Каждый раз наедине с тобой

— Но ты меня не любишь.

— Нет. — Он произносит это с такой твёрдостью, что звучит как ложь. У Харрисона такой же тон, как у испуганного ребенка, который отрицает, что сломал игрушку, хотя его застукали, когда он её разбирал.

— Тогда мне придётся сказать Джулиану, что ошибся: он был убежден — ты влюблен в меня и ревнуешь.

Харрисон резко разворачивается и смотрит на меня немного удивлённым и немного убийственным взглядом.

— Какого плана жених, этот Джулиан?

— Типа «не жених». Мы не вместе. Он гей и партнёр Мануэля Мартинеса, хотя на данный момент это секрет. Мы просто друзья. Но даже если бы он был натуралом, я бы не хотела его, потому что хочу только тебя. Я люблю тебя с пятнадцати. И не говори мне, что это просто идеализированная любовь, потому что я сталкивалась с настоящим мужчиной, который у тебя внутри, — неаккуратным, закрытым, сварливым и совсем не романтичным, — но я не переставала желать тебя.

Его молчание предвещает несчастье. Харрисон выглядит грустным, его что-то мучает; взгляд упрямо устремлен на океан, который почти напоминает его штормовое отражение. Кажется, он хочет что-то сказать, но вдруг вскакивает на ноги.

— Давай вернёмся. Нас могут искать.

— Даже если и так, кого это волнует?

— Остров кишит любопытными журналистами. Достаточно одной детали, и мы попадем на первую страницу. Ты сама не хочешь, чтобы кто-то совал нос в наши дела, верно?

Я пробормотала неопределенное «нет». Не из-за его слов, а из-за поспешности в тоне. Создалось впечатление, что Харрисон выслушал моё признание, пережевал, переварил его и теперь намеревается двигаться дальше, отказываясь принимать мои слова во внимание.

— Что не так, Харрисон? Если думаешь, я могу навредить тебе, как Реджина...

Теперь его голос звучит резко и грубо.

— Мне не нужны истории. Ни с кем. Ты мне не нравишься настолько, чтобы рисковать и создавать связь, которая обязательно превратится в дерьмо. Я нахожу тебя чертовски сексуальной, и ты также замечательный человек: чиста внутри, и нежная, и щедрая, как немногие, но я не люблю тебя.

Возможно, у меня взгляд потерянного ребенка, потому что я чувствую себя потерянным ребенком. Я смотрю на него, не в силах больше ничего сказать. Дьюк всматривается вперёд, в сторону основания каменной лестницы.

— Иди первой, хорошо? Я поднимусь вскоре.

Начинаю подниматься, и ветер толкает меня в спину. Я чувствую его между лопатками почти как руку: он давит так сильно, что мне вдруг кажется, это Харрисон.

Я оборачиваюсь, но он стоит на расстоянии. Он смотрит на меня так, будто его сердце разбито, а может и нет. Возможно, именно я тот, кто воображает это, потому что фрагменты моего разбросаны по всему миру.

— Больше не позволяй никому говорить тебе, что ты уродливая, толстая или другую подобную чушь, — говорит он мне.

— А ты больше никому не позволяй мешать тебе писать, — отвечаю я, а потом ухожу, не оглядываясь.

У моих родителей на Мартас-Винъярд есть вилла. Честно говоря, мне не приходит в голову ни одно модное место, где они не купили недвижимость. Тем не менее, они приезжают сюда не очень часто. Кажется, это стало местом для легкомысленных VIP-персон и демократических политиков, поэтому вилла большую часть времени находится на попечении смотрителя, который время от времени проветривает комнаты и косит в саду траву.

У Реджины я не собираюсь задерживаться ни на минуту, поэтому смиряюсь с тем, чтобы стряхнуть пыль в семейной обители. Оставляю Джулиану поспешную и не совсем исчерпывающую записку и убегаю.

У меня нет ключей, но я знаю, где их хранит смотритель: внутри отвратительной каменной вазы в форме сапога гнома с пугающим колючим растением, куда никто не захочет забраться рукой.

Я делаю это и, как предсказуемо, натыкаюсь на иголки.

Дом родителей не такой замок, как у Реджины Уэллс, но и халупой его назвать нельзя. Я ненавижу это место: у меня нет приятных воспоминаний, связывающих с этими стенами в колониальном стиле и винтажной мебелью внутри, которая хорошо смотрелась бы в Версальском дворце. Помню смущение матери, когда в детстве я носила купальный костюм, чтобы идти на пляж. Её кусающие глаза, если я позволяла себе съесть мороженое; вечеринки взрослых, на которых я никогда не могла присутствовать, и вечеринки для подростков, на которых смертельно скучала, потому что, если бы я не была дочерью Стэна Джонсона, они бы даже меня не пригласили, и демонстрировали это с импульсивной злобой молодости.

Ну, очевидно, я всё ещё дочь Стэна Джонсона, которую никто не хочет, и родители меньше всего. Я провожу ночь на диване, уткнувшись лицом и рыдая в атласные подушки с синими и золотыми полосками. На мне до сих пор платье со сломанной молнией. Я всё ещё ощущаю на себе его запах и ласкающие прикосновения на коже.

На рассвете звонит телефон. Это Джулиан.

— Солнышко, куда ты пропала? Я провел ночь с Мануэлем и только сейчас понял, что тебя нет! Что случилось? Похоже, на рассвете уехал и Харрисон Дьюк. И Реджина, мягко выражаясь, в истерике.

— Мы уехали не вместе, если намекаешь на это, — бессильно бормочу я.

— Тебе плохо? Ты говоришь голосом, словно...

— Я просто хочу немного побыть одна. Не беспокойся обо мне.

— Как я могу не беспокоиться, если говоришь, словно проплакала часами? Ты поссорилась с Харрисоном?

— Нет, мы не ссорились, если под ссорой подразумеваешь двух людей, которые повышают свои голоса и враждебно друг на друга смотрят, — признаюсь я. — Он лишь ясно мне сказал, что не любит меня. Но сделал это очень мягко, даже с некоторым сожалением.

— Не верю.

— Во что ты не веришь? Что он отверг меня или был добр?

— Эта сексуальная обезьянка без ума от тебя, поверь мне, детка.

— Думаю, ты должен в приказном порядке принять идею, что ошибаешься. Ты перепутал похоть с любовью. Я ему нравлюсь, в этом не сомневаюсь, но трахаться на пляже — это одно, и совсем другое — начинать отношения.

— Вы трахнулись на пляже, а потом он тебя бросил? — На этот раз настала очередь Джулиана выглядеть истеричным. — Хоть я и гей, но лицо этому негодяю разобью!

— Прошу тебя, Джу. Я взрослая женщина, и меня никто не заставлял. Вообще-то, это я начала. Хотя боялась, что... Даже если уже всё знала.

— Где ты сейчас?

— В доме родителей на острове, но я не хочу, чтобы ты приезжал. Я требую, чтобы ты посвятил себя только Мануэлю и его великому дню. Не хочу, чтобы ты кому-нибудь разбивал лицо, и чтобы даже думал обо мне. Обещаешь?

— Невозможно не думать о тебе, девочка. И не только потому, что ты самая восхитительная женщина из всех, кого я знаю, единственная, в которую я могу влюбиться, если решу расширить свои границы, а потому, что эта ведьма Реджина постоянно меня спрашивает, куда ты пропала. Полагаю, у неё возникла идея, что ты сбежала с её бывшим мужем.

— Что думает Реджина, меня не волнует. Пожалуйста, ничего ей не говори обо мне. Она в состоянии заявиться сюда и устроить громкую сцену. А я сейчас этого не выдержу. Я бы никогда этого не вынесла, но сейчас меньше, чем когда-либо.

Не думала, что смогу почувствовать по отношению к этому месту доброжелательное чувство, но в итоге я испытываю его. По сути, это просто дом, и хранимые негативные воспоминания были созданы людьми, а не стенами.

В эти дни он защищает меня. Он становится чем-то вроде пузыря, внутри которого я укрываюсь. В кладовой нахожу разнообразные запасы продуктов, в четырёх ванных комнатах из итальянского мрамора нет недостатка в горячей воде и десятках флаконов из муранского стекла, полных ароматизированных солей, а спутниковые каналы прекрасно видны на большом экране ультраплоского телевизора. Телевизор и еда меня волнуют поскольку-постольку, а вот соли использую с удовольствием. Каждый день долгими часами принимаю ванну, пока вода не остывает, а моя кожа не размачивается, как моё сердце.