Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века
Шрифт:
Засев во взятом завале, положение наше, хотя пули попадали и с боков, стало под защитою его сноснее, чем и восстановилась потрясенная в первый момент нападения бодрость солдат и уверенность в дружное на штыки «ура» возвратилась, несмотря на беспрерывные выстрелы засевшего впереди в завале неприятеля, которого недолго думая новым дружным «ура», хотя и с потерею, выгнали и оттуда в следующий такой же завал. Таких завалов было на протяжении 2–3-х верст по дороге 15 — на большем или меньшем пространстве один от другого, и всегда наступление затруднялось, кроме [того], прямым еще фланговым огнем из боковых за оврагом и на отвесной горной стене завалов и ставило нас под выстрелы с 3-х сторон. Но, невзирая на это, завалы эти были пройдены авангардом в течение с небольшим часа, не обращая никакого внимания на потери ранеными и убитыми, так как их оставляли за собою на попечение следовавшей за нами колонны, орудия и снарядные ящики
По взятии последнего завала выгнанный из него неприятель скрылся за крутым поворотом, который тут образует дорога. Между тем позади нас по дороге слышна была неумолкаемая перестрелка, а еще далее позади, где арьергард, выстрелы доказывали, что и там закипел жаркий бой; однако верных вестей о том, что за нами происходило, до нас не доходило, хотя вьюки с ранеными к нам понемногу прибывали и, столпившись в густую массу, загромоздив таким образом собою всю дорогу, отняли возможность получать сведения о положении прочего сзади отряда.
Просидев в занятом нами завале еще недолго, в такой же безызвестности о прочем, следовавшем за нами отряде, мы по сигналу «движение» вновь двинулись вперед и скоро зашли за поворот. Тут вся местность, покрытая густым лесом, образует довольно крутой спуск, по которому дорога, еще более суживаясь у подошвы, до того тесна, что дозволяет только проход поодиночке, затем дорога, вновь подымаясь в гору, имела с правой стороны над оврагом незначительную открытую площадку, а далее шагах в 150 была преграждена поперек высоким из чинаров завалом. Казалось, что неприятель здесь применил все свое фортификационное искусство, чтобы нас, не выпустив из леса, тем вернее уничтожить, и можно было предвидеть, что он употребит здесь все свое усилие к решительному отпору нас, пользуясь очевидными для него местными к тому преимуществами.
Но авангард на этот раз уже был в ударе — не ожидая сигнала и команды «вперед», под сильным беглым и убийственным огнем спереди и с боков, из завалов, с криком «ура», бегом спустился он по дороге, перебегая поодиночке самое тесное ее место и собираясь моментально на упомянутой выше площадке. Отсюда авангард понесся неудержимым потоком к самому завалу, перелезая его в мгновение, и прогнал густо засевшего за ним неприятеля — без выстрела — штыками.
Таким образом, отважным, дружным «ура» на штыки последняя на этот день преграда авангардом была устранена. Нельзя не упомянуть здесь, что в момент нашего наступления в тылу завала, на горе, в колонне, пришедшей там из Андии, горнисты почему-то заиграли сигнал «движение вперед», и случайно это обстоятельство нам оказало большую услугу тем, что горцы в завале, вероятно, полагали, что им наступают также в тыл, да еще свежими войсками, что потрясло их стойкость.
Но немало легло тут наших; по всему протяжению дороги и в самых завалах валяются солдаты: одни убиты, другие ранены, а еще другие при перебеге через самое узкое место, застигнутые пулею, свалились в овраг — батальон наш теперь уже оказывается налицо не более как в половинном своем составе. В числе пострадавших и я находился. Еще на бегу с горы к узкому месту я почувствовал что-то твердое, пролетевшее через голень левой ноги, а за ним горячую струю, сочившуюся по ноге; я понял, что ранен, но, видимо, без повреждения кости, рассмотреть тогда рану было некогда; добежав до площадки и остановясь на ней на несколько секунд, я запустил руку с обоих боков в длинное голенище и, вынув ее в крови, убедился, что ранен навылет, но тут последовал новый удар мне в воротник сбоку, и будто что-то острое кольнуло насквозь; опять засунув руку за воротник с одной и другой стороны и вынув ее не в крови, я сообразил, что это лишь контузия, от которой, впрочем, через несколько дней вся шея опухла и я чуть не погиб.
За взятым завалом дорога, уже расширяясь, но все еще подымаясь в гору, видимо, приближалась к опушке все более редевшего здесь леса, а за ним, на чистом уже месте, когда застилавший всю местность пороховой дым рассеялся, уже можно было различить фигуры наших солдат в передней цепи, выставленной Андийским отрядом, с которым авангард наш, подобрав насколько возможно своих раненых, соединился наконец пред закатом уже солнца.
Тогда, сев на камень и стащив сапог, я дал перевязать мне ногу, но, просидев немного, я уже не мог встать; нога одеревенела и лишилась движения, каковою и осталась до полного после 6 недель излечения.
Между тем из пройденного нами леса все еще доносились выстрелы, крики «ура» и более еще отдаленно изредка залпы, и в то же время из леса, по дороге, стали появляться то вьюки, то войска, таща с собою то тут, то там тяжелораненых — все это, однако, выходило без строя, смешанно, в разброде.
Солнце стало совсем
садиться, и тогда показался наконец и самый арьергард; он шел, однако, не правильным строем, а какою-то немногочисленною толпою вперемежку со вьюками и все еще отстреливаясь от провожавшего его сзади своими выстрелами неприятеля. Орудий и казаков при нем не было; первые, за невозможностью их перетащить при сильных натисках неприятеля через завалы, и еще более потому, что все лошади были перебиты, достались в добычу горцам, последние же, находясь при начале общего на колонну нападения неприятеля еще на поляне, когда и по ним из опушки леса стали открывать убийственный огонь, причем они никуда не могли двигаться и собою заполняли арьергардные орудия, по приказанию ли генерала Викторова или по собственному почину, потеряв сперва немало людей и лошадей, проскакали обратно в Дарго, и это было самое благоразумное, что они в данном случае могли делать. Сам же генерал Викторов за сим был убит и тело его брошено; та же участь постигла и гроб генерала Фока. [194]194
«…Бывший начальник настоящего Ичкерийского округа полковник Головачев, объезжая в 1864 г. этот округ, увидел множество человеческих костей, белевших по сторонам узкой дороги в лесу; на вопрос его: чьи это кости? — окружавшие его почетные чеченцы скромно отвечали, что они не знают. Это были кости павших в двухдневном кровопролитном бою с горцами в 1845 г. По распоряжению начальника округа они были собраны и перевезены на арбах в Ведено, зарыты на кладбище укрепления, где была [когда-то] резиденция Шамиля…» (К. Белевич. Воспоминания о Слепцове и Пассеке. «Нива», 1872, № 32, с. 508).
Положение наше после всего этого и ввиду того, что те же войска завтра же на рассвете должны будут возвращаться по той же дороге обратно, да еще отягощенные разными продовольственными и артиллерийскими запасами, становилось крайне критическим и не предвещающим ничего хорошего.
Во избежание могущего случиться с нами еще худшего следовало бы тогда же, немедленно, каким бы то ни было способом, послать весть о нашем положении в Дарго с тем, чтобы оставшиеся там главные силы безотлагательно выступили для соединения с нами и следования потом через Андию к линии наших крепостей, однако ничего подобного не было сделано, с одной стороны, может быть потому, что не было лица для доставления этой вести в Дарго, а с другой — вследствие того, что раз отданное приказание старшего исполняется свято, хотя бы оно грозило гибелью всем — такова уж военная дисциплина.
Звездная ночь, наступившая после кратких сумерек, разостлалась над разбросанными, без привычного порядка, бивуаками обоих отрядов, для охранения которых выставлялась, также против обыкновенного, сегодня, и то лишь к опушке, слабая цепь с секретом впереди ея, и к последним еще неоднократно во время ночи из глубокой глуши леса тащились с напряжением последних сил своих тяжелораненые и изрубленные из наших солдат, причем изредка обменивались выстрелами с неприятелем, подкравшимся по темному лесу в иных местах к секрету.
Ночь я провел, сидя на том же камне, где мне была сделана перевязка, сна не было, все мысли сосредоточены на только что пережитом и на предстоявшем завтрашнем дне. Как раненый, я должен был следовать с отрядом, пришедшим из Андии по линии наших вагенбургов в темир-хан-шуринский госпиталь. Андийский отряд в составе 4-х рот при 2-х орудиях имел не более 400 штыков, и как ему предстояло прикрывать во время следования большое количество вьючных лошадей, доставивших провиант и снаряды, то отряд этот поневоле должен был на пути растянуться, каковое обстоятельство ввиду массы этими днями стекавшихся в Дарго горцев невольно возбуждало разные опасения. Настроение это немало еще поддерживалось тем, что кругом меня, вблизи умирали тяжелораненые, им тут же выкапывали неглубокие ямы, куда опускали. Вообще стон и оханье и обещание раненых вслух, что буде Бог вынесет, то водки более во рту никогда не будет — все это, конечно, производило свою долю впечатления на потрясенную уже и без того душу.
После полуночи было отдано приказание, что с рассветом по сигналу 3-х пушечных выстрелов и 3-х ракет Андийский отряд, разместив раненых и больных на вьюках и носилках, трогается в обратный путь; когда же он перейдет через балку, откуда местность до Андийского вагенбурга, хотя гористая, но открытая уже, не представляет серьезных опасностей, тогда пришедшая из Дарго колонна, разобрав предварительно провиант и снаряды на вьюки и на себя, начнет обратное движение в Дарго. Таким образом, Даргинская колонна имела прикрывать первоначальное движение Андийской, и лишь за безопасным проходом последней через упомянутую балку начать свое возвращение в Дарго.