Кавказская война

Этот обширный стратегический театр распадается по очертанию страны на три сферы, соответствующие очень верно ее политическому делению. Кавказская армия может действовать в трех направлениях: к западу в Азиатской Турции, к югу — в Персии, к востоку — в Закаспийской Азии, в Туркестане [69] .

По мере отдаления с запада к востоку действие нашей политики может становиться все более самостоятельным, иметь более инициативы. Таким образом, наши отношения к Турции как к признанному европейскому государству зависят от общей политической системы, не могут быть от нее отделены; далее дела с дружественной Персией представляют уже гораздо более простора, позволяют развивать национальные виды скорее и шире, так как на этом театре мы сталкивались уже не со всей Европой, как на Босфоре и в Анатолии, а только с одним европейским могуществом — Англией. В третьей сфере, наконец, в Закаспийском крае у нас совершенно развязаны руки, мы не встречаем там никакого соперничества, кроме того глухого и постоянного антагонизма, не имеющего прямого влияния на дипломатические сношения, который сопровождает наше сожительство с англичанами в Азии; этот антагонизм будет продолжаться всегда, что бы мы ни делали, и потому из-за него одного нам невозможно себя связывать. К счастью, важность этих трех групп для русских интересов идет в обратном направлении — обстоятельства более вызывают нашу инициативу в восточной группе, где мы пользуемся полной свободой действий, чем в средней, где эта свобода уже несколько ограничена, и в средней более, чем в западной, представляющей вопросы только в общеевропейском смысле. Первая наша потребность — оградить навеки неприкосновенность внутренних азиатских морей — заключает наши ближайшие цели в пределах Закаспийского края, где мы покуда еще можем действовать без контроля; утверждение русского владычества на восточном берегу Каспийского моря и на южном Аральского, поставит нас в положение, в котором нам можно будет, без опасения, встретить всякие обстоятельства. Конечно, время несомненного, навеки утвержденного владычества на Каспийском море наступит для нас только лишь, когда всякое политическое соперничество в Персии устранится и это государство будет привлечено в сферу русской политической системы до такой степени, что персидский или русский берег будет значить одно и то же; но как Персия, каково бы ни было ее внутреннее состояние, имеет все-таки регулярное и признанное правительство, поддерживающее внешние сношения, то русские интересы могут считаться с этой стороны более огражденными, чем в земле без хозяина, каков Закаспийский край, и не требуют от нас особенно спешной, усиленной деятельности. Все же, что относится к западной части Азии, находится в такой тесной связи с общеевропейскими интересами, что составляет с ними одно и то же и потому подлежит действию кавказской армии только в случае большой войны, но не иначе.

69

При напечатании этого письма в «Московских Ведомостях» я очертил в коротких словах особый стратегический характер каждого из этих подразделений, но не считаю нужным повторять этот очерк, как не имеющий прямого отношения к моему предмету. (авт.)

Во всех этих трех направлениях, обнимающих собою массу мусульманской Азии, свобода действий открылась для России только с покорением Кавказа. Кавказская армия, по своим силам, особенностям и местному положению, есть не только главный, но единственный рычаг, которым Россия может поворотить сумму азиатских дел сообразно со своими интересами. Наши остальные войска в Азии, к востоку от Кавказа, слишком малочисленны для сколько-нибудь значительных предприятий; увеличивать их значило бы создавать вторую азийскую армию и возвышать военный бюджет, и так достаточно высокий, без всякой надобности, так как кавказская армия по своей численности и центральному положению достаточна для охранения русских интересов на всем пространстве мусульманской Азии; тем более что ее и без того нельзя значительно ослабить. Как неоднократно доказал опыт, расстояние не позволяет укомплектовать кавказские полки, при каких-либо неожиданных событиях, одновременно с другими войсками империи; они должны быть достаточно сильны, чтоб отразить первый натиск собственными средствами. Оставаясь в такой численности, кавказская армия может легко отделить силы, достаточные для серьезных предприятий в своей естественной сфере действия, к которой прямо принадлежат внутренние моря; силы эти, требующие одинакового расхода на том или другом берегу, будут находиться в прямой связи с массою, которая останется столь же грозною на Черном море, на пределах Турции или Персии. Силы эти состоят из самых закаленных, самых привычных к походам людей в свете. Удалая горская молодежь, тысячи абреков, живших только оружием и доведенных миром до нищеты, составляющих в своей земле причину беспорядков и опасности для нас, все воины, прирожденные, всегда верные под знаменем, привыкшие жить недели в походе парою кукурузных лепешек, составляют сами по себе силу, на которую столько же можно положиться на войне, сколько желательно дать ей занятие вне края. Шестидесятилетняя война нагромоздила на Кавказе военные запасы всякого рода, устаревшие для европейских действий, но вполне пригодные для Азии. В лице главнокомандующего кавказской армией сосредоточена власть, без которой нельзя обойтись в серьезном предприятии, власть, которой не лишены другие местные начальники на наших пределах; управление его обставлено опытными людьми, искусившимися в сношении с азиатцами. Без такой власти и такого опыта местное управление восточными делами, требующими совсем особенных приемов, не может быть плодовито. На кавказском перешейке, омываемом Каспийским бассейном, готовы все средства для внушительного действия за морем и во все стороны. Без достаточных сил под рукою в Азии невозможно систематическое преследование целей. Сила вещей указала уже России центр ее действия, создавая азиатскую армию и господствующее географическое положение на кавказском перешейке. С другой стороны, хоть азиатские дела и находятся в связи с общей политикой государства, но они имеют столько своеобразности, что для ближайшего вполне сознательного заправления ими нужен особый орган. Главнокомандующий кавказской армией может по своему положению ближе, вернее, чем кто-нибудь, оценить все прикосновенное к азиатским делам, в этом звании сосредоточиваются естественно все условия, чтобы быть главным органом русско-азийской политики.

Разрозненность действий на наших южных пределах непременно должна отзываться бессвязностью результатов. Для России азиатский вопрос один, свитый из многоразличных нитей, по крайней мере, во всем, что касается до мусульманского мира, и потому система политики должна быть для нас одна, как бы ни было разнообразно ее приложение по местностям. В восточных делах, где постоянно надобно следить за самыми мелочными событиями, где решения туземных правительств основываются не на сознании государственной нужды, а на минутных, всегда личных побуждениях, колеблются вместе с ними; где положение дел меняется внезапно и часто без видимой причины; где обстоятельствами надобно пользоваться немедленно, иначе все дело выскользает из рук, — там необходима, в лице пограничного начальника, обширная власть, какой, кроме наместника кавказского, лишены необходимо другие местные распорядители.

Страны, над которыми, в стратегическом отношении, господствует кавказская армия, входят естественным образом в круг прямого или косвенного действия наместника кавказского. Круг этот определяется сам собою. Везде, где наши интересы не сталкиваются с интересами общеевропейскими, где специальное знание Востока, составляющего совершенно особенный мир, столь чуждое, даже недоступное дипломатам, взросшим на европейской почве, может быть приложено к ведению дел с некоторой самостоятельностью, там для хорошего успеха, должен действовать преимущественно тот правительственный орган, которому эти дела всего известнее. Наместник же кавказский, по своему личному положению, вынужден изучить восточный люд, управлять им разумно, сохраняя спокойствие в крае; в ежедневной практике дел это знание приходит к нему само собою. Круг, в котором наша азиатская политика может действовать с достаточной самостоятельностью, не возбуждая тем общеевропейских столкновений, начинается только с восточных пределов Турции, — он обнимает Персию и Закаспийский край. Отношения к Персии имеют для нас огромную важность потому лишь, что мы занимаем кавказский перешеек и владычествуем на Каспийском море, составляющем как бы продолжение наместничества; персидские дела могут сильно интересовать Россию, только по значению своему для Кавказа и для обладания этим морем; и только с Кавказа можно зорко наблюдать за ними, следить за событиями день за днем. Закаспийская Азия лежит столько же в сфере действия кавказской армии и кавказского начальства. Разрыв в ведении дел по сю и по ту сторону Каспийского моря происходит только от неполноты нашего владычества на море, неполноты, которая сама по себе должна быть устранена, чтобы предупредить всякие случайности будущего. Кавказское начальство указывало на этот недостаток еще в 1857 году; тогда еще предлагались меры, чтоб установить прочное сообщение Каспийского моря с Аральским, в которое вливаются главнейшие судоходные реки Средней Азии. Если б восточный берег Каспия был занят и сообщение с Аралом устроено, что не потребует ни больших хлопот, ни больших издержек, то этим самым весь Туркестан был бы вдвинут в сферу прямого Действия кавказской армии и наши дела в Азии получили бы столь желательное объединение, которого они покуда вовсе лишены. Нет сомнения, что исполнение столь естественного и столь немногосложного проекта 1857 года дало бы нам разом и без войны преобладающее положение на огромном протяжении азиатского материка; внушительный вид силы решает на востоке все вопросы скорее и полнее, чем самые действия со средствами не вполне достаточными. В то же время такое объединение покончило бы навсегда с возможностью вопроса о внутренних морях, укрепляя прочным образом все протяжение их берегов, за Россией. По моему убеждению, в этом шаге заключается задача текущего времени.

Но надобно, однако ж, твердо помнить истину, что завоевание никогда не может быть целью нашей восточной политики. Вблизи наших пределов нет таких густонаселенных и богатых природою стран, как на южных полуостровах; стран, которые сами по себе могли бы манить завоевателя. Кроме нескольких пунктов, нужных для ограждения русского владычества на внутренних морях, на остальном пространстве доступного нам азиатского материка мы можем желать не владычества, а только прочно утвержденного влияния, которое устранило бы навсегда чуждое соперничество. Несомненная потребность России, как государства и народа, требует дипломатического господства над континентальным телом Азии, но только такого господства и ничего более. Выгодное положение, созданное для империи безусловным владычеством на кавказском перешейке, сила и качество занимающей его армии, важны для нас как средства для достижения этой цели. Но без этих средств о такой цели нельзя было бы и мечтать, потому что дипломатический успех в Азии никогда не приобретается и тем менее может поддерживаться дипломатическими средствами. В Азии прав только тот, кто силен, влияет только тот, кто влияет исключительно, это вечная аксиома. Как только азиатское правительство подвержено двум влияниям, хотя бы они опирались на силы, далеко не равные, хотя бы одна сторона была гораздо страшнее другой, прочность его дружбы уже нисколько не обеспечена. Нейтралитет азиатского правительства есть только пустое слово. Предоставлять восточный диван случайным побуждениям, подвергать его возможности искушения — значит давать нож в руки ребенка. Никакой ряд благодеяний, ни сознание прямой своей пользы, ни даже страх, если только наказание может быть сколько-нибудь отсрочено, не составляют в Азии достаточного обеспечения против интриги подкупленного евнуха, которая в 24 часа может изменить государственную политику. В обыкновенное время, когда гнев европейского покровителя может разразиться мгновенно, азиатский союзник будет еще несколько осторожен; но в критическую минуту, когда силы покровителя направлены в другую сторону и дипломатическая измена поощряется безнаказанностью, хотя бы на месяц, всегда можно ждать такого поворота, который будет тем опаснее, чем был неожиданнее. Англичане знают так хорошо эту черту восточного государственного характера, что не допускают ни под каким видом чуждого европейского агента к правительствам стран, лежащих в их круге действия, хотя бы официально эти страны считались совершенно независимыми; они разобьют диван, который принял бы к себе постороннего дипломата, — и совершенно правы в этом случае. Европейское могущество не может терпеть на своей границе нейтрального азиатского соседа; оно может уживаться только с соседом союзным.

Средство приобрести азиатский союз состоит если не в прямом употреблении, то по крайней мере в действительном присутствии силы, без которой нельзя ничего достигнуть. Для упрочения союза, для того чтоб на союзника можно было полагаться, надобно, чтоб он следовал безраздельно, во всем и всегда, внушению своего покровителя. Такую покорность, составляющую необходимое условие прочных отношений, нельзя оградить от внезапной измены ни выгодою, ни страхом. Для этого есть только одно средство — обязательно ставить садр-азамом, председателем дивана, в руках которого сосредоточено управление всеми делами, человека своей партии, своего человека и потом зорко следить за ним. Визирь сам уже расставит везде своих людей, и все управление будет действовать в одном духе. Чтобы устроенная таким образом власть находила везде должную поддержку, надобно дать туземным войскам своих инструкторов, не допуская ни под каким видом ни одного иностранного. При этих условиях политическая связь становится прочной, протекторат делается удобнее и выгоднее прямого владычества; другие европейские могущества не станут тратиться на содержание дипломатических агентов подле правительства, систематически замкнутого для их влияния. Тогда можно будет располагать материальными силами страны, содержимыми на ее же счет, устраняя от себя повседневные хлопоты и прямую ответственность управления; можно будет, не обижая соседа, извлекать пользу из его экономических средств, предоставляя своим согражданам все нужные льготы для торговли и промышленности. Система протектората одна лишь представляет в Азии выгоды вместо неудобств; она немыслима без перевеса силы; при этом же перевесе достигается очень просто — последовательной политикой, сопровождаемой верной оценкой лиц, служащих ей орудиями.

В настоящем положении дел необходимо, чтобы русское общество имело сознательное, установленное мнение об азиатских делах настолько же, как о европейских. Чего не знает общество, того, по большей части, не может знать отчетливо и правительство, обставленное людьми из той же общественной среды; следствием бывают произвольные взгляды, которые иногда могут остановить все дело. Россия связана с Азией неразрывно, заинтересована ее делами гораздо в высшей степени, чем какая-либо другая европейская держава; но странное дело, несмотря на то, каждое западное государство, имеющее какие-нибудь отношения к Востоку, располагает большим числом специально приготовленных людей, чем наше отечество, которое безраздельно сливается с Азией на протяжении 10 тысяч верст. Весь итог этих специальных людей состоит у нас из нескольких дипломатических чиновников, служащих в Турции и Персии. В наших штабах нет ни одного офицера, систематически приготовленного к ориентальной части. На Кавказе, где потребность в этих людях так велика, приходится брать их исключительно между туземцами, знающими восточные языки практически, но лишенными, по большей части, европейского образования и европейских чувств, отчего они оказываются только наполовину способными к делу, которого от них требуют. Из этого именно происходит тот факт, что наша материальная сила не отзывается до сих пор на Востоке соответствующим влиянием, что наши понятия обо всем касающемся Востока были так сбивчивы, даже в официальной сфере. Современная Россия имеет надобность не в глубоких ориенталистах для науки (которые образуются сами собой), не в нескольких специалистах для замещения консульских должностей, а в массе офицеров, приготовленных настолько по ориентальной части, чтобы с толком служить в управлении, в дипломатии, во фронте наших азиатских полков, инструкторами в войсках сопредельных азиатских государств, чтобы сознательно содействовать интересам отечества по сю и по ту сторону нашей азиатской границы. Этой потребности может удовлетворить не восточный факультет (хотя им можно также широко воспользоваться — будет запрос, будет и предложение), но кадетский корпус, в котором ориентальная часть составляла бы главный предмет. Я говорю о кадетском корпусе, потому что тут нужен не высокий уровень образования, а только масса подготовленных людей. Таланты, которые окажутся между воспитанниками, разовьются сами на практическом поприще, фельдмаршал князь Барятинский, в уме которого азиатский вопрос созрел систематически, постоянно лелеял эту мысль, пока был на Кавказе. Начинания князя Барятинского перешли в руки великого князя Михаила Николаевича, на котором сосредоточиваются теперь наши надежды. Покоритель Кавказа сумеет развить их во всей полноте.

ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

В двух последних письмах я старался установить правильную точку зрения на самый факт покорения Кавказа, вывести в общих чертах содержащиеся в нем материальные последствия, насколько это можно было сделать в газетном очерке. Я имел в виду только политический и военный характер новых отношений, в которые наше отечество поставлено в Азии завоеванием Кавказа. Содержание вопроса этим еще не исчерпывается. Преобладание русского племени на Востоке может вызвать в течение времени результаты гораздо обширнее и важнее чисто политических. На этот счет я имею свои убеждения и должен их высказать, потому что, несмотря на отвлеченность подобного вопроса, от взгляда на него зависит тема практических последствий и более всего система управления азиатскими населениями. Во-первых, надобно отчетливо сознавать, куда идешь; во-вторых, надобно, чтобы всякое владение в Азии окупалось, без чего оно становится бессмыслицей, — господствующий народ сам себе цель и не может делать приобретения в ущерб себе. Обе стороны дела тесно связаны между собой. Без сомнения, Россия не имеет никакой надобности в завоеваниях со стороны Азии. Твердо установленный протекторат на том пространстве, в котором не может быть допущено враждебных влияний, совершенно удовлетворяет цели. Но нельзя забывать, что азиатский вопрос, как все громадные переломы в истории, разрешается сам собой, гораздо более, чем его разрешают преднамеренно. Действующие в нем стороны подчинены необходимостям, которые часто нельзя отвратить от себя. Несмотря на выгоду протектората, можно предполагать, глядя на всеобщее разложение азиатского мира, что нынешняя граница империи, в полном смысле случайная, может быть, выдвинется еще вперед, и тогда новыми областями надобно будет управлять, чтобы владычество над ними во всяком случае, не было обременительно для самой России.

Мы видим на деле, что ни одно европейское могущество, имеющее владение на Востоке, не относится нигде к азиатским подданным, как к собственным гражданам. Иначе быть не может. Кроме того, что европейские подданные составляют самую цель государства, азиатские же — политическое средство для достижения других целей; кроме того, что одни добровольно поддерживают государство всеми своими силами, других же, напротив, надобно силой удерживать в повиновении; но, что еще важнее, весь мир понятий и потребностей, весь духовный склад человека там и здесь до того различны, что переносить европейские формы управления в Азию было бы, очевидно, вопиющей бессмыслицей. Западные народы, как англичане и голландцы, владеющие восточными странами, понимают очень хорошо, что подобное владение имеет смысл только до тех пор, пока оно выгодно. Они управляют подвластными, конечно, с соблюдением общих начал справедливости, но преимущественно в своих интересах, не помышляя даже о возможном перевоспитании мусульманских и языческих подданных в духе европейской цивилизации. Они сохраняют ненарушимо в покорной стране все бытовые формы управления и налогов; европейская власть, заступая место азиатского правительства, оставляет за собой только политическую роль, надзирает над туземной администрацией, но не становится на ее место. Подвластные народы видят, таким образом, в чужеземном господстве верховную власть в ее отвлеченном смысле, какой они всегда покорялись; они не имеют прямого соприкосновения с нею, она не колет им глаза, как чуждое, иноверческое иго. При такой системе политический надзор над завоеванной страной всегда идет успешно.

Европейские агенты в областях, не обременяемые мелочными занятиями, могут посвящать все время изучению страны, ее экономических средств, духа жителей; они имеют возможность наблюдать за всяким враждебным проявление в народе, могущем развиться в опасность для господствующей власти (имея дело с азиатцами, такого надзора нельзя ослаблять ни на час). Немногочисленные, и потому избираемые со строгой оценкой, европейские чиновники исполняют свою обязанность сознательно, принимают к сердцу интересы метрополии, нравственные и материальные. В туземной администрации, стоящей под ними, местное управление идет, как всегда оно шло в Азии; управляемые замыкаются в своем быту, стараются кончать все дела между собой, чтобы иметь как можно менее столкновения с властью; управляющие, напротив, ищут всякого средства поживиться; но вся эта домашняя грязь, мелкое взяточничество и выжимание составляют для населения семейное дело; туземцы могут жаловаться только на своих земляков и знают, что так было искони века. Зато никакие нарекания не падают на европейскую власть; неотвратимая грязь азиатского управления не брызжет на священное имя владычествующего народа. Туземец видит в европейском чиновнике прибежище в крайнем случае. Чиновник этот, представляющий политическую власть, связанный инструкциями, а не форменностями, решает дело удовлетворительно и понятно для азиатца, которому надобно сказать «да или нет», потому что он умеет понимать власть только как власть, а не как инстанцию. Со своей стороны главное управление может безбоязненно вверить обширные права своим агентам, немногочисленным, выбираемым тщательно, обеспеченным, направляемым установленной и строгой системой. Кратчайшую формулу этого рода управления можно высказать таким образом: «замещение деспотического произвола туземных правителей просвещенным произволом европейских агентов, связанных духом, а не буквой системы».

Кроме разумности такого образа управления азиатскими областями, он основывается еще более на необходимости, неотвратимой, абсолютной необходимости. Экономические средства азиатских земель, даже самых богатых, ничтожны перед европейскими. Англичанин платит податей кругом 15 рублей с души, английский подданный в Индии менее 2 рублей; русский платит 5 руб., закавказский туземец 1 руб. 60 коп. Цифра государственных доходов, разложенная на количество населений, составляет по всей Азии менее 2 рублей с души; при этом восточные правительства содержат администрацию и армию, так же как в Европе. Как же они изворачиваются? Очень просто, тем, что администрация, — по европейскому выражению все министерства кроме военного, — стоит им чрезвычайно мало. Кроме внешнего полицейского порядка и преследования разбойников, азиатские населения не хотят никакой администрации, не имеют в ней надобности, избегают ее как чумы; к их крайнему отчаянию, администрация иногда сама впутывается в их дела для поживы. Для азиатца пойти в суд, обратиться к агенту власти — значит запереть лавку или мастерскую, закрыть дом для соседей, потому что никто не захочет вперед иметь дело с таким сутягой, с таким опасным человеком, который, пожалуй, втянет еще целый околоток в переделку с властью. Для азиатцев то наилучшее правительство, о котором они меньше всего слышат. Третейский суд есть общая форма сделок во всей Азии; цель его совершенно понятна: избежать прикосновения с правительством. Азиатец, не мошенник, ходит жаловаться чиновнику только на чиновника, почти никогда на своего брата, простого подданного. Идеал азиатца — иметь отношение к власти только в ту минуту, когда он платит подати. Понятно, что при таком настроении населений администрация стоит дешево. Один губернатор, как политический представитель правительства, один казначей, один кади (судья), обыкновенно ничем не занятый, и несколько санджаг-бегов для внешних полицейских дел — вот вся администрация области; все остальное в руках сельских старшин. Притом жалованье, если только жалованье существует в Азии, обыкновенно высоко. Но с такими штатами управление, даже при высоком жалованье, стоит чрезвычайно дешево. Правительство может изворотиться, содержать армию, мотать много денег на внешний блеск, при доходе, не достигающем двух рублей с души. И заметьте, как стоит Азия, никто еще не жаловался, чтобы правительство было невнимательно к нуждам народа; там жалуются на его внимательность, реформа администрации на европейский лад вызывает всеобщие вопли. Европейское владычество, заступая место туземного правительства, получает в наследство только тот круг действия, который принадлежал его предшественнику. Этот круг очерчен не произвольной системой, а вековою, устоявшеюся силою вещей, духовным складом людей, над которыми оно начинает царствовать.