Каждый умирает в своем отсеке

— Да, я капитан 2 ранга... запаса. Служил на лодке. Но это не имеет никакого значения.

— Так уж и никакого?
– заулыбался капитан. — Я, к примеру, старший мичман запаса, а теперь буду тобой командовать. Тебе ж это, наверное, не в жилу... Ну ладно, шучу я, ребят с подплава уважаю, хотя там не служил. Сам я из катерников. Мы с тобой профессиональные моряки, а стало быть, все равно одной крови. Айда с командой познакомлю...

Команда "Вихря" состояла из четырех человек. Капитана все уважительно звали Михалычем и, несмотря на приятельские отношения, быстро и четко выполняли его распоряжения. Михалыч не шутил, когда говорил Андрею, что на судне каждый человек выполняет много смежных обязанностей. Сам капитан был штурманом, рулевым и сигнальщиком в одном лице. К тому же Михалыч возложил на себя обязанности начальника радиосвязи и каждый раз перед отходом от причала начинал виртуозно переговариваться с береговыми постами в эфире. Вторым лицом на судне считался механик по фамилии Петрусяк - человек малоразговорчивый и вечно заляпанный пятнами солярки, бензина, тавота и прочей механической дребедени. Однако свое механическое дело Петрусяк знал отлично и мог по шуму работающего двигателя моментально определить любые неполадки в "сердце" корабля. Механик степенно заявил Андрею, мол, все, что находится под палубой судна, является его заведованием, и Андрей, от греха подальше, не должен там ни к чему прикасаться, дабы не сломать. Кроме того, Петрусяк был одиноким человеком и, хотя имел городскую квартиру, предпочитал неделями просиживать среди любимого им "железа". Третьим членом экипажа была кок - молодая, чрезмерно разговорчивая и грудастая Зиночка, зыркнувшая в момент знакомства на Андрея своими карими глазками и весело определившая: "Опять новый матрос? Наверное, тоже скоро сбежит!"

Михалыч тут же цыкнул на болтушку, мол, типун тебе на язык, лучше разбирайся со своими кастрюлями, а позже объяснил Андрею, что имела в виду судовая повариха.

На должности палубного матроса до Андрея перебывало много народу. Как правило, это были либо слабодисциплинированные зеленые сопляки, либо наоборот - пожилые и сильно пьющие отставной козы барабанщики. И те, и другие потому долго на судне не задерживались.

— Смотри, любуйся, как твой предшественник умудрился палубу засрать! — лютовал капитан, показывая Андрею заляпанные краской выгородки, заржавевшие вьюшки, позеленевшую медь и облупившуюся от шаровой краски надстройку. — Я ему, гаду, хотел глаз на жопу натянуть за эти безобразия, а потом просто взял и уволил. Подлюка! Алкаш проклятый! Даже людей нельзя на борт пригласить, вмиг засмеют!

Верхняя палуба действительно нуждалась в усиленной приборке, удалении ржавчины, обработке суриком и покраске. Поскольку "Вихрь" считался прогулочным судном, то свои круизы по близлежащим рекам и водохранилищу он осуществлял по выходным. В будние дни судно обычно простаивало у причала и команда проводила мелкие палубные работы, солидно называющиеся, как и на больших кораблях, планово- предупредительным ремонтом. Истосковавшийся по любой корабельной работе, Андрей рьяно взялся за дело. Пять дней он не сходил с борта: работал скребком, сдирал старую облупившуюся краску, расхаживал и смазывал вращающиеся части механизмов, а потом двое суток драил медь и освежал металл краской. По мере того, как верхняя палуба стала приобретать ухоженный вид, сперва ироничные взгляды остальных членов команды постепенно превратились в заинтересованные, а затем и вовсе в восторженные.

— Андрей, ну ты и силен работать!
– одобрительно оценил Михалыч результаты перемен. — За двадцать последних лет я впервые вижу такого жадного до работы мужика!

Больше всего капитана впечатлили брезентовые отвесы на трапе, на которых готическим шрифтом Андрей изобразил: "Прогулочное Судно "Вихрь".

Михалыч долго ходил возле трапа, крякал от удовольствия и довольно пыхтел, а вечером, перед тем как сойти на берег, собрал все свои малочисленные "штыки" в кают-компании на "междусобойчик", наскоро накрытый Зиночкой, поднял рюмку и обозначил тост:

— Значицца так, голуби мои сизокрылые. Андрюха показал себя настоящим моряком и мужиком слова. За него и выпьем и будем таперича считать его полноправным членом команды прогулочного судна "Вихрь". Ну, будем здравы...

По тому, как запросто ему улыбнулся малоразговорчивый Петрусяк, как игриво закатила глаза грудастая Зиночка, Андрей понял: отныне отношение к нему будет совсем иным и из чужака он превратился в своего.

— Есть новость, — после того как выпили, закусили и закурили, объявил капитан. — Поступил заказ: в субботу "Вихрь" зафрахтован на всю ночь. У богатых какой-то праздник: не то годовщина создания фирмы, не то очередная тусовка. Короче, не наше дело. Главное - будут платить! Мне по этому поводу уже звонил Павел Николаевич и передавал просьбу самого Василия Васильевича.

Позже, направляясь к метро, Андрей поинтересовался у идущей рядом и не перестававшей всю дорогу болтать подвыпившей Зиночки, кто такие Василий Васильевич и Павел Николаевич.

— Василий Васильевич - какая-то важная шишка в правительстве, а Павел Николаевич - что-то наподобие начальника его охраны и порученца. Но мужчина серьезный. Человек пятнадцать - двадцать под ним ходят. Он у них центровой. Эти парни каждый месяц у нас здесь "бордельеро" устраивают, называют "корпоративной вечеринкой". Напьются, а потом начинают своих девок трахать. Я после этого три дня каюты отмываю и презервативы выбрасываю. Но Михалыч говорит, нам выгодно их катать. После каждого такого круиза они "зеленью" отстегивают каждому из нас. Если хочешь знать мое мнение, то лично я думаю, что и тот и другой - бандюки. Только один строит из себя важного государственного деятеля, а другой тайно ему дорогу наверх расчищает.

Выйдя из метро, Зиночка демонстративно поправила грудь и спросила в лоб:

— Ну что, мастер внезапного подводного удара, моряки баб любят? Или все поголовно в своей лодке импотентами стали? Банкет продолжать будем? Или как?

— Или как! Зина, без обид, давай в другой раз, сегодня у меня дела.

Зинка недовольно поджала губки, развернулась и, виляя упитанной округлой "кормой", побрела на остановку. Специально, чтобы слышал Андрей, она пропела: "Я не такая, я жду трамвая!"

"Что с нее взять, — подумал Андрей.
– Баба, она и в Африке баба!"

19. КРЫСЁНЫШ

У Василия Васильевича Абражевича кабинет был скромным, но дела он вершил большие. Ему не было еще и сорока - крупноголовый, кареглазый крепыш, немного тучный, но с ласковой улыбкой, которую наивные люди нередко принимали за проявление доброго нрава. На самом деле улыбка ничего не означала и могла свидетельствовать единственно лишь об отменном аппетите и бесперебойной работе кишечника.

В управленческие структуры Абражевич внедрился в пенном хвосте местных лидеров, стоявших у истоков преднамеренного развала Советского Союза в начале 90-х, но вовремя скумекал, что повсеместное обнищания и растущее недовольство народа обязательно сметет первую постсоветскую власть. Так оно и вышло, но ушлый карьерист к тому времени не стушевался и сумел переместить себя под крылышко МИДа, заняв поначалу неброскую должностишку помощника советника по коммерческим связям.

Среди бывших коллег не сразу хватились улыбчивого отрока, в прежние времена — секретаря одного из райкомов. Многие из старых приятелей в ту пору напоминали мальковую стаю пираний, которую взращивали для какого-то опыта в ведре, а потом случайно выплеснули в живой водоем. В светлой, тихой воде мальки так буйно резвились, с таким азартом и жадностью пожирали всякую мимо плывущую живность, включая иной раз и крупную рыбеху, что и себя подчас не жалели, лопаясь от обжорства. В результате в начале 90-х все пространство небольшой страны, словно по мановению волшебной палочки, покрылось, как ядовитой пленкой, ошметками мальков и непереваренных, недоразгрызенных существ непонятного вида и происхождения, коих пресса, тоже захваченная мальками, именовала единым словом "совки".

Абражевич не поддался общей тенденции, не втянулся в веселый, соблазнительный процесс передела собственности. Тому было несколько причин. Во-первых, Василий Васильевич был умен и осторожен и с юных лет подозрительно относился к тому, что вроде бы само лезло в рот. Во-вторых, вырос он отнюдь не в партийном инкубаторе с теплым обогревом, где до выпада в живую воду обреталась поголовно вся пиранья поросль. В-третьих, хорошо знал и помнил, чем закончился бешеный поход хунвейбинов в Китае.

Его родители были обыкновенными советскими тружениками, причем с уклоном к социальному мазохизму. Оба работали в "закрытом ящике", дружно верили в объявленный еще Хрущевым коммунизм и радовались каждой малой житейской удаче - новому холодильнику, купленному в кредит, полученным от предприятия шести соткам, бесплатной путевке в санаторий по линии профсоюзов, как нищий радуется обнаруженной в мусорном баке золотой монетке. Вдобавок отец сильно закладывал за воротник, пьяный становился свиреп и непредсказуем и метелил для вразумления своего отпрыска широким солдатским ремнем за любую оплошность. Так продолжалось до тех пор, пока повзрослевший до срока Василий, отличник и комсомольский активист, не подсыпал однажды отцу в питье крысиного яда, отчего Абражевича-старшего на два месяца скрючило диковинным параличом.

Об этом случае, когда пришлось переступить через родственные узы и огрызнуться, Василий Васильевич не мог вспоминать без смеха. У отца намертво заклинило шею, а туловище, руки, плечи, напротив, приобрели какую-то неукротимую верткость. Забавно было глядеть, как за столом он раз за разом проносил мимо уха полную ложку. Оклемавшись, отец кардинально изменился: стал молчаливым, боялся лишний раз взглянуть на сына, видать, все понял. Впоследствии, уже после развала Союза, Василий определил отца в хороший, обеспеченный всем необходимым дом для престарелых, где старый пьяница в конце концов удавился тем самым ремнем, которым в молодости лупцевал сына. Отец оставил ему письмо, где значилось только одна фраза: "Что б ты сдох, крысёныш!"