Казаки

<<0, — подумал про себя Молявка: — вин не соромыться и тут же сам себе гетманом велычае. Так и на мене вин не . россердыться, колы я ёму як гетманови, подам належный до его лыст».

Шинкарь подносил Дорошенку с поклоном большую стопу, налитую до края горелкою. В это время протеснился Молявка и, ставши лицом к лицу перед Дорошенком, поклонился, подал грамоту и произнес:

— Ясневельможный пане! Лыст от ёго мылосты ясне-вельможного пана гетмана Ивана Самойловича.

— А! — сказал Дорошенко, быстро взглянувши на подателя. — Ты не кажы просто от гетмана лыст, а кажы от гетмана обох сторон Днипра, бо вин так себе именуе, хоча сю сторону тоди хиба осяде, як мене тут не буде. Подай лыст! Кто ты такий?

— Я, — отвечал Молявка, — Черныговського полку черниговськой сотни козак-рядовык. Послав мене полков-нык Васыль Борковский, а вин взяв сей лыст от наказного гетманського Левона Полуботка.

— Гетман обох сторон Днипра мабудь мене вже и за чоло-вика не ставыть. Посылае до мене такого простака! А чому злачного урядового не"прыслав? Було б тому полковныкови, що тебе до мене выправыв, було б ёму самому сюды приихать да в ноги мени поклоныться, — сказал Дорошенко.

— Того я не знаю, пане ясневельможный гетмане! — сказал Молявка: — Бо я чоловик пидначалный. Региментар мий мене позвав и дав сей лыст до твоей мылосты. Мушу. слухаты!

— Правда, чоловиче, — сказал Дорошенко: — бачу, що у тебе голова не сином напхана. Ты хоч простак, а вже колы до мене прийшов, так став мий гость. Пий з нами горилку. Шынкарю, налий ёму.

Шинкарь налил стопу горелки и подал Молявке. Козак поднял ее вверх и крикнул:

— Доброго здоровья и в усим счастлывого повоженя, пане ясневельможный гетмане!

С этими словами он выхилил всю стопу.

— Як тебе звуть, козаче? — спросил Дорошенко.

— Яцько Молявка-Многопиняжный, — проговорил посланец.

— Грошей, выдать, багато було у батькив, що так продражнылы! Але хоч бы и у тебе самого було грошей много, а все таки не слид було посылаты простого рядо-выка до мене. Вуехович! — сказал он, обратившись к своему писарю: — Чытай усий громади! Я гетманом не сам собою став; и сам собою без громадськои рады ничого не чыню.

Вуехович, человек невысокого роста с красноватыми хитрыми глазами, взявши принесенный <<лист>>, стал читать его, произнося тонким почти женским голосом:

«Мой велце шановный, ласкавый добродею, пане а пане гетмаНе чигиринский! По указу царского пресветлаго величества послалисьмо с купной порады его милости боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского, стольника Григория Ивановича Косагова с выборными царскими ратными людьми и генерального бунчужного Левона Полуботка с четырьма козацкими полками и с нашею конною надворною компанеею ку Чигирину, поиеже многократне и многообразие твоя милость ему боярину и мне гетману обеих сторон Днепра обещал еси своею особою прибыти до нас в обоз для принесения присяги его царскому пресветлому величеству, обаче тое твоеи милости обещане доселе не совершено делом».

— Стривай! — прервал чтение Дорошенко. — Як не совершено дилом! Свидки мени уси чыгирынци и панове запорозьци, що прииздылы до. мене того минулого року в мисяци октябри, с котрых деяк:И и ныни тепер прытомни суть, як я тоди выконав присягу царському пресвитлому велычеству перед паном кошовым отаманом Иваном Сир-ком и перед донським атаманом Фролом Минаенком в при-томности многих товарищей вийська нызового сичевого и донського, а на-потым и санжакы турецьки отослав на сто-лыцю в Москву. А поповыч гетман пыше, буцим обитныця моя не совершена дилом! Батько Яненко, чы ты возыв санжакы в Москву?

— Я, пане гетмане! — отвечал Яненко.

— А гетману поповычу хочетвся, щоб я ёму поклоныв-ся? — продолжал Дорошенко. — Инше дило вирою-правдою цареви гасудареви служыть и добра хотить, а инше

царськым подданным кланятысь. Я вирный подданный 'И слуговець царському пресвитлому велычеству, як прысягав' ему, а поповичеви кланятысь не хочу.

Он поднял вверх налитый горелкою кубок и громогласно' проговорил:

— Пью, на тым пью, що мени гетманови поповичови клейнотив не отдавать. Панове запорозьци и вы вси панове чыгирынци громадо! Заступыться за мене! На що се на вкруги Чигирын оступыло московське и барабашевське вий-сько? Я цареви не ворог, не супостат, а такий же вирный подданный, як воны вси. Боны мусять отойты от нашого города. Молявка-Мйогопиняжный! Перескажы те, що ты от мене чув. Не хочу Самойловичеви поповичеви кланятыся, а сам поеду в Москву, побью чолом царському пресвитлому велычеству самому, а не ёго царському бояринови и не гетманови барабашському поповычеви. А колы не одийдуть и мене не пропустють, так я сяду на кухву с порохом и спалюсь, и вси чыгирынци разом зо мною пропадуть. Не-хай грих на тых буде, що не хотять святого покоя и бра-тернюю вийну зачынають. Я до их с щырым сердцем, а воны на мене з ножем. Я покою хочу, а воны йдуть на мене. войною на втиху бусурманам хреста святого ворогам. Да ще мене перед царським пресвитлым велычеством и перед усим христиансьтвом оговорюють. Запорозьци и вы вси чыгирынци! Не выдавайте мене, як донци колысь Стеньку свого выдалы!

— Не выдамо, не выдамо! — кричали запорожцы, стоявшие кучкою в красных жупанах.

‘ — Не выдамо, вси одын на одному головою нало

жим! — произносили чигиринцы вслед за сечевыми гостями; многие хотели бы выразиться иначе, да не смели: каждый не ручался, чтобы все поддержали голос, противный гетманской воле.

— Ще козацька не вмерла маты! Казав колысь вичнос-лавнои памьяты батько Зинов-Богдан Хмельныцкий! — продолжал Дорошенко с увеличивающимся задором. — Колы наше не в лад, то мы з нашим и назад. Колы так, тр ' мы' упъять бусурмана в помич поклычем. А щож робыть! Колы свои браття христиане так нам не мылостыви — зне::' воли приходыться у бусурмана ласки прохаты. Не бийтесь, ^ братци чыгирынци, моя люба громадо! Подасть Бог нам рятунок проты сих немылостывцив, що хотилы б нас _в ложци воды втопыты: Прийдуть на одсичь рам бусурманы и тоди москали и барабаши будуть як зайци утикаты от Чигирына. Уже то було з ными. Памятайте, як четвертого

року прыходылы пид самый Чыгирын гетман попович и боярин Ромодан з велыкимы сылами, одначе, почувши, що хан ёго мылость иде с своими ордами, мусылы отступыться, а хан переризав им шлях до Черкас. Ледвеледве, утратыв-ши многих, добиглы до Днипра и срамотка утеклы в свою сторону. И тепер з ными теж станеться. Ось пидождать прийдеться килька-день, прийде салтаи Нураддын з ордою, у нас на килька день стане харчу. А колы Бог так дасть, що прийдеться нам пропадать, так и пропадем вси до одного! Чуеш се ты, Молявка-Многопиняжна? УторОпав, що тут казано? Отсе все и росскажы кому, там слид, да скажы, щоб наперед не прысылалы до мене простого рядовыка, а нехай розмову зо мною ведуть через значных людей войсковых товарыщив. Бо я ще своеи гетманськои булавы не сдавав, и еще я есть гетман, и мене треба им поважаты, як належыть гетмана. И ляхи пышуть до мене латыною и ве-лычають мене: dux Zaporoviensis.

После этой речи Дорошенко обратился к народу и кричал:

— Не вмерла ще козацька маты! Козак пье, на лыхо не потурае, и самого чорта не боиться, не те що московськои да барабашськои души!

И он начал снова плясать, припевая:

Не теперь, не теперь По грыбы ходыты,

В осени, в осени,

Як будут родыты.

Вуехович отстал от гетмана и подозвал к себе. кого-то из толпы, говорил ему что-то на ухо, поглядывая в то же время на’ Молявку, а последний продолжал стоять на одном месте, провожая глазами удалявшегося с приплясом гетмана; человек, с которым говорил писарь, кивнул головою, давая знать, что все разумеет; тогда сам Вуехович подошел к Молявке и сказал:

— Ты сказав, що ты козак Черныговського полку. По-клонысь Васылю Кашперовичу, полковныку свому. Скажы: пысарь Вуеховыч шлеть ёму свий братерний поклон, свому щырому приятелеви!

Сказавши это, Вуехович пошел за гетманом, куда также двигалась густая толпа народа. Молявка повернул назад, уже исполнивши свое поручение, как он думал. Вдруг догоняет его тот самый человек, которому Вуехович говорил что-то на ухо. ,

Он сказал Молявке:

— Товарыщу земляче, я выведу тебе!

Он шел с ним рука об руку к городским воротам и говорил: