Кавказская война

В Кубанской области поселилось вновь до 70 тысяч покорившихся горцев; с прежними мирными горское население этой области составляет 130 тыс. После новой эмиграции число это не превышает 80 тыс. Туземцы, успевшие сделаться оседлыми, находятся в очень хорошем положении. Над ними учреждено разумное управление, как вообще все военно-туземные управления на Кавказе.

В течение первой половины лета 1864 года восточный берег Черного моря представлял необычайное зрелище. До тех пор не было в свете берега пустыннее кавказского. Населенный разбойниками, торговавшими только рабами, содержимый в постоянной блокаде нашими крейсерами, он казался с моря необитаемою землей. Ни хижины, ни дымка на зеленом берегу; ни одного челнока в голубых заливах. Только под ночь, когда разыгрывалась буря или начинал стлаться туман, можно было иногда заметить, на темном море, очерк крадущейся под берегом кочермы. Если она шла к земле, на ней была военная контрабанда; если от земли, на ней были рабы. Никакое судно, занимающееся правильною торговлей, не смело приставать к этому краю. На море его встречали пушки наших крейсеров; на суше — винтовки и кинжалы горцев. Это был заколдованный берег, как в сказке, на который не дозволено ступать человеку. И вдруг все переменилось. Весь берег унизался судами и покрылся народом. На каждой версте из 400 верст его протяжения белели большие и малые паруса, подымались мачты, дымились трубы пароходов; на каждом мыску развевались флаги наших пикетов; в каждой балке толпился народ и стоял базар. Глядя с моря, никогда никакой берег Англии или Голландии не представлял такой суматохи, такой жизни. Правда, то были похороны исчезавшего народа: движение редело по мере того, как пустел берег. Но он пустел ненадолго. На покинутых пепелищах осужденного черкесского племени стало великое племя русское; в одно лето вдоль моря выросло 12 станиц. И главное: восточный берег с его великолепною красотой составляет теперь часть России. Очарование снято с него. Береговая полоса ожидает теперь, как неразработанный рудник, только людей, которые воспользовались бы ее природными богатствами. Нечего жалеть, что она пуста покуда. Вырваны плевела, взойдет пшеница.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ

В 1864 году западный Кавказ впервые заселялся уже не силой. Страна эта, стоявшая в течение тысячелетий неприступною крепостию, громадным разбойничьим притоном, к которому ни один завоеватель не подступал безнаказанно, обратилась разом, как по мановению волшебного жезла, в необитаемую землю, принадлежащую по праву каждому трудолюбивому русскому человеку. С началом военного заселения Закубанского края число охотников всегда превышало положенную норму. Никому не отказывали, принимали каждого, кто записывался охотником в своей губернии или сам добирался до Кубани, откладывая в сторону, по возможности, всякие формальности. Русское население в Закубанском крае стало расширяться необыкновенно быстро; через это и завоевание пошло скорее. Обеспечив свой тыл рядом станиц, можно было смело подвигаться вперед. Вместо предназначенных примерно Высочайшим положением 1862 года шести лет, завоевание совершено в 3,5 года. Теперь государство может свободно располагать стотысячным войском, до сих пор неподвижно прикованным к западному Кавказу и как бы не осуществившим в политическом итоге сил Империи. Целая местная армия не составляет уже мертвого капитала, не обременяет русских финансов неизбежною жертвой. Кубанское казачье войско не только достаточно для обороны завоеванного края, оно может действовать вне своих пределов и составляет источник новой силы для Империи. Сокращение войны двумя с половиной годами избавило государственную казну от необходимости содержать лишнее время за Кубанью стотысячное войско и само по себе составляет экономию, которую нельзя считать ниже 25 миллионов.

С 1861 года население, можно сказать, лилось в этот край; но хотя казачий поземельный надел очень велик, хотя под станицы выбирались преимущественно самые выгодные в хозяйственном отношении места и много пространств, между ними лежащих, осталось впусте, тем не менее новые переселенцы и до сих пор не успели наполнить эту страну до ее последних пределов. Вновь завоеванный край равняется обширностью Волынской губернии. Если исключить самые высокие горные места, неудобные для жизни человека, то количество хозяйственных угодий не уступает обширностью Киевской губернии. При несравненном плодородии почвы, почти везде еще девственной, при чрезвычайном обилии и разнообразии природных богатств, при самом выгодном географическом положении, между большою судоходною рекой и берегом никогда не замерзающего моря, Закубанский край может со временем вместить двойное население против Киевской губернии. Нет сомнения, что вновь покоренная область есть богатейшая природными дарами не только из всех русских, но из всех кавказских областей. Нынешнее население ее — только авангард населения будущего.

К весне 1864 года большая часть земель северного склона была уже обстроена заселенными станицами; они протянулись в несколько рядов вдоль предгорий; между хребтом и линией, проведенною параллельно Кубани, в 25–30 верстах от ее берега. Низовое пространство между Кубанью и этою линией, предназначенное для горцев, осталось наполовину пустым, после выхода стольких племен в Турцию; теперь оно составляет обширный запас хозяйственных земель в распоряжении правительства. Весной станицы лежали непрерывною цепью от Лабы до Пшиша и от моря до Шебша; но в средине они разрывались пустым пространством между Шебшем и Пшишем, откуда только что были сдвинуты последние абадзехи. В 1864 году предстояло заселить этот промежуток и вновь завоеванный морской берег. Количество переселенцев, определенное по предварительному расчету на этот год, было далеко не достаточно для занятия всей покинутой горцами земли. Нельзя было внезапно увеличить его размеры; передвижение колонистов массами составляет дело чрезвычайно сложное, требующее целого ряда приготовительных мер. Поэтому ограничились покуда заселением промежутка, разрывавшего наши линии и части берега от Новороссийска до Туапсе.

Неприятеля уже не существовало, переселенцы шли в мирную землю; вследствие этого была изменена самая система поселения. Жители группировались исключительно по соображению хозяйственных удобств. Устройство больших станиц в виде крепостей, обнесенных валами и оборонительными плетнями, обставленных пушками, как их строили до сих пор, было оставлено; вновь прибывшие казаки распределены обыкновенными поселками, без всяких укреплений. В нагорной полосе, посреди ущелий, заросших непроницаемым лесом, удобные для первоначального хозяйства земли не лежат сплошными массами: надобно было пользоваться разбросанными участками, расчищенными для хозяйства прежними жителями; а потому расселение хуторами было в этой полосе наивыгоднейшим. Во время войны устройство отдельных хуторов считалось невозможным; но безопасность водворилась очень кстати, именно к тому времени, когда пришлось заселять нагорные земли. С концом весны можно было употребить все наличные силы исключительно на работы, не отделяя половины людей в прикрытие рабочих. Как только настало затишье, неутомимые кубанские войска связали главные военные пути поперечными дорогами и заселили пустынный край необыкновенно скоро. К средине лета западные и восточные линии станиц, разрывавшиеся посередине, тянулись уже непрерывными рядами. Колонны, переходившие в конце весны за горы, видели между Шебшем и Пшишем безлюдную пустыню, населенную только лесными зверями; возвращаясь через несколько недель назад, с первым шагом на северный склон, они вступали в русскую область, шли населенными деревнями, на каждом перекрестке встречали земляков. Даже привычный человек, видавший, с каким волшебством в последнее время враждебный Кавказ обращался в Россию, останавливался с изумлением перед таким сказочным превращением и едва верил своим глазам.

Поселенцам 1864 года выпала особенно счастливая доля: они пришли на готовое хозяйство. Перелом войны совершился так скоро, что горцы, не думавшие о покорности осенью, обработавшие в то время свои поля по обычному порядку, исчезли внезапно весной; все посевы их остались в наследство русским поселенцам, которые с первого же года могли жить не сеяв.

В пустынной земле, покинутой абадзехами, было воздвигнуто и населено 40 станиц; вдоль морского берега, от Геленджика До Туапсе — 12.

Во время командования армией великого князя Михаила Николаевича было устроено:

в 1863 году 24 станицы с 3867 семействами

в 1864-м 53 станицы с 4374 семействами

Всего 76 станиц с 8241 семейством.

С поселением 1862 и 1861 годов, от начала систематической войны, эта цифра составляет 111 станиц с 14 233 семействами.

Численность населения, привлеченного в эти четыре года во вновь завоеванный край, считается 85 000 душ. Оно сформировано покуда в 9 конных полков.

Население всего Закубанского края, со станицами, основанными с 1840 по 1861 год, и с остатками туземцев, простирается до 220 тысяч душ обоего пола: русских 150 тысяч и туземцев 60 тысяч. Последняя эмиграция уменьшила это число до 240 т., а общий итог населения до 530 т.

Закубанский край составляет только часть страны, принадлежащей многочисленному кубанскому войску, раскинувшемуся от реки ее близ устьев Дона, до Абхазии и от Керченского пролива до Кумы. Все войсковое население составляет теперь около 440 тысяч душ обоего пола; а с разбросанными в промежутках станиц обрывками черкесских племен до 520 тысяч.

Окончательное устройство кубанского войска еще не решено правительством. Но так как важнейшие вопросы относительно основания этого устройства уже обсуждены в подробности; так как разрешение их вытекает не из теорий, но из близкого знакомства с действительностью, из неизменных топографических условий и хорошо известного быта казачьих населений, то надобно думать, что в главных чертах оно будет осуществлено. Поэтому я считаю возможным сказать теперь же несколько слов о положении, которое кубанское войско должно, как войско, занять в ряду русских военных сил и как край, в ряду русских областей [61] .

61

Писано в 1864 г. (авт.)

Многие у нас смотрят с предубеждением на существование военных особенных областей, каковы все казачьи войска. Они видят в них в юридическом отношении: государства в государстве — нарушающие равноправность целого; в экономическом — отвлечение большого числа рук от производительного труда. Но такой взгляд, основанный на общих началах права и политической экономии, грешит, как всякое теоретическое заключение, своею отвлеченностью, тем, что упускает из виду местные и временные условия, дающие совсем иную постановку вопросу. Казачество есть явление чисто русское, оно составляет одну из образовательных сил нашей истории, не только в прошедшем, но в настоящем и даже в будущем. Казачество нарушает равноправность и уменьшает производительность страны, это верно; но когда человек что-нибудь покупает, он жертвует и не жалеет о жертве, если покупка ее стоит жертвы; что дал и что получил взамен, в этом вся речь. Россия при своих беспредельных украйнах не может обойтись без казаков; а так как русский человек складывается в казака сам собой, то естественное разрастание казачьих войск на далеких пределах есть одна из величайших внутренних сил русского народа. Постепенный ход истории нисколько не изменил этого отношения.

Пятнадцатое столетие стоит в полном характере своем на нынешних русских украйнах, оно убегает из глаз центральных населений государства не исторически, но только географически. Казачье хозяйство, требующее большого приволья, не извлекает из земли всего, что она может дать; но зато на пространстве десятитысячеверстного русско-азийского рубежа одно казачество обращает в населенные и русские земли такие, которые без него были бы дикою пустыней или враждебным разбойничьим притоном. Нечего опасаться слишком большого распространения казачьих войск. Казаки — это береговой прибой русского народа, размывающий понемногу его пределы; когда берег отодвинулся, на том месте, где кипел прибой, стоит гладкое море; когда казачьи населения остаются далеко в тылу передовых линий, они естественно сливаются с массой народа. Недавний пример — Малороссия. Таким образом всегда разливалась русская народная волна. От Петра до вступления на престол императора Николая Павловича казачество было сдерживаемо. Последствием вышло то, что во второй половине XIX века приходится совершать вещи, которые совершились бы сами собою, и теми же средствами, в XVIII. Доказательств много перед глазами, от устья Кубани до устья Амура. Не говоря уже о естественном разрастании русского племени, в голове которого идут казаки, естественном потому, что оно разливается как вода в ту сторону, где препятствие слабее напора; но даже при status quo охранение наших украйн без казаков совершенно невозможно. Казаки защищают пределы не только действующими поляками, стоящими казне третью часть против регулярных и число которых может быть внезапно удвоено и утроено, но еще более массой вооруженного населения. На полевой ли работе, дома ли, все население всегда стоит на часах у опасной границы. Если бы захотели заменить ее действительную силу соответственною силой регулярной кавалерии, то государственные финансы рухнули бы под несоразмерною тяжестью. Отвлечение рук от труда было бы еще гораздо большее: казаки на данном пространстве производят не столько как свободное население, но войско ничего не производит. Наконец, как боевая сила в итоге государственных сил, казачьи войска имеют великую для нас важность. Здесь не место развивать эту мысль в ее специально-военном значении; но не могу не выразить хоть мимоходом твердого моего убеждения. Такие казаки, как линейские, покуда в них сохраняется характер, воспитанный Кавказскою войной (а видовой характер казачьих полков есть дело вековое), введенные большим числом в европейскую кампанию, могут внести в войну новый элемент и доставить нам во многих случаях чрезвычайные преимущества над неприятелем. Хотя казаки всегда сопровождали русские армии, но употреблялись почти исключительно для охранной аванпостной службы; притом те казаки были иного свойства и не с таким вооружением [62] : я убежден, и знаю многих опытных военных людей, разделяющих это мнение, что казачья сила, как военный элемент, у нас далеко еще не вполне оценена и приложена к делу.

62

Я нисколько не думаю оспаривать высокие военные качества донцев; никто более меня их не уважает. Но я думаю, на основании множества ви — денных примеров, что донские казаки, как они суть теперь, могут быть скорее регулярною конницей — скажу больше — первою в свете регулярною конницей, чем партизанами. (авт.)

С другой стороны, казак гордится своим званием и не хочет быть ничем другим, кроме казака. Предания и родовые обычаи в казачьих поселениях гораздо сильнее, чем в остальном русском народе. Мне случилось видеть, как вздорный слух, пущенный между казаками об обращении в податное сословие, выводил их из себя. Они в этом случае стояли не за интерес, потому что повинность крестьянина гораздо легче казачьей, а за свою родовую гордость. Казаки необходимы, казаки удовлетворены своим званием и гордятся им. Довольно подобных причин, чтоб оценить как следует эту типическую особенность русской жизни, хоть бы она не подходила под мерку теорий равноправности и выгоднейшего труда.