Кавказская война

Вот отчего со введением в наших войсках фридриховской школы — механического строя — пришлось отказаться от наступательного боя. Я знаю, что у нас никогда не отказывались от него сознательно; но зато бессознательный результат, всегда выходивший в конце, свидетельствует об этом факте еще сильнее.

Кавказские войска были заброшены в отдаленный угол Империи в самом начале влияния прусской школы, когда оно обнаруживалось только в маршировке, но еще не в характере солдата. В тот год, когда Суворов со своими очаковскими гренадерами выгнал французов из Италии, другие русские войска заняли Тифлис. С тех пор они 64 года находились в постоянных походах. Вновь прибывшие на Кавказ части скоро перерабатывались в местном духе. Как пришел русский полк в этот край — полком суворовским, таким они остался. Главное отличие и главная сила кавказских войск в ряду нашей армии состоят в том, что они развивались в духе, наиболее свойственном русскому человеку, что они остались изо всех наиболее русскими войсками.

Россия имеет теперь 100 тысяч таких солдат. Коренное преобразование, совершаемое в воспитании русской армии с начала нынешнего царствования, есть, в сущности своей, возвращение к духу суворовских и кавказских войск.

Различие в духе и понимании вещей войсками того и другого образца очень велико. Механическое воспитание войск не состоит только в одной искусственной выправке солдата; начинаясь с этого пункта, оно распространяется на все отправления военной жизни и развивается наконец в мысль, что хорошее войско должно быть, по возможности, обращено в исправную машину, послушную каждому обороту руки механика, — как известная артиллерийская машина, много раз предлагавшаяся, стреляющая разом из нескольких тысяч стволов по одному спуску, но как артиллерийская машина, так и механическое войско подвержены ломке, разом останавливающей их действие. Чтобы достигнуть такого идеала, надобно стереть личность людей. При такой системе нельзя ожидать выдающихся личностей, самостоятельность умов и характеров, — в механическом войске они не только излишни, но даже вредны, — и потому при ней выдвигаются вперед преимущественно люди скромные, аккуратные в мелочах; качества похвальные, но очень трудно согласуемые с энергией настоящего боевого человека. Потом из этих же людей выходят начальники, от которых становится уже невозможным требовать противоположных свойств. Понемногу печать однообразия кладется на все; исчезает личность и вместе с нею великая нравственная связь между людьми одной части; остаются только формальные отношения.

Есть армии, в которых подобный характер выливается естественно из самого общественного склада. Но совсем иначе развивается русский военный человек, когда он развивается натурально. Живой пример тому — кавказская армия.

Первое, что в кавказской армии бросается в глаза, это типический характер полков, вовсе не существующий в других войсках. Кавказский полк не есть численное собрание людей, отличающееся от другого подобного собрания только цветом воротника; он есть организм, нечто вроде маленькой национальности, проникнутой одним духом, сложившей себе свои понятия и обычаи, высоко ценящей свои предания; выработавшей свой особенный боевой характер, иногда резко противоположный характеру другого полка, — как следует между людьми, которые не только существуют, но действительно живут вместе, и потому срастаются нравственно в одно целое. Каждый из старых кавказских полков отличается в военном отношении своеобразными достоинствами, потому что все естественно развивающееся выходит своеобразно. Один полк живой как огонь, смелый до дерзости, совершающий атаку не иначе как бегом, особенно искусный в рассыпном бою и лесной войне; другой полк — не столь живой, но твердый как камень, упорный до чрезвычайности, привыкший действовать связно, умеющий ходить не задыхаясь по самым страшным крутизнам, обдуманно решительный, и так далее. Сколько я видел, в русских полках некавказских, между солдатами не живут полковые предания; с очевидцами исчезает память о минувшем. На Кавказе предания составляют священное дело, их знает, ими хвалится каждый служащий в полку. Для кавказских офицеров дурное слово об их полке, даже о его прошедшем, есть дуэльное дело — и натурально: здешний полк не собрание единиц, но живая личность. Своеобразный характер полков есть всегда пробный оселок и основание боевых качеств войска. Он доказывает зрелость его, развитие нравственной силы, связывающей людей в одно целое. Без единого духа, проникающего в какое ни есть отдельное общество, нельзя ожидать ничего особенного ни в войне, ни в мире.

Сосредоточение жизни в кавказском полку, делающее из него личность, происходит от большого простора в отношениях между людьми; отношения эти устанавливаются сами собою. Конечно, постоянная война много способствовала тому, что люди сортировались здесь возможно правильно, по силам и способностям. Поставленные пред ежедневною расценкой опыта, они хорошо узнавали друг друга и растасовывались по достоинству, насколько это от них зависело. Но если бы кавказские полки не сохранили своего первобытного характера, не остались екатерининскими войсками, какими пришли сюда, то именно это и не зависело бы от них. Развитие было возможно потому только, что сохранилось основание для него. Влияние общественного мнения простиралось здесь не на одних офицеров, но на всю массу полка. До открытия стрелковой школы, изменившей несколько пропорцию, но не сущность выработавшегося порядка, в унтер-офицеры люди выдвигались мнением самой роты. Ротный командир имел причину не делать произвольных выборов, так как с унтер-офицерами, не имеющими нравственного влияния на людей, он был бы наказан первою перестрелкой.

Всякое войско воспроизводит характер и общественные понятия народа, в котором оно набрано. В русском войске, как и в русском народе, между высшим классом, преобразовавшимся на чужой лад, и простолюдинами проведена очень резкая черта, редко допускающая возможность прямого нравственного влияния первых на толпу; ею владеют обыкновенно ее доверенные люди, сильнейшие личности из нее же самой; покуда посредством их только возможно действительное нравственное соприкосновение между двумя общественными слоями. Такие личности сейчас же выдвигаются вперед во всяком собрании людей; в критические минуты они незаменимы, потому что в эти минуты толпа, привыкшая доверяться им, слушает их без рассуждения. Если в нашем войске, выражающем такой же народный характер, унтер-офицеров выдвигает не мнение части, т. е. если официальную власть передают не этим влиятельным людям, выносимым вперед общественным понятием о них, а другим, отличаемым по какой-нибудь произвольной оценке, то нравственная связь между начальниками и солдатами отчасти разрывается, потому что исчезает посредствующее звено; остается только одна дисциплина. Кавказская армия всегда была сильна именно тем, что в ней отношения между людьми слагались естественно, без посторонней натяжки. При значительном влиянии общественного мнения на всякой ступени каждый брал по большей части то, что ему принадлежало, и потому старших слушались без принуждения, как признанных руководителей. Оттого войско было проникнуто серьезною дисциплиной, тою основною дисциплиной, которая состоит в сознательном и совестливом исполнении существенных обязанностей военного звания. От служащих требовали только необходимого, зато это необходимое исполнялось неукоснительно, как в глазах, так и за глазами.

Я вовсе не думаю, чтобы кавказская армия была совершенством. Она может сделаться еще несравненно лучше, чем есть: даже очень многое остается ей дополнить в себе. Находясь в постоянных походах, кавказские полки не занимались многими, довольно важными сторонами военного образования — систематическою цельною стрельбой, маневрированием сомкнутыми массами и проч. Для того чтобы вести их европейскую войну, их надобно подготовить 3-мя, 4-мя месяцами лагерных упражнений, как сделали французы со своими алжирскими войсками перед восточною войной. Кавказский солдат, как человек рассуждающий, выучивается всему чрезвычайно скоро, вчетверо скорее другого солдата; это мы достаточно видели на опыте. Все это, однако же, наружная сторона, имеющая свою долю значения в военном деле, но только долю. Существенная, незаменимая вещь на войне та, чтобы войско было не собранием людей в мундирах, даже людей, отлично обученных, но чтоб оно было войском органическим, целым, насквозь проникнутым военным духом, — таким целым, в котором все привычки и понятия людей, все их взаимные отношения были бы естественным плодом военной жизни и практики.

И другая вещь еще, чтобы вся военная система, сверху донизу, была основана на верном понимании народного духа, чтоб она была выражением национального, а не какого-либо заимствованного, искусственного характера. Каждый человек вернее представляет себя, чем другого.

В этом существенном основании старые кавказские полки не имеют себе равных; они войско чисто русское и военное в высшем и полном значении слова. Каждый уверен в себе как одиночный боец и каждый уверен в товарище; у всей части одна душа. Органическое развитие и боевые предания положены в здешних полках так крепко, что несколько лет мира не могут оказать влияния на их воинственность. Россия имеет в них отборную боевую силу и может смело на нее положиться, потому что эти люди никогда и никого не считают сильнее себя, пока оружие у них в руках. Мы имеем право сказать положительно, потому что это доказано постоянным опытом внешней и местной войны: батальон старых кавказских полков можно сломить превосходною силой, как все на свете, или остановить неодолимым физическим препятствием; но нет такого огня, которым бы можно было отбить его. Все русские солдаты бесстрашно идут на огонь. Но в атаке бывает минута, которую выдерживают только войска, совершенно уверенные в себе. Эта минута, если неприятель довольно стоек, чтобы не податься назад перед ринувшеюся на него силой, наступает, когда нападающий, обливаемый огнем, подойдет к вражескому фронту на расстояние, с которого темная масса неприятеля превращается для него в плоть и кровь, когда виден уже ряд мрачных лиц, склоненных над стволами. В эту минуту остается пробежать самый убийственный огонь в упор, для того чтобы потом наткнуться на штыки. Если нападающий, всегда расстроенный в подобный миг, не уверен заранее, что он сломит неприятеля рукопашным боем, он не пойдет дальше и после минутной остановки шарахнется назад. Если обороняющийся не поддается, то из десяти атак девять кончаются на таком расстоянии, бесплодно и с огромною потерей. Вот этой самой критической минуты не существует для старых кавказских полков; они так уверены в себе, что считают боем только время, которое им нужно, чтобы добежать до неприятельского фронта. Не один личный опыт отдельных людей, но боевой опыт полка, которым все настроены, дает ему эту уверенность; каждый солдат-дядька учит рекрута, что чем дольше мешкать под огнем, тем хуже, надо его скорей пробежать. Кроме решительности удара, кавказские войска имеют на своей стороне то несравненное преимущество, что в главную минуту боя, когда управление становится невозможным и все разом бывает поставлено на карту, каждая рота сделает посильное дело и не упустит никакой случайности, которою можно воспользоваться. Приказаний она не будет спрашивать. Не командир, так младший офицер, фельдфебель, старый солдат, надоумят ее. В такую минуту одна нравственная сила личности берет верх; а в кавказских войсках личность не заглушена, и опытных людей много. Наконец, можно сказать с уверенностью, что в одинаковых обстоятельствах кавказский полк понесет половиной меньше потери против другого, потому что сумеет лучше подступить к неприятелю. Иностранные офицеры, бывавшие в кавказских экспедициях, откровенно сознавались в этом преимуществе. В сражении под Кюрук-Дара, где семь кавказских батальонов сломили неприятельский центр, состоявший из 22 батальонов при сильной артиллерии, наши колонны без приказания размыкались при наступлении и шли широко, чем значительно уменьшили свою потерю; а перед ударом сами собой тесно смыкались. С войсками, движущимися по команде, нельзя сделать ни того, ни другого; под батальонным огнем нет больше приказаний и даже главнокомандующий лично не соберет рассыпанной роты, если она сама не знает, что делать, и люди не настроены все на один лад.

Все роды оружия старых кавказских войск стоят друг друга. Из кавказских драгунских полков есть два, нижегородский и северский, родные братья, равные по достоинству, сформированные из того же нижегородского полка, который в продолжение последней войны ни разу не был отбит огнем пехоты и ни разу не атаковал каре, с которым бы он не покончил начисто хоть в несколько приемов. Вновь сформированные драгунские полки находятся в слишком хорошей школе и не могут не развиться по тому же образцу. Кто в России не знает линейских казаков? Кавказская артиллерия, хоть до сих пор ездит на деревянных осях, но зато ходит там, где не пройдет иная конница; а в деле надобно ее видеть, чтоб оценить ее солидность, неторопливую быстроту и невозмутимую отважность. Кавказские саперы знают свое дело так же практически, столько же раз покрылись славой, как и товарищи их других оружий.

В пределах Азии кавказская армия одна изо всех русских и почти изо всех регулярных войск мира может нести войну без остановок и расстройства. При европейской войне кавказские войска внесут в нынешнюю великолепную русскую армию элемент боевой опытности, органической военной развитости, незаменимые никаким мужеством и никаким превосходством тактического обучения; особенно в случаях, когда великое по своей важности дело должно быть вверено небольшому числу войск, или в минуты, когда участь большого сражения колеблется, как на острие ножа. В кавказских войсках сказалась вся разумная мощь русской природы. При своей многосторонней опытности они принадлежат к тем редким боевым войскам, воспитываемым лишь периодами долгих войн, которые не клянутся победить или умереть, но дают слово победить и сдерживают его.

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

Остается представить еще другую сторону дела — показать особенности нового положения, в которое завоевание Кавказа ставит нас относительно всего азиатского вопроса, и тем закончить этот ряд писем. Покорение горцев, которых вся Европа, кроме Англии, признала de jure русскими подданными, составляло наше домашнее дело, ни до кого другого не касавшееся. Предоставив черкесов и Шамиля их судьбе, союзники 1856 года могли заранее предвидеть исход неравной борьбы. И, однако ж, когда событие совершилось, серьезное беспокойство, овладевшее не только общественным мнением, но и дипломатическими кругами, особенно на Востоке, ясно показало, что этого исхода не ожидали, по крайней мере так скоро, что еще надеялись помешать ему; одним словом, видно было, что Западная Европа считала этот факт очень важным, но не была к нему приготовлена. Судя по действиям французских агентов в Турции прошлым летом, надобно думать, что Франция, мало еще интересовавшаяся азиатскими делами в 1856 году, но с тех пор заметно изменившая отношение к этому вопросу, стала смотреть на кавказские дела такими же глазами, как и Англия. Обе державы видели в покорении Кавказа событие, полное великими последствиями и потому тревожившее их. Но последствия принадлежат будущему; их можно только выжидать, невозможно противодействовать им немедленно. Потому все дело кончилось разговорами и бессильными попытками действовать во вред нам со стороны второстепенных агентов. Важное во всемирной политике возможными последствиями в будущем, покорение Кавказа составляет в настоящем домашнее русское дело; прямое значение его состоит в том, что оно избавляет государство от разорительных расходов, отдает в его распоряжение несравненную боевую армию, до сих пор как будто не существовавшую, ограждает безопасность всех наших южных пределов. Этот двойной характер события, положительный и возможный, относящийся к настоящему и будущему, должен для нас иметь тот же смысл, какой имеет он для иноземцев. Пользуясь благоразумно прямыми плодами победы, не вызывая последствий, мы не должны, однако ж, закрывать пред ними глаза. Положение дел изменилось в основании, и русским не приходится понимать эту перемену меньше, чем понимают ее англичане или французы. Возможность не есть еще необходимость; но возможность чего-либо значительного имеет положительное влияние на соображения, а стало быть, и на дела; она должна быть верно оценена. Я буду говорить не о фактах, но о положении дела, из которого могут произойти особенные факты. Надобно помнить, что практическое разрешение данного положения дел никогда не совпадет вполне с теоретическим, что сумма фактов, действительно извлекаемых из него людьми, никогда не равняется сумме фактов возможных. И потому я надеюсь, что ни один читатель не смешает теоретической постановки вопроса, данной общим положением дел, с его практическими результатами в истории, зависящими от тысячи случайностей. Во всяком случае, лучше знать куда плывешь, чем предаваться течению воды с закрытыми глазами.

Вы могли заметить, что с начала этих писем и до конца речь о влиянии кавказских событий на наши отношения к Азии беспрестанно подвертывалась под мое перо, что вопрос этот как будто сквозил в изложении местных событий. Я повторялся невольно, не искавши этих упоминаний, увлекаемый самою сущностью предмета. Давно уже, чем больше я вдумываюсь в него, тем тверже и определеннее становится мое убеждение. В течение шестидесяти лет беспощадной войны на кавказском перешейке решался действительно, если и не совсем сознательно, великий азиатский вопрос. Я скажу потом, как я понимаю этот великий вопрос. Он решался не совсем сознательно, потому что стоял выше временной системы политики; он истекал из географического размещения русского народа, из образовательных стремлений его истории. В нем сказалась та основная историческая сила, утратившая для многих свое прежнее название и не получившая еще нового, которая направляет бессознательные и отрывочные усилия поколений к цели, раскрывающейся с полным смыслом только перед их потомками; сила вещей, которую можно понять, лишь оглянувшись назад. Я убежден, что покорение Кавказа откроет совершенно неожиданные исходы многим значительным вопросам. Но потому именно в этом событии, как во всех капитальных событиях истории, содержится гораздо более, чем сколько предполагала цель, которой добивалось современное поколение. Правительство сознавало свои виды отчетливо: оно хотело утвердить бесспорное русское владычество над внутренними азиатскими бассейнами, оградить всю нашу южную границу, о чем я сказал довольно подробно в первом письме. Государство достигло этого результата; но в ту же минуту пред ним открылись новые горизонты, вещи стали в новую перспективу, которую нельзя по произволу принимать или не принимать во внимание. Сила вещей всегда сама о себе напомнит.