Кавказский гамбит

Возможно, под влиянием Василия, — хотя трудно представить, что на Шапошникова кто-то может повлиять, тем более необразованный мужик, — пианисту тоже пришла в голову крамольная мысль: «Если бы я мог мечтать! Но о чем, когда мои мечты — это воспоминания? Я знаю их наизусть, а хочется чего-то такого, хотя бы и несбыточного, чего никогда не было и быть не могло. Иначе мне следовало родиться другим. И иногда я жалею, что этого не произошло. Жалею о том, что составляло счастье и одновременно несчастье моей жизни. Глупости! Разве бывает жизнь без музыки?»

Владимир Петрович уже почти дошел до подвесного моста у рынка и собирался повернуть обратно, как до его чуткого слуха донеслись звуки странной возни, шарканья подошв и сдавленные крики, а вскоре он различил под платанами группу подростков, которые пинали ногами что-то, лежащее на земле. Наверняка, дерутся между собой. Стражи порядка, разумеется, отсутствовали — за все лето ни одна милицейская машина поздно вечером здесь не проезжала. Впрочем, его это меньше всего касалось. Он круто развернулся в обратную сторону дома, как вдруг услыхал придушенный женский вопль «Помогите!», в котором тренированное ухо узнало голос секретарши Зины.

Шапошников никогда не совершал необдуманных поступков. По молодости в потасовки не ввязывался — берег руки. Драться руками, все равно что играть в лапту скрипкой Страдивари. Сейчас он презирал собственную жалкую жизнь, не имевшую более художественной ценности, но силы были уже не те. Без перспективы одержать победу над хулиганами — глупо соваться. Однако били женщину, причем знакомую. И он пошел на крики, решительно сжимая в руке тоненькую бамбуковую тросточку.

10

Наталья Петровна провела кошмарную ночь. Каждые полчаса она набирала 02, пока ее грубо не послали подальше и перестали снимать трубку. В пять утра раздался звонок из Хостинской больницы:

— Вы Шапошникова?

Она издала горлом булькающий звук.

— Не волнуйтесь, травма средней тяжести. Сломан нос и два ребра, наложены повязки. Можете приехать.

Жена пианиста почти бежала по дороге в Самшитовую рощу, где за пансионатом железнодорожников находилась районная больничка, сияющая свежим евроремонтом. Одной рукой женщина держалась за ноющее сердце, в другой болтался пакет с влажными бумажными салфетками, соками и минеральной водой «Новотерская» — именно ее предпочитал муж. Свежий обед и все другое, что окажется необходимым, она принесет днем.

В маленькой палате травматологического отделения вместо шести разместились девять коек, и, несмотря на открытую форточку и дверь, было нестерпимо душно, больные лежали откинув простыни и подставив сквозняку загипсованные части тела. Муж лежал в самой середине комнаты. Наталья Петровна с трудом к нему протиснулась, уселась на край кровати, подобрав повыше коленки, и зарыдала — лицо самого дорогого для нее человека, единственного и неповторимого, уже успело посинеть, под глазами — от щеки до щеки — бугрилась марлевая наклейка, на груди, пониже сосков — широкая давящая повязка.

— Володенька!.. Как ты себя чувствуешь?

Шапошников усмехнулся:

— Отлично. Даже лучше, чем до того. И давай без сырости. Ты же знаешь, что внешний вид, как и беглость пальцев, меня больше не волнует.

— Обход был? Что говорят врачи?

Он пожал плечами и невольно поморщился от боли.

— Что они могут говорить. Жить буду. К сожалению.

Наталья Петровна оставила знакомый рефрен без комментариев.

— Как это произошло? Ты — дрался?! О Боже! Я тебя не узнаю.

— Зато я узнал твою хваленую молодежь. Зину, кажется, серьезно покалечили.

— Лежи, лежи, не волнуйся, я все выясню. Говорят, там бритоголовые заправляли.

— Сомневаюсь в таком высоком уровне. Впрочем, я плохо вижу. Подонки — однозначно. И очень спокойные, как будто за ними сила. Но, возможно, им действительно все равно.

— И зачем только ты, в твоем возрасте, встрял в потасовку! Надеялся напугать или победить?

Шапошников побледнел, хотел ответить, но передумал. Наталья Петровна почувствовала, что сказала что-то не то, и принялась исправлять положение:

— Что тебе принести? Взять напрокат маленький телевизор? Вечером юмористический концерт. Или принесу свежие газеты и почитаю тебе? Сегодня прекрасный день, солнечный, как будто лето вернулось. Может, купить на рынке большой арбуз — для всей палаты? Да, вот твой мобильный. Я буду приходить два раза в день, но ты звони — вдруг что-то потребуется.

— Мне ничего не нужно.

— Так не бывает!

— С тобой спорить бесполезно. По крайней мере, это я за сорок лет усвоил.

Владимир Петрович замолчал, утомленно сомкнув потемневшие веки.

— Утром по маяку передали — в Дагестане опять теракт, погибли милиционеры и мирные жители. В Ираке как всегда кого-то взорвали. А в Москве дожди и холодина.

Шапошников открыл глаза и уставился в потолок. Лицо Натальи Петровны словно полиняло: понятно, какое слово его возбудило — Москва. Она подавила вздох:

— Кстати, какой будешь суп? Куриную лапшу или овощной? Может, уху из судака?

Он не повернул головы и ответил, по-прежнему глядя вверх:

— Все равно. И ты это прекрасно знаешь.

— Знаю. Но я же хочу как лучше для тебя!

— Тогда хотя бы замолчи.

Она замолчала. Потом сделала над собой усилие:

— Поинтересуйся, когда тебя можно забрать домой.

Наконец он посмотрел на жену:

— Домой? Мне надоело в этом паршивом городишке. Подай в газету объявление о продаже квартиры. Как только меня выпишут, мы уедем в Москву навсегда.

Наталья Петровна внезапно почувствовала, как ей неудержимо сводит челюсти. Она зевнула.

— Извини. Не спала всю ночь. А в Москву я не поеду.

В глазах Шапошникова мелькнул интерес:

— Как это? Я без тебя не могу.

— А я без тебя могу, — сказала Наталья Петровна и поймала себя на том, что не испытывает ни привычного опасения — не угодить мужу, ни жалости.

Взгляд пианиста опять застрял на потолке, словно искал там рекомендации для сложных случаев жизни. Наконец нашел.

— Тогда придется разводиться.

В душе Натальи Петровны что-то сдвинулось. Произнесла равнодушно, словно они обсуждали скучную тему: