Каждый за себя

–  Ты все-таки посмотри в шкафу, - устало посоветовала я, переобуваясь в домашние тапочки.
– Я его туда сегодня положила.

Алена умчалась к себе, и через пару секунд ее возмущенный голосок зазвенел с новой силой:

–  Зачем вы лазили в мой шкаф? Кто вам позволил?

–  Извини. Мне нужно было убрать свитер, чистые белые вещи не должны валяться в прихожей, особенно когда в доме собака.

–  Вы сами должны следить, чтобы животные не пакостили, вам за это деньги платят!

Может, я и не гигант мысли, но по терпению - точно чемпион. Врезать бы этой дуре так, чтобы надолго запомнила, но нельзя. Маленьким язычком я, разумеется, высказалась, не стесняясь в выражениях, но большим ответила вполне мирно:

–  Мне нужно было уходить надолго, я знала, что не смогу проконтролировать животных. Переложить эту обязанность на твою маму я тоже не могла, ведь это моя обязанность, - я подчеркнула слово "моя", - и мне за нее деньги платят.

–  Вам деньги платят за то, чтобы вы сидели дома целый день, а не гуляли неизвестно где.

Спасибо, что всего лишь "гуляла", а не "шлялась".

–  Алена, - донесся из гостиной томный голос Мадам, - Ника не гуляла, она ездила к врачу. Я ее отпустила.

И перестань, пожалуйста, кричать. От твоего визга в висках стучит.

Вот вам мама и дочка во всей красе. Перестань кричать. Не хамить, не разговаривать неподобающим образом со взрослой женщиной, которая по возрасту Алене в матери годится. Всего-навсего кричать. И то не потому, что кричать на взрослую женщину неприлично, а потому, что у Мадам в ушах звенит и в висках стучит. И уж поскольку смертельно больная домработница приехала от врача, то, может быть, все-таки поинтересоваться ее самочувствием? Да куда там! Приехала же, не подохла по дороге, на своих двоих явилась - значит, будет и дальше работать. Нет, что ни говори, а я была права, когда объясняла Никотину, почему не хочу, чтобы Наталья была мне благодарна. Не вынесет ее хлипкая душонка такого груза, не справится с ним. И при первой же возможности меня отсюда выкинут. А куда мне идти?

–  Ника, зайдите к Николаю Григорьевичу, он что-то неважно себя чувствует, - промурлыкала Наталья, перелистывая толстый иллюстрированный журнал по архитектуре и дизайну.

–  Мама, вот зачем ты отпустила Нику, когда дедушке так плохо? Мы ее для чего нанимали? Чтобы она дедушкиным здоровьем занималась. Дедушкиным, а не своим.
– Алена, естественно, и тут не смогла промолчать.

Господи, неужели ему действительно "так" плохо?

Я рванула по длинному коридору к его комнате. Главный Объект сидел в кресле, читал книгу и потирал рукой ту часть туловища, где расположен желудок. Лицо немного бледное, но дыхание хорошее, не поверхностное. Патрик, натурально, сладостно дрых на коленках любименького дедули, привалившись пушистым бело-серым бочком к области желудочно-кишечного тракта. Рука Старого Хозяина совершала движения в аккурат над спинкой котика, то и дело задевая шерстку, но Патрика это не нервировало, он даже ушами не шевелил.

–  Добрый вечер, - я была сама лучезарность, - что у нас случилось, Николай Григорьевич? Почему за живот держимся?

–  Что-то стал желудок болеть, - пожаловался он.

–  Давно?

–  Да вот как покушал в семь часов, так через полчасика где-то и заболел.

–  Что вы кушали?

–  Котлеты с тушеной капустой.

–  Вас кто кормил? Наталья Сергеевна?

–  Нет, Аленушка. Наташенька в это время по телефону разговаривала, у нее был какой-то важный и очень долгий разговор.

–  Покажите мне точно, где болит.

Он показал.

–  В плечо отдает?

–  Кажется, нет.

–  А в шею?

–  Нет.

Так, френикус-симптом отсутствует, это обнадеживает. Я взяла его за руку, посчитала пульс, потом велела поднять джемпер (Патрик при этом и не подумал оставить завоеванные позиции, недовольно муркнул, сместился вдоль коленей Николая Григорьевича ровно на три сантиметра и снова заснул) и посмотрела, как ведет себя живот при дыхании. Мне не очень понравилось, но все остальное было вполне приличным. Так что до катастрофы дело, пожалуй, не дошло. Обострение, конечно, есть, и к гадалке не ходи, но прободения нет.

Не вдаваясь в объяснения, я достала лекарства и заставила Старого Хозяина их выпить. Обволакивающее - чтобы снять раздражение слизистой, омез - чтобы утихомирить боль. А в том, что боль была сильной, я не сомневалась, просто Главный Объект умеет терпеть и не ныть. Это же надо при его-то язве накормить старика жирными бараньими котлетами, щедро сдобренными перцем, как любит Гомер, и не менее острой тушеной кислой капустой. Это была еда, предназначенная для Великого Слепца, он у нас любит остренькое и жирненькое.

А для Николая Григорьевича я сегодня делала нежное пресное куриное филе и пюре из тушеных овощей.

На кухне я провела ревизию холодильника. Так и есть, Павел Николаевич остался практически без ужина.

Ну какой урод мог перепутать блюда? Впрочем, вопрос явно риторический, мне же сказали - Алена. Вообще-то, в семнадцать лет пора уже соображать… Руки бы ей оторвать и голову отвернуть.

"Храни меня от злых мыслей…"

Ладно, что съедено, то съедено, теперь задача номер один - из оставшихся продуктов приготовить ужин для Павла Николаевича. Господи, и зачем эта дурочка дала деду пять котлет? Куда ему столько? Аппетит у Главного Объекта отменный, но и дисциплина на уровне, если нельзя много кушать - значит, нельзя, и он никогда не роптал на относительно небольшие порции. Однако же если дали много, то он много и съест. Ну а как же, ведь тот, кто подает на стол, знает, что делает. Сначала знала Адочка, и он ей верил. Потом знала Наталья, теперь знаю я. Если ему сказано, что Ника это приготовила для него, то он и съест, даже если это окажется острой солянкой и маринованными огурчиками. Поставили на стол пять котлет - он все пять и сверетенил. А ведь грубые погрешности в диете и переедание - одно из основных условий, способствующих перфорации язвы, особенно если она локализована так, как у Николая Григорьевича, то есть на передней стенке пилорического отдела желудка.

Вот только прободной язвы у Старого Хозяина мне сейчас и не хватает для полного комплекта неприятностей!

Но, судя по тому, что Николай Григорьевич не лежал, подтянув колени к животу, а все-таки сидел с книгой, не был бледным, не покрылся холодным потом и нормально дышал, до катастрофы дело все-таки не дошло. А ведь могло… Ах, Алена, Алена!

Придется быстренько делать чесночно-ореховый соус и тушить в нем куриное филе. С овощным пюре тоже что-нибудь придумаю, не пропадать же добру, а то еще обвинят в расточительности, в том, что неэкономно трачу хозяйские денежки. Знали бы они, как расточительно я собираюсь потратить свои собственные! Хорошо бы еще понимать, что у нас происходит с Денисом и его ужином. Вчера он готовился к зачету, сегодня, надо полагать, сдавал его и теперь радостно расслабляется. Домой-то придет или как? Его ведь тоже кормить надо.

–  Наталья Сергеевна, мы Дениса сегодня ждем?

–  Ах да, я забыла сказать. Денис звонил, он остается ночевать у своей подружки.

Что ж, больному легче.

–  А вам что приготовить на ужин?

–  Я видела в холодильнике овощное пюре…

–  Но оно совсем пресное, - предупредила я, - я его делала для Николая Григорьевича. Вам вряд ли понравится.

–  А что же Николай Григорьевич его не съел?
– Мадам, облаченная в пеньюар, на этот раз нежно-салатового цвета, наконец оторвалась от журнала и соизволила взглянуть на меня.
– Оно что, такое противное?

–  Ему нравится.
– Я пожала плечами.
– Просто ему этого пюре не дали.

–  Почему?

–  Не знаю. Меня ведь не было дома в семь часов, когда Николай Григорьевич ужинал, - ненавязчиво напомнила я.

–  Ах да… Кстати, что там с дедушкой?

Ну наконец-то! А если бы не разговор об ужине, она бы только завтра спросила о здоровье свекра? Или не спросила бы вообще?

–  У Николая Григорьевича болит желудок. Он на ужин ел не то, что я ему приготовила. И вот результат.

–  А что же он ел?
– Наталья так искренне удивилась, что я ее даже пожалела.