Каждый умирает в своем отсеке

— Вот дура, — в сердцах изрек Михалыч, наблюдая с мостика ситуацию, — за что боролась, на то и напоролась! Постой, Андрей, ты куда? Не вмешивайся! Я приказываю, не вмешивайся...

Но было уже поздно. Андрей спустился по трапу из ходовой рубки и уже шел по шкафуту в направлении орущей Зинки. В эту минуту он ясно понимал, что повариха для него, в сущности, никто, так, сослуживица, не более. Но не оказать помощи человеку, попавшему в переплет, пусть даже по своей бабьей глупости, он не мог. Промолчать и сделать вид, что ты ничего не слышал и не видел, конечно, можно. Однако он перестал бы себя уважать. Сейчас, когда он встрянет, все "быки", конечно, на него навалятся и будут дружно месить, но это не главное, это пустяки. Андрей знал точно: с покалеченной и разбитой в кровь физиономией и сломанными ребрами жить можно. А вот с чувством вины от ощущения своей подленькой и откровенной трусости — у него вряд ли получится.

Метра за два до "быка", который уже расстегнул Зинкину кофту и принялся сдирать юбку, Андрей негромко, но четко произнес:

— Слышь, парень, отпусти ее. Не надо наглеть.

К нему повернулось лицо, на котором кроме отсутствия интеллекта явно проступала печать недоумения, а слабо послушный от изрядной доли спиртного язык ворочался с трудом.

— Ты, чё, пацан, забурел вконец? Кто девочку угощает, тот ее и танцует! Да я тебя щас...

Мощный кулак, описав полукруг, должен был точно угодить "непонятливому пацану" в левый висок. Но Андрей быстро пригнулся и, ощутив поток воздуха над головой, резко двинул с левой раскрывшемуся "быку" в солнечное сплетение. От неожиданности тот громко икнул и, скрючившись, повалился на палубу. Вокруг сразу же раздались крики: "Братва, Фому завалили!" — и к Андрею, побросав своих пассий и угрожающе размахивая кулаками, одновременно направилось с полдюжины парней. Он только успел бросить рыдающей Зинке:

— Вали отсюда, подруга. Ты все, что могла, уже организовала. Уноси ноги...

Два раза повторять поварихе не пришлось — в два скачка та оказалась на мостике рядом с Михалычем, а Андрей — один на один с разъяренными врагами. Пьяная толпа если не убила бы, то наверняка сделала из него калеку, но, когда до кровавой разборки оставались считаные мгновенья, резкий командный окрик заставил всех замереть на месте:

— Стоять! Я сказал, всем стоять на месте!

Окружившие Андрея нехотя подчинились. Андрей оглянулся в сторону голоса. Прямо на него шел тот, кто и запретил всем этим "быкам" что-либо предпринимать. Он мог себе это позволить, так как толпа признавала в нем центрового и украдкой даже побаивалась. Человек улыбался и скорее прокричал, нежели проговорил:

— Андрюха, это ты? Что, братан, не узнаешь старых друзей?

Весь мир в мгновение ока перевернулся. Этот нахальный и такой знакомый голос было невозможно не узнать. И немудрено: приятелей и товарищей у Андрея в жизни было немало, а друзей всего двое. И один из них — Пашка Антонов, когда-то с треском изгнанный из училища за липовую "связь с иностранцами", — сейчас, улыбаясь, шел к нему. Теперь, когда Серого больше нет, Пашка остался единственным, кого Андрей может по-прежнему назвать другом и пойти ради него на все. Но Пашка — верный дружбан — остался в той далекой, романтичной, незабываемой и молодой жизни. А в теперешней — Павел Николаевич Антонов слыл далеко не последним человеком в криминальном мире родного города, и упоминание одного его имени, за которым стоял не один десяток мускулистых и отчаянных парней, вселяло раболепие и ужас на окружающих.

Обнялись и с минуту стояли молча среди недоумевающей толпы, лишь изредка похлопывая один другого по плечу.

— Пашка, куда же ты пропал, скотина беспамятная, — шептал Андрей.

— Андрюха, а я знал, что мы обязательно встретимся, — как всегда, нахально и самоуверенно улыбаясь, в ответ шептал тот. — Ни на минуту в этом не сомневался.

* * *

Родина никого не забудет, но ничего и не простит. В этом Павел Антонов убеждался не раз. Отчислив его из училища по надуманной причине - связь с иностранцами, компетентные органы не оставили без внимания своего "клиента" и на Дальнем Востоке. Дослужив месяца три в какой-то береговой части, Антонов уволился и решил поступать в мореходку. Его не допустили даже к экзаменам, не объяснив истинных причин. Тогда Пашка решил устроиться матросом на рыболовное судно, занимавшееся промышленным ловом крабов, и снова получил беспричинный отказ.

Парень он был неглупый и смекнул, что лбом стену не прошибить, а виновник всех его неудач - старший оперуполномоченный особого отдела училища — слов на ветер не бросает. Чтобы немного осмотреться и выбрать себе поле деятельности, Пашка устроился охранником на центральном рынке Владивостока. Коммуникабельный сердцеед с ходу завоевал славу первого донжуана окрестностей и обзавелся уймой полезных знакомых. Одна тридцатитрехлетняя особа, которой Антонов, как в той рекламе про "Баунти", сумел доставить райское наслаждение, через своего брата - владивостокского бандюка — пристроила Пашку к зарождающемуся дальневосточному рэкету. И пошло, и поехало...

Пашка два раза тянул срок, а на зоне сумел познакомиться с серьезными людьми. Они после совместной отсидки о нем не забыли и пристроили в бригаду, контролировавшую торговый порт в Находке. У Пашки появилось много шальных денег, щедро расходившихся на бурные застолья и дорогих баб. Когда же наступил очередной передел собственности и смена "крышующих" группировок, Антонов понял: в этой ситуации схлопотать пулю в бесшабашную голову намного проще, чем считает большинство его коллег по опасному бизнесу. Когда же "бригадира" находкинской братвы конкуренты отправили к праотцам, решение созрело моментально - уезжать на родину и там, пока в кармане еще водились бабки, искать себе место под солнцем.

Оказавшись в родных пенатах, Пашка поначалу с месяц присматривался и прикидывал, чем бы заняться. Затем создал небольшую фирму и принялся скупать и перепродавать за границу металлический лом. Неразбериха и нищета начала 90-х для его предприятия были на руку, и фирма процветала. В помощники он набрал крепких молодых парней, которые хотя и числились курьерами, охранниками, водителями, рекламными агентами и провайдерами, получали зарплату в конвертах не меньше иного академика и были преданы своему благодетелю до гробовой доски. Но правовая и экономическая ситуации в стране быстро менялись, и теперь уже ему самому требовалась "крыша" из числа сильных мира сего. И этой крышей стал алчный и хитрющий Абражевич...

* * *

Уже через три часа они сидели в лучшем ночном ресторане города и не могли наговориться. После объятий и первых скупых эмоций на палубе прогулочного судна Пашка сразу же приказал Михалычу:

— Поворачивай назад, отец, идем в город, банкет заканчивается. Если быстро доберемся, плачу двойную цену!

Михалыч постарался на славу. "Вихрь" пришвартовался у причала, по прикидкам Андрея, минут на двадцать раньше расчетного времени. Отставной мичман схитрил и в двух случаях не стал придерживаться рекомендованного курса, срезав приличный кусок пути. Перед тем как сесть в Пашкин навороченный джип, Андрей подошел к капитану и пожал ему руку:

— Михалыч, спасибо тебе за все.

— Тебе тоже, сынок, попутного ветра. Я чувствовал, что ты тут долго не задержишься. Ты птица большого полета, но никак не думал, что все произойдет так быстро.

— А я и не собираюсь пока увольняться, — начал было говорить Андрей, но подошел Павел Николаевич и протянул капитану деньги.

— Вот, как и обещал, тут двойной тариф. Хотя ты, старый плут, нарушил и МППСС (Международные правила предупреждения столкновения судов.
– АВТ.), и рекомендованную скорость и... Короче, всё нарушил, но я тебе за это благодарен. А еще тебе спасибо, что взял на работу моего друга, иначе мы бы с ним не встретились сегодня. Работа у него теперь будет другая... Высокооплачиваемая...

Об этой самой высокооплачиваемой работе Пашка вновь заговорил, когда Андрей рассказал ему о своих злоключениях, а угодливый официант принялся откупоривать очередную бутылку дорогого "Хеннеси".

— Андрюха, давай Серого помянем. Царство ему небесное и вечная память. Завтра положим на банковский счет его сына пять штук зеленых, чтобы к совершеннолетию у пацана уже была кругленькая сумма. У его отца были и есть друзья, — заплетающимся языком выговаривал Пашка свой замысел, а затем внезапно пожаловался: — Значит, оба моих друга получили по ордену, а я, сукин сын, два тюремных срока... Я горжусь вами, а вы мной гордитесь? Кому нужен уголовник? Только друзьям и проституткам...