Казанский альманах. Гранат

И в заключение – сонет португальца Камоэнса, высоко ценимого Пушкиным и, судя по тексту, знавшего толк в камнях. (Поясним, что фольгу, упоминаемую поэтом, подкладывали под гранат, чтобы усилить его сияние).

О нимфа, неприступна и строга,Ты словно вся из камня и металла:В копне волос, что золотом упалаНа мрамор лба, как солнце на снега,В рубинах рта, где зубы – жемчуга,В смарагдах дивных глаз, в горящих алоГранатах щёк – холодный блеск кристалла,Бездушность глыбы, мёртвая фольга.Рука – слоновой кости. В стройной шееНа алебастре высвечены вены —Лиловый плющ, что в извести увяз.Ты вся из камня. И всего страшнее,В тебя влюбившись, осознать мгновенно,Что это сердце твёрже, чем алмаз.

(Перевод В. Резниченко)

Камень влюблённых – гранат

Продолжение темы: А. Куприн «А все-таки «Гранатовый браслет» – был».

Ольга Иванова. Сююмбика Главы из романа

к 500-летию казанской царицы Сююмбики

Продолжаем публиковать отрывки из трилогии Ольги Ивановой «Повелительницы Казани». В предыдущих выпусках мы давали главы из романов «Нурсолтан» и «Гаухаршад». Сегодня знакомим читателя с главной героиней третьей книги – «Сююмбика»

Часть IV

Глава 11

ДЖИЕН пришёл в Казань в солнечный пятничный день. Любимый праздник ждали с нетерпением, столица уже накануне переполнилась гостями, прибывшими издалека. Ближние родственники казанцев, проживавшие в окрестных селениях, съезжались поутру. По улочкам и слободам разносился весёлый скрип деревянных колёс, кони, украшенные яркими лентами, тащили арбы и подводы, позванивая вплетёнными в густые гривы колокольчиками. В повозках чинно восседали нарядные мужчины и женщины. Рядом дети, словно воробышки, щебетали и крутили головами, им никак не сиделось на месте. Молодые снохи не могли сдержать радостных улыбок, поглядывали по сторонам, узнавая родные места, но не забывали следить за корзинами с угощением. А в корзинах завёрнутые в вышитые полотенца пышные лепёшки, пироги со сладкой начинкой, тушки вяленых гусей, истекавший мёдом бавырсак. Готовились угощения женщинами загодя, и везли их снохи в родительский дом, откуда ушли совсем недавно. Шла их семейная жизнь в соседних аулах и даругах, но везли они к родному порогу сладкую выпечку, что говорила сама за себя: «Хорошо мне живётся с избранным мужем, сладок сон в приветливом доме, храним Всевышним мой покой».

В слободах слышался оживлённый говор, широко распахивались ворота для дорогих гостей, и приветствия звучали отовсюду. В домах сородичей ожидали накрытые дастарханы, девушки выносили тазы и кумганы с водой, предлагали освежиться с дороги, смыть пыль и усталость от долгого сидения в арбе.

Ещё до полуденного моления народ повалил на Ханский луг. Гости из аулов устраивались на траве, расстилали скатерти со снедью. Степняки из Ногаев и хаджитарханских земель выделялись шатрами, составленными в круг. Внутри круга выстилали белый войлок, рассаживали всех представителей рода от мала до велика.

Сююмбика-ханум в окружении свиты проходила меж радующихся, принаряженных людей. Тут и там встречались давно не видевшие друг друга родственники. Старики обнимались, вытирали скупые слёзы, зрелые мужчины сдерживались, степенно кивали, в знак приветствия одобрительно похлопывали друг друга по плечу. А женщины хвалились детьми, вылавливали их по одному из шумных, с визгом носящихся по поляне ватаг. Казанскую ханум узнавали повсюду, кланялись ей. Старейшины рода почитали госпожу радушными приветствиями, их подхватывали десятки голосов. Перед каждым кругом Сююмбика останавливалась, прижимала руки к груди и приветствовала кого почтительным кивком, а кого доброжелательной улыбкой и гостеприимными словами. Бунчук ногайского рода, который вёл корни от легендарного Идегея, ханум заметила издалека. С лёгким волнением вошла Сююмбика в круг близких ей по крови ногайцев, низко поклонилась, так что на голове качнулся высокий калфак, расшитый золотом и жемчугами. Навстречу поднялся старейший мурза Байтеряк и протянул госпоже традиционную чашу с кумысом. Эта древняя деревянная чаша с неровными, будто обгрызенными краями хранилась в роду, как самая ценная реликвия. По преданию из неё пил сам Идегей. С суеверным трепетом Сююмбика приняла чашу, приникла губами к почерневшему от времени дереву, ощутила знакомый кисловато-жгучий вкус ногайского кумыса. Не пила она никогда напитка более желанного и вкусного, и старая эта чаша, овеянная славой легенд, придавала привычному кумысу вкус волшебный и пьянящий. Дочь Юсуфа пила и не могла насладиться вдосталь.

А впереди уже раздавались громогласные призывы, глашатаи собирали борцов и зрителей на борьбу курэш:

– Курэш! Начинается битва сильнейших батыров!

– Спешите на майдан!

Казанская госпожа поторопилась в ханский шатёр, но в роскошном пристанище повелителя нашла лишь жён и детей Сафы. Она опустилась на ковёр к щедрому дастархану, приняла из рук аякчи [1] кубок с вишнёвым шербетом, незаметно склонилась к оказавшейся рядом хатун:

– Фируза-бика, повелитель не появлялся?

1

Аякчи – прислужник, раздающий напитки, виночерпий

Младшая жена покачала головой:

– Говорят, отправился с крымцами на охоту.

– Это в Джиен?! – изумилась Сююмбика. – Кто же будет вручать призы лучшим батырам и джигитам?

Ей уже не сиделось в шатре, до беспечного ли времяпровождения, когда царственный супруг презрел любимейшее у казанцев празднество. Она хотела поспешить в Кабан-Сарай, где Сафа-Гирей предавался азартной охоте. Думала броситься в ноги властительному супругу и умолять не оскорблять казанцев и их гостей своим отсутствием. На берегу гарем повелителя ожидал роскошный струг с беседкой из стеклянных витражей, ханум думала отправиться к охотничьей резиденции на нём, но увидела скачущих всадников. Впереди, погоняя белоснежного жеребца камчой, мчался Сафа-Гирей. Она издалека сердцем угадала любимого. Хан, как влитой, сидел на великолепном скакуне, и сам он был красив, словно Юсуф из обожаемой ею поэмы. Сююмбика прижала руки к груди, она безмолвно наблюдала, как повелитель спрыгнул с коня, бросил поводья нукеру, взглянул в её сторону, но не подошёл, только коротко кивнул в знак приветствия. Глаза ханум налились невольными слезами, но она не позволила им пролиться, лишь смотрела вслед Сафа-Гирею и его крымцам, быстро исчезающим в праздной толпе. Необъяснимое отчуждение, разлучавшее супругов в последние дни, не исчезло, а Сююмбика так надеялась, что прекрасный праздник вновь сблизит их, рассеет чёрные тени, которые нависли над ними. Она не позволила себе предаваться печали, статус старшей госпожи призывал оставаться хозяйкой Джиена, и Сююмбика, скрепив сердце, отправилась на курэш.

Бек Тенгри-Кул раскинул свой шатёр неподалёку от майдана. Айнур склонила голову, чтобы не задеть высоким головным убором полог, и выбралась на поляну. Её кайната [2] , ханский улу-ильчи [3] Тенгри-Кул, и супруг, мурза Данияр, разглядывали жеребца в окружении любопытных зевак. Бек выставлял красавца-ахалтекинца на скачки, и Айнур задержалась полюбоваться конём. Великолепного этого скакуна привезли из далёких пустынь, где проживало племя огузов-теке [4] . Издавна через их барханные земли проходили караванные пути, и семя древних бактрийских лошадей, жеребцов персидских, ассирийских и египетских земель примешивалось к благородной крови аргамака. Всё лучшее вобрал ахалтекинец в себя, стал он гибок, быстр, вынослив, резв и благороден. Айнур была рада, что беку удалось приобрести для скачек этого жеребца, а иначе её супруг собирался участвовать в состязании на гнедом карабахе. Горбоносый горячий скакун пугал нежную жену мурзы, и не раз она вспоминала, какая молва ходит о карабахах: «Кто едет на горбоносом коне – идёт в открытую могилу». От скакуна внимание Айнур отвлёк вездесущий Хайдар. Братишка заслышал призывы на курэш, затянул потуже кушак и устремился к майдану. Айнур на ходу перехватила мальчика:

2

Кайната (тат.) – свекр

3

Улу-ильчи – глава дипломатического корпуса

4

Огузы из племени теке – туркмены-текинцы

– Подожди меня.

Хайдар с видом мужского превосходства покосился на сестру:

– Не дело женщины смотреть на мужчин, оставайся с ребёнком.

Айнур засмеялась, потянула сорванца за ухо.

– Мой сыночек спит, и за ним смотрят няньки. А ты ответишь за свою дерзость!

Хайдар неуловимым движением вывернулся, споро поднырнул под руку сестры и был таков. А Айнур, забыв о своём положении, как девчонка, бросилась вслед за ним и налетела на важного вельможу. Смеясь, она поправила сбившийся калфак, но слова извинения замерли на устах. Айнур побледнела, обмерла, но никак не могла оторвать взгляда от сузившихся глаз Мухаммад-бека. Он узнал её сразу, и напрасно молодая женщина поторопилась прикрыть покрывалом пухлые губы и точёный подбородок. Быстрым взглядом бек окинул богатые одежды Айнур, поймал за руку и зашептал с жаром:

– Вот где ты укрылась от меня, желанная! Но я доберусь до тебя, от Мухаммад-бека никто не спрячется, даже за порогом знатности и могущества…

Она вырвалась, бросилась к шатру и укрылась за пологом, пытаясь унять стук рвавшегося из груди сердечка. В шёлковой обители царил покой, нянька покачивала расписную зыбку, ласково напевала колыбельную. Даже с порога Айнур была видна тёмная головка сына Акморзы. Мальчик родился полгода назад, и уже сейчас бек Тенгри-Кул называл его продолжателем славного древнего рода. С тех пор, как Айнур поселилась в доме улу-ильчи, она позабыла о страшившем её Мухаммад-беке. Тенгри-Кулу удалось отбить семью Айнур от нукеров влиятельного сановника и укрыть в своём поместье. Только недавно они вернулись в Казань, посчитали, что опасность миновала. А оказалось, беда не ушла, она выжидала, ходила кругами и вот настигла беспечную жертву. Айнур всхлипнула. Она не знала, как поведает о случившемся мужу, но сказать следовало. А может, стоило вновь укрыться в поместье улу-ильчи от вездесущего волчьего взора могущественного похитителя? Айнур более не рискнула покинуть шёлковое пристанище, так и сидела у колыбели сына, грустила и предавалась печальным мыслям. А за пляшущими на ветру стенами шатра уже начиналось состязание батыров.

Под улюлюканье толпы на майдан вышло полсотни пар. В одних шароварах с обнажёнными мускулистыми торсами борцы, пригнувшись и зажимая в руках широкие пояса, двинулись друг к другу. Зрители восторженно закричали, замахали руками, они торопились поддержать своих любимцев, выказать им свою поддержку. Первая схватка была яростной, но недолгой. Победители остались в кругу, побеждённые отошли в сторону. Ещё схватка – и опять круг сузился наполовину, выпуская с майдана побеждённых. Не прошло и часа, как в кругу остались два борца – казанский воин Корычтимер и ногаец Айтуган-батыр. Борцы долго примерялись друг к другу, ходили по кругу, делали молниеносные, обманные броски и тут же отскакивали. Толпа, не в силах сдерживаться, оглушительно свистела и ревела. Наконец терпения не хватило у степняка, Айтуган ринулся на казанца и сжал его в страшных объятиях крепкого пояса. Синими буграми вздулись жилы на шее батыра, пот катился крупными горошинами по лицу и спине. Казалось, победа ногайца совсем близка, но никто и не понял, как, словно скользкий угорь, вырвался из объятий Айтугана Корычтимер. Молниеносный бросок – и ногаец на спине. Толпа взорвалась криками, даже голосистые карнаи не могли перекрыть восторгов казанцев и разочарований кочевников.