всей видимой оправданности своей, идеология Пугачева и Железняка, воспетая Шевченко, отнюдь не ведет к установлению гармонии и справедливости. Об этой идеологии — идеологии бунта и мщения, произрастающей из законной оскорбленности социального и национального чувства, очень точно сказал Бердяев: «Русский делает историю Богу из-за слезинки ребенка, возвращает билет, отрицает все ценности и святыни (Шевченко отрекается от Бога в том же „Завещании“, пока Днепр не помчит с Украины „Прямо в сине море / Кровь всех ворогов…“ — Я. Г.), он не выносит страданий, не хочет жертв. Но он же <…> увеличивает количество пролитых слез, он делает революцию, которая вся основана на неисчислимых слезах и страданиях». [153] Это относится, как видим, отнюдь не только к русскому человеку…
153
Из глубины. Сборник статей о русской революции. Париж, 1967. С. 84.
Остается неразрешенным вопрос — было ли русское общество, включающее в себя и Пушкина, и Лермонтова, и Толстого, «морально ущербным»? Что сказать? В стране, включающей и Россию, и Украину, в стране, за плечами которой унизительное монгольское иго, патологический террор Ивана Грозного, костоломные преобразования Петра, сокрушившие все привычные этические опоры, в государстве, которое держало в рабстве миллионы своих сограждан, разлагая тем самым сознание тех, кто формально считался свободным, не могло и не может быть абсолютного морального здоровья. Трагедийность русской литературы — от сознания этого нездоровья. Апофеозом этой многовековой болезни стала катастрофа 1917 года и то, что за ней последовало.
И жажда социального и национального реванша, жажда «крови всех ворогов» как обязательного условия возникновения «семьи вольной, новой», которая звучит во многих стихах Шевченко, благородная изначально оскорбленность за попранную справедливость, но достигающая того опасного предела, за которым начинается, по формуле Бердяева, многократное возрастание слез и страданий по отношению к слезам и страданиям отмщаемым, и весь тон статьи И. Дзюбы, увы, тоже есть результат того же морального неблагополучия.
Сегодня любому трезво мыслящему и бескорыстному человеку ясно, что России и Кавказу никуда не деться друг от друга. (Чечня — особая проблема, отнюдь не идентичная проблемам общекавказским.) И единственный путь, не сулящий крови и горя, — путь, предсказанный Пушкиным и Лермонтовым. Путь терпеливого разгадывания психологических основ существования друг друга, что необходимо для взаимоадаптации. Это медленный и непривычный для нас путь, но — единственный. Требование национального реванша и сведения исторических счетов — политический наркотик, дающий мгновенное острое удовлетворение, а в долгосрочной перспективе — катастрофу.
Приложение
Г. Лисицына
Поход гр. М. С. Воронцова в резиденцию Шамиля Дарго и «сухарная экспедиция» (1845 год)
После отставки генерала А. П. Ермолова в 1825 г. начался затяжной период «серьезных и чувствительных неудач… вследствие неправильного, нецелесообразного ведения политики и войны на Кавказе…» [154] Особенно напряженный характер приняла эта война в 40-е годы XIX в. Обильная и при этом самая противоречивая информация порождала в Петербурге колебания и немалое раздражение военными неудачами на Кавказе: часто приказы, распоряжения и инструкции, отдаваемые сегодня, назавтра оказывались бесполезными, и наоборот. После многих поражений 1840–1844 гг., стоивших русским огромных потерь, Николай I предпринял попытку одним решающим ударом уничтожить Шамиля, значительно укрепившего в это время свои позиции в Дагестане и Чечне. Шамиль — опытный и талантливый политик, умело используя экономические и социальные рычаги для управления «бедными» и «богатыми» горцами, успешно управлял своей «империей» из селения Дарго, бывшего его резиденцией. В Петербурге в конце 1844 г. был разработан план похода в Андию и Дарго, призванный: «1) Разбить, буде можно, скопища Шамиля. 2) Проникнуть в центр его владычества. 3) В нем утвердиться» [155] .
154
Б. М. Колтобакин. Кавказская экспедиция в 1845 г. СПб. 1907. С. І.
155
Записка имп. Николая I о военных действиях на Кавказе. Русская старина (далее PC), 1885, № 10, с. 209.
Для осуществления этого плана был назначен новый главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом гр. М. С. Воронцов, сменивший на этом посту генерала А. И. Нейдгарта. Однако Воронцов, опытный военачальник, администратор и политик, совершенно не был знаком с условиями ведения войны на Кавказе. Приняв поручение Николая I, несмотря на протесты многих
опытных кавказских генералов, Воронцов впоследствии, хотя и получил титул князя и награды за поход 1845 г., осознавал трагическую несоизмеримость «победы» и цены, за нее заплаченной. В походе на Дарго около 4000 человек были убиты и ранены, не считая потерь в лошадях и боевой технике. В то же время этот год стал переломным, если не в военных успехах, то в осознании Николаем I и Генеральным штабом необходимости изменить стратегию ведения войны в незнакомых и малодоступных горных условиях. Николай I предоставил гр. Воронцову полную самостоятельность в принятии решений о военных действиях. Воронцов же, в свою очередь, вернулся к практике А. П. Ермолова, производя рубку леса, прокладывая дороги и строя вдоль них свои укрепления. Это позволило планомерно и целенаправленно продвигаться внутрь высокогорного Дагестана и Чечни, но понадобилась кровавая даргинская драма, чтобы прийти к этому решению [156] .156
М. М. Блиев, В. В. Дегоев. Кавказская война. М., 1994. С. 482.
Экспедиция началась 31 мая 1845 г. Рано утром колонна под начальством главнокомандующего гр. Воронцова начала движение из крепости Внезапной. «Отряд состоял из 12 батальонов пехоты, 2 рот сапер, одной роты стрелков, двух дружин пешей милиции, 13 сотен конницы и 28 орудий с усиленной упряжью… При отряде было 1000… лошадей и 200 вьюков запасного парка 14-й артиллерийской бригады» [157] .
Перед походом гр. Воронцов встретился с опытным кавказским генералом Р. К. Фрейтагом, решительные действия которого впоследствии спасли остатки его отряда. Фрейтаг был против предложенного плана, и после разговора с ним Воронцов лишился уверенности, с которой прежде смотрел на поход в Андию. Отдав приказ выступать 31 мая, накануне он писал из крепости Внезапной военному министру кн. Чернышеву: «Повергните меня к стопам Его Величества, я не смею надеяться на большой успех нашего предприятия, но сделаю, разумеется, все, что будет от меня зависеть, чтобы выполнить Его желание и оправдать Его доверенность» [158] .
157
А.-Д. Г. (Д. Г. Анучин). Поход 1845 г. в Дарго. Военный сборник (далее ВС), 1859, № 5, с. 18.
158
Там же, с. 19.
С самого начала поход сопровождали неудачи. В горах резко снизилась температура, начался снегопад. В этих условиях солдаты днем под пулями расчищали завалы, устроенные горцами, а ночью несли караул, лишенные возможности развести костры, чтобы не привлекать внимания неприятеля. В результате у 200 человек в отряде были отморожены ноги [159] . Несмотря на сильную стужу и жестокие обстрелы, 4 июля отряд вступил в Андию и расположился между селениями Гогатли и Анди, однако ненастная погода, холод, недостаток корма для лошадей и продовольствия для людей, скудный запас перевязочных средств делали положение отряда отчаянным. Достать что-либо и где-либо было невозможно. Шамиль, отступая, сжигал все селения, а людей уводил с собой. Продовольствие было доставлено 14 июня, следующий его завоз планировался на 10 июля. Доставленных продуктов хватало на неделю, поэтому главнокомандующий приказал 6 июля утром начать наступление в Ичкерию [160] к селению Дарго. В момент выхода из Андии в Дарго общая численность отряда составляла 7940 человек пехоты, 1218 человек конницы и 342 артиллериста.
159
И. И. Дельвиг. Воспоминания об экспедиции в Дарго. ВС, 1864, № 7, с. 294.
160
Ичкерия — южная часть Чечни.
Шамиль, оставаясь верным своей тактике, не препятствовал продвижению русских войск в горы и при этом плотно закрывал им возможность отхода [161] .
Отряд прошел около 20 верст по труднодоступной, обрывистой местности в условиях непрерывного 8-часового боя и, преодолев многочисленные препятствия, утром 6 июля захватил аул Дарго. Аул был охвачен огнем, жителей в нем не было. Шамиль поджег его строения и перебрался на другой берег реки Аксай в богатые хутора аула Белгатой. Передовые части русских войск расположились лагерем перед Дарго, частично заняли и сам аул, и высоты справа от него. Вечером к авангарду присоединился главнокомандующий, потерявший 35 человек убитыми и 137 ранеными. На пути к аулу Дарго погиб генерал-майор Б. Б. Фок [162] .
161
М. Вачагаев. Чечня в годы кавказской войны (1816–1859). Диссертация на соискание ученой степени к.и.н. М., 1995. На правах рукописи. С. 138–139.
162
Б. М. Колюбакин. Кавказская экспедиция в 1845 году. Рассказ очевидца В. Н. Н-ва. ВС, 1907, № 2, с. 121.