Казейник Анкенвоя

Мне, разумеется, после стометровки в холодной воде было стать ни привыкать. Хоть меня уже и растерли спиртом, и бренди напоили, и в сауне я свое отсидел. Униформисты отработанно точно станки заворачивали керамическую дичь в полимерную упаковку с пупырышками и передавали другим униформистам,

Другие шпиговали птицами стальные ящики с каким-то сыпучим прозрачным наполнителем. Верее всего, это был колотый лед. Птицы Дарьи Шагаловой заползали в холодильник из ниши соседнего помещения по резиновой конвейерной полосе. Уже закрытые и готовые к отгрузке ящики штабелями стояли вдоль стены. Я не считал их. Какой смысл?

– Ртуть вещество токсичное, - заметил я Князю.

– Красный Меркурий, - поправил меня Борис Александрович.
– Много токсичнее ртути.

– Насколько?

– Как 10 в 12 степени. Пока спит.

– А когда проснется?

– Тебя точное время интересует?

– Меня примерный результат интересует.

– Цепная реакция. Трудно предсказать. От многих факторов зависит. От розы ветров, от плотности населения, от ландшафта. Но я рассчитываю на хорошие показатели.

– Химическая?

– Что?

– Цепная реакция химическая или ядерная?

– Обе.

– Как мило. Ты хочешь все население угробить?

– Только давай без сантиментов. Кое-кто выживет. Но бабы рожать перестанут. Обещаю. Да ты и сам убедился.

– А если кто из погрузчиков споткнется, и птичку выронит? Керамика тара хрупкая. Или, допустим, в процессе транспортировки воздушная какая-нибудь яма? Твое сверхтяжелое ртутное вещество легко пробьет у какого-нибудь пересмешника брюхо. Обидно станет.

– Не станет, умница, - Князь глянул на термометр, один только украшавший матовую стену холодильника рядом с площадкой. - Все схвачено. Чистяков у меня гений. Заварил особый металлокерамический состав. Прочная муть. И сверхпроводник заодно. Каждая тварь тонким слоем равномерно покрыта.

– Это еще зачем?

– Двух тараканов убили. Про эффект Мейсона слышал?

– Еще бы. Радиоточку включу с утра, а там уже про эффект Мейсона травят.

– Знаешь хотя бы о том, что гроб Магомета без поддержки в воздухе висел?

– Рассказывал Крамаров, Царство ему небесное. Мол, «проезжаю мимо кладбища, а над могилами гроб с покойничком летает. И тишина».

– Дремучий ты, - спустился до моего невежества Борис Александрович.
– Сфера заряда внутри упаковки подобна магниту, окруженному равномерно магнитным полем обратной полярности такой же массы. И как ты птицу не швыряй, сфера всегда будет в центр полости выталкиваться. А вот и наш профессор Чистяков.

На площадку, затворив за собою массивную дверь, вышел мужчина средних лет и среднего роста с умными и веселыми серыми глазами одетый в униформу без каких-либо знаков отличия, вроде погон с лычками, или каких-либо аксельбантов.

– Это мой товарищ, профессор, - Князь кивнул на меня.
– Оставляю на ваше попечение.

Массивная дверь снова отворилась и затворилась, выпустив Князя вон.

– Ну-с, - прозвучал добродушно Чистяков.
– Любопытствуете, молодой человек?

– Я хорошо сохранился.

– Верно, верно, - профессор под маской забулькал.
– Календарь люди придумали, чтобы юбилеи праздновать. Четвертак, полтинник и так далее. А времени-то и нет у них. Его и вовсе нет. Есть движение тел по орбите и естественный износ органических деталей. Глупо дни рождения подсчитывать. День рождения однажды случается.

Словоохотливый профессор сразу начал меня раздражать. У меня осталось очень мало несуществующего времени на последнюю попытку что-то испортить. Еще меньше, чтобы использовать шанс и вынуть из Чистякова максимально информации. И максимально ее использовать.

– Как и день смерти, профессор.

– Верно, верно.

– День смерти вы с Борисом Александровичем, кажется, общий для всех решили устроить. Ну-с, что скажете, профессор? Сердца тоже нет? Есть мускульный мешок для разгона плазмы по кровеносной системе?

– Я не разрушаю, - обиделся по голосу Чистяков.
– Я создаю. Я специалист по неорганической химии. И, если желаете, да. Я горжусь моим детищем. Где другие упали, я воспарил. Я создал формулу синтеза. RM20/20. Не какого-то оксида, который образуется при нагревании до 300 градусов, а распадается после 340-ка. Я создал абсолютно устойчивый при минусовых температурах сверхтяжелый элемент, о каком только могли грезить липовые академики.

– Оппенгеймер тоже, наверное, гордился на испытаниях первой атомной бомбы в Неваде. Смею думать, когда бомбу на Хиросиму сбросили, у него это чувство прошло.

– Думайте, что хотите, - отвернувшись, буркнул Чистяков.

Я погасил эмоциональную вспышку. Я дунул на нее, точно на свечной огарок, сказав себе: «Отставить неврастению. Отставить эмоции. «Нет» эмоциям, «да» славному доброму входу в положение гордых неорганических специалистов. Пинать неорганическое вещество, все равно, что камни пинать. Бесполезно и больно».

– Извините, профессор. Погорячился. Я художник. Точнее, график. У меня больное воображение. Все в черно-белых тонах. Нюансов не вижу.

Но я видел, что Чистяков совсем обиделся. Задел я его за что-то неорганическое.

Может, зря с Оппенгеймером сравнил. Может, он Оппенгеймера за блоху держал в научном смысле.

– График, - сухо сказал сквозь маску профессор.
– У меня тоже график. А у вас, надеюсь, все ко мне.

– Почти. Какой мощности взрыв создает ядерная цепная реакция RM20/20?

– При той же массе, относительно ружейного плутония, в сто раз мощнее. Теперь все?

– Почти. Ваш ученик Максимович участвует?

– Он создал ускоритель синтеза «Кениг-рей». Вы закончили?

– Почти. Это у вас галлюцинация, Чистяков, что вы парите. Вы слышали про эффект парения на большой высоте без парашюта?

Я вышел в коридор. Допускаю, что профессор мне мог достойно ответить. Но достойные ответы неорганической материи меня как-то слабо интересуют. Шагая по коридору, я свернул за угол, и наскочил на Словаря с прижатой к груди кипой пластиковых файлов. Файлы разлетелись, скользя по гладкой поверхности линолеума. Я помог Словарю их собрать и вернуть на прежнее место.