Кавказская война

Многолетний опыт кавказской армии (единственной в свете, в которой можно было расценивать офицеров не приблизительно, а с совершенной точностью, так как война ставила их ежедневно лицом к делу) доказал, что лучшие обер-офицеры в большинстве выходили из бедных, часто малообразованных юнкеров, зачастую приходивших в полк пешком. Несмотря на нищенское положение, эти молодые люди, привыкшие еще на своем хуторе резко отличать себя от толпы, выказывали бесстрашную отвагу в бою и твердую волю в командовании; потершись несколько лет в рядах, они становились почти поголовно надежными начальниками на низших ступенях службы. Большинство их, конечно, кончали карьеру на этих ступенях, — но они были драгоценны на них; наиболее одаренные выходили вперед и считались, на основании несомненного опыта, отличными полковыми командирами и генералами. В полку же из них образовывалось офицерство сословное, связное, проникнутое военным духом. Несколько офицеров хорошего общества, всегда находившихся в кавказских полках, передавали этому обществу даже внешнюю шлифовку.

В настоящее время просвещение достаточно распространено в России, чтобы наша армия не подвергалась недостатку в образованных людях там, где они необходимы; но нам грозит страшный недостаток, именно теперь, более чем когда-нибудь — в обер-офицерах, подобных прежним, без которых число и наилучшее обучение солдат обращаются в нуль. Тут дело далеко не в одном образовании и даже не собственно в образовании. Странно было бы мечтать о немедленном наполнении русского корпуса офицеров исключительно образованными людьми, во-первых, потому, что это невозможно; во-вторых, потому, что в этом нет надобности; в-третьих, потому, что наши экзамены, как их понимает военная канцелярия, не ручаются даже за один процент качества, потребного офицеру. Поставить русскую армию на ноги можно только — не говоря о многих нравственных мерах — посредством установленных законом особых прав и обязанностей дворянства к военной повинности. В последнем отношении дворянство неценсовое, как самое многочисленное, выступает на первый план.

От правильного решения этого вопроса прямо зависит наше «быть или не быть». Для оценки того, что нам нужно, надобно прежде взвесить то, что у нас есть; надобно выследить, в чем разошлась в последние 12 лет армия тысячелетней русской монархии с армией демократической американской республики, которой Вашингтон положил зароком: охранять, как зеницу ока, корпус своих офицеров, джентльменов.

Хвалясь русским солдатом, под именем которого подразумевается вся армия (как это происходит в обыденном разговоре), надобно не забывать, что русский солдат осуществлял свой исторический тип под предводительством русского офицера; что солдаты, сами по себе, взятые отдельно, даже солдаты Цезаря или Суворова, представляют не более как машину без механика, не только умственно, но нравственно. Русский солдат, как материал, остается тем же, чем был; но русское войско, при иных условиях командования, может и даже необходимо должно оказаться уже не тем, каким мы его знали. В мирное время военные качества людей не обозначаются достаточно явственно, чтобы можно было подобрать годный корпус офицеров посредством единичной расценки каждого. Такого чуда не мог бы осуществить даже Наполеон I, не только военная канцелярия, всегда недалеко уходящая в понимании боевого дела от всякой иной канцелярии.

Между тем у нас произошло следующее явление:

В продолжение нескольких лет, соответствовавших времени реформ, ежегодная убыль в офицерах, производимых на прежнем основании, против штатного числа составляла средним числом слишком 600 и доросла в 1868 году до цифры 2880. Для пополнения корпуса офицеров из других источников, сообразно с новыми взглядами нового военного управления, званию юнкера; с которым дворяне вступали в полки, — званию, служившему главным рассадником нашего офицерства, придано было совсем иное, чем прежде, значение. Мера эта имела чрезвычайную важность, так как число офицеров, производимых из юнкеров, всегда далеко превышало у нас итог выпускаемых из военноучебных заведений. Прежние юнкера из дворян переименованы в вольноопределяющихся наравне с лицами других сословий, а название юнкера перенесено исключительно на воспитанников вновь учрежденных юнкерских школ, из которых должен впредь набираться наш корпус офицеров, школ, наполняемых теперь бессословными вольноопределяющимися, разделенными на три разряда по происхождению и образованию; причем всем вольноопределяющимся низших сословий значительно сокращен срок службы до производства. Таким образом, вместо ценса по происхождению и выслуги, к которым прежде приравнивалось в правах только высшее образование, для производства в офицеры поставлен преимущественно цене по образованию, довольно низкий, с некоторой привилегией для высших сословий в сроках службы перед прочими (конечно, только при неимении учебного свидетельства, уравнивающего, как и следует, всех без изъятия). В сущности и на практике это новое положение было коренной переделкой русской армии: оно заменило прежний сословный состав офицеров составом всесословным, или, лучше сказать, бессословным.

Нельзя говорить об общественном деле в России, составляющем предмет наших статей, не отдавая себе отчета в прочности основ, на которых у нас все покоится. Во внутреннем порядке, представляемом строем самого общества, мы обеспечены неопределенным сроком времени для своего правильного развития. В порядке внешних дел, в настоящую полосу времени, такая обеспеченность зависит лишь от совершенства военного устройства — для каждого из членов европейской семьи без исключения, а для нашего отечества еще гораздо больше чем для всякого другого. Несмотря на блеск нынешнего государственного положения России, мы все-таки чужие в Европе; она признает и будет признавать наши права настолько лишь, насколько мы действительно сильны. Кто этого не знает?

Если бы новый закон мог установить производство офицеров по ценсу действительного образования, о последствиях его нечего было бы и говорить; русская армия обладала бы корпусом офицеров, лучше которого нельзя желать. Во-первых, большинство образованных людей имеет достаточно понятия о правилах чести и достаточно соревнования, чтобы нести это звание с должным достоинством, — мы полагаем, что молодые люди, окончившие гимназический курс, какого бы происхождения ни были, удовлетворяют такому условию; во-вторых, в России нет другого образованного сословия, кроме дворянства и очень крупного купечества, стало быть — цене серьезного экзамена давал бы армии офицерство почти исключительно дворянское. Цель была бы достигнута, с какой точки зрения на нее ни смотреть. Но затруднение в том именно и состоит, что осуществить подобную цель в современной России — нельзя прямым и открытым путем. Как замечено выше, такое многочисленное сословие, как офицерское, нигде не может быть создано искусственными средствами, кроме периодов чрезвычайно долгих войн, позволяющих армии вырастить из себя собственную аристократию; в обыкновенное же время иерархия ее необходимо должна воспроизводить гражданский строй общества, почерпая из него то, что в нем есть. В последние полтора века образованные русские люди становились поголовно дворянами, оттого их неоткуда взять покуда, иначе как из дворянства. Затем, даже малообразованные дворяне проникнуты достаточной исторической закваской, чтобы стать если не хорошими генералами, то надежными обер-офицерами, как достаточно доказано опытом. Этого последнего свойства нельзя искать в других сословиях; оно является там в виде личного исключения. Для достижения цели, имевшейся в виду у сторонников последнего преобразования, т. е. создания русского бессословного корпуса офицеров по ценсу образования, — надобно было понизить этот цене до такой степени, чтобы он не представлял препятствия никому, то есть, говоря прямо, обратить его в нуль; иначе некого было бы производить. Но как подобное понижение отозвалось бы дурно в ушах людей, наиболее сочувствовавших военным реформам и бессословности, — в ушах нашей так называемой либеральной партии, — то надо было это сделать иначе, а именно — поставить такую требовательную программу, чтобы ей никто не мог удовлетворить, а затем, по невозможности отказывать всем, — всех, напротив, удовлетворять. Мы сейчас увидим, так ли это делается в действительности.

Вышедшая в прошлом году книга генерала Бобровского [203] об юнкерских училищах показывает следующее.

Всесословные вольноопределяющиеся принимаются в войска по экзамену; но эти вольноопределяющиеся, присылаемые в юнкерские училища, — следовательно, лучшие, — все слабы в русском языке и арифметике, а многие из них не знают действий над простыми числами, не умеют написать простой дроби, не могут рассказать прочитанного в книге два и три раза предложения. Иные отвечают, что Петербург — река, впадающая в Каспийское море, и т. д.

203

Видимо имеется в виду книга П.О. Бобровского «Взгляд на образование в юнкерских училищах» (СПб., 1870).

О нравственности всесословных вольноопределяющихся, по крайней мере многих из них, даже поступивших в юнкерские училища, официозная книга отзывается, что выдающиеся их недостатки состоят в отсутствии сознания собственного достоинства, в изворотливой робости, неоткровенности, пьянстве, плутовских проделках разного рода и готовности пользоваться плохо положенным.

Об их знании службы говорится, что они не выучиваются ходить в ногу, не знают ни боев, ни сигналов, ни даже первых начал рекрутской школы; что в кавалерии они не умеют подойти к лошади; что воспитанники, прослужившие предварительно несколько лет в канцеляриях, не умеют взяться за ружье.

Книга объясняет, что дети потомственных дворян отличаются тем благородным и приличным отпечатком, который всегда бывает следствием более утонченного домашнего воспитания. Это разумеется само собой, но число дворян-юнкеров редеет до крайности, как видно из следующего.

Сыновей хороших семейств, поступавших прежде юнкерами, теперь вовсе нет. По признанию автора теперь очень изредка мелькнет между юнкерами какой-нибудь блудный сын помещика или зажиточного купца, прервавший свое воспитание и не имеющий возможности возобновить его ни в каком общеобразовательном заведении. Кончивших курс в высших и средних учебных заведениях в 1872 году было только 82 человека на 7000 слишком — 1,17 %. В том же году из числа вольноопределяющихся, служившие по первому разряду, то есть потомственные дворяне, вместе с другими приравненными к ним по закону лицами, составляли только 27 %, с выключенными из военных училищ может быть до 30 %. В цифре дворян, приходившихся на эти 30 % (что не показано), было, вероятно, достаточное число польских — не панов, которым, по нашему мнению, следует открыть настежь двери военной службы, а шляхтичей, понаделанных в недавнее время фабриками фальшивых дипломов, охотно поступающих, за неимением полковой вакансии, в трактирные маркеры. Сколько же осталось русских дворян? Надобно помнить, притом, что и эта горстка дворян, за исключением 82 человек, состояла из мальчиков, не окончивших никакого курса, или даже нигде не учившихся. Остальные вольноопределяющиеся, а следовательно, и юнкера окружных училищ — нынешнего рассадника наших офицеров, делятся на два разряда: одни — дети разночинцев, мещан и церковных причетников, возвратившиеся вспять от премудрости низших классов уездных и духовных училищ; другие — писари и фельдшеры военного ведомства, число которых в трех юнкерских училищах превышает уже 30 %. Немудрено, что этот осадок всех сословий, настоящий фризовый пролетариат, поступающий в военную службу, можно сказать, с горя, отличается качествами, никогда не отличавшими ни одно из русских сословий отдельно взятое — изворотливой робостью и охотой пользоваться плохо положенным.

Что же делать юнкерским училищам со всесословными вольноопределяющимися, зачастую отмеченными изворотливой робостью, не умеющими взяться за ружье и полагающими, что Петербург есть река? Как надеяться приготовить из них в две зимы офицеров, соответствующих своему званию? На этот вопрос приводимая нами книга отвечает совершенно удовлетворительно: «Если бы юнкерские училища требовали от поступающих строгого выполнения всех условий, то они могли бы принять одну четверть, т. е. трем четвертям должно бы закрыть двери училища. Учебным комитетам приходится снисходительно относиться к неудовлетворительной подготовке весьма многих, вследствие значительного числа свободных вакансий.

Затем начинается в училищах систематическое воспитание будущих бессословных офицеров, на которое посвящается два зимних курса — один общеобразовательный, а другой преимущественно специально — военный. Таким образом, общее образование, в сущности, довершается в одну зиму, в течение которой этим молодым людям, не умеющим рассказать прочитанное три раза в книге простое предложение, преподается 15 предметов, в том числе сравнительная анатомия и физиология (для правильной пригонки амуниции), иппология (для умения водить лошадей на водопой), гигиена (вероятно, для надзора над вентиляцией крестьянских изб, в которых разбросаны солдаты), педагогия (для преподавания в полковых школах), общее законодательство с приложением устава для мировых судей, военная администрация (в которой из юнкеров больше всех преуспевают военные писари) и проч. До сих пор в России не было ни одного главнокомандующего, знавшего все эти науки. Кажется, система преподавания в юнкерских училищах прилажена к системе военных гимназий — и с теми же результатами. Из общеобразовательного курса юнкера переходят в специально-военный; но, к сожалению, этот последний не венчает достойным образом учености, приобретенной в первом, так как, по признанию книги, хотя портупей-юнкера (кандидаты в офицеры) выходят из училища плохо знающими русскую грамматику, слабыми в арифметике и географии, но они оказываются всего слабее в практическом знании военных предметов.