Каждый за себя
Шрифт:
Робкий и влюбленный по уши.
– А если она сама предложит куда-нибудь пойти? К подруге, например?
– Если умный - выкрутишься. Найдешь аргументы.
Не найдешь - трахнешь ее, ничего с тобой не сделается.
– А если она мной вообще не заинтересуется? Если я ей не понравлюсь?
Отец критически осмотрел сына, как иные мамаши оглядывают своих дочерей на выданье.
– Ты рослый, плечистый, симпатичный, неглупый.
Почему ты должен ей не понравиться? И потом, запомни, ты раза в два моложе ее, и не родилась еще женщина, которой не польстило бы внимание юноши при такой разнице в возрасте. Тем более внешность у нее самая невыдающаяся, обыкновенная, и вниманием мужиков она наверняка не избалована. Клюнет, я уверен. Она затюканная несчастная домохозяйка,
– Ни разу, - признался Костя.
– Но я ведь не смотрю, это же ты за домом наблюдаешь.
– Так вот я тебе ответственно заявляю, что за те месяцы, которые мы тут прожили, он с собственной собакой не погулял ни разу. Все, что можно, на жену перевалил. Какие у нее радости в жизни? Никаких. Вот и пусть будет у нее маленькая тайная радость - молодой любовник. Или поклонник, это уж как ты сам справишься с ситуацией.
Впервые в жизни в голову Кости Фадеева закралась мысль о том, что его отец - жестокое, бессердечное чудовище. Нет, это не может быть правдой, отец не чудовище, ведь он все это ради Вадьки делает, ради сына! Чудовище не может так беззаветно любить своих детей.
– Пап, а может, лучше ты сам?
– неуверенно предложил Костя.
– Что - сам?
– Ну это…, познакомишься с ней, роман закрутишь…
Ты все- таки ей по возрасту ближе, ей с тобой интереснее будет.
– Я слежу за ее мужем, и мне нельзя светиться, иначе она меня узнает в самый неподходящий момент. И потом, ты что, хочешь, чтобы я изменил маме?
– надменно проговорил отец.
– Не ожидал, что у меня сын - подонок.
"А ты хочешь, чтобы я изменил Миле?" - чуть было не выкрикнул Костя, но сдержался. То есть он непременно сказал бы это вслух, но растерялся, услышав, что отец назвал его подонком. Растерялся и не нашел что ответить. Это было так неожиданно…
Если бы отец был чудовищем, он не остановился бы перед тем, чтобы изменить маме.
Но если бы он не был жестоким и бессердечным, он не послал бы своего сына охмурять женщину, у которой и без того безрадостная жизнь.
Если он чудовище, то он не вкладывал бы столько души в Вадьку.
Если же нет, то не назвал бы Костю подонком.
В голове у Кости царила неразбериха, и он чувствовал, что в присутствии отца ему с ней не справиться. Ему нужно побыть одному. Помолчать и подумать.
А мама что скажет? Что она скажет, когда придет поздно вечером домой и узнает, на что отец толкает сына? Может быть, остановит мужа, объяснит ему, уговорит? Устроит скандал, защитит Костю?
Костя лег в своей комнате на продавленную узкую кушетку, закинул руки за голову и уставился в серый пятнистый, покрытый трещинами потолок. Если ему придется сделать то, что от него требует отец, так сказать, в полном объеме, то получится, что он на самом деле изменит Миле, потому что у Милы, конечно, сложная бабушка, да и родители непростые, но зато есть подружки, которым предки снимают квартиры и которые без всякого напряга дают ключи "попользоваться". Мила и Костя "пользовались" такими квартирами неоднократно, поэтому Костины интимные отношения с другой женщиной могли получить только одно толкование: измена. Да они и сегодня "пользовались", честно отсидели первую пару, семинар, а вторую и третью - лекции - прогуляли, вернее, провалялись в чужой, но от этого не менее мягкой и сладкой постели. Потом Мила везла его домой, ждала, пока он соберет купленные матерью с утра фрукты и соки для Вадима, потом они заехали в "Мак-авто", купили еды и сидели в машине часа полтора, жуя, разговаривая и целуясь. Потом ездили в больницу, Костя навещал брата, а Мила ждала его в кафе, развлекаясь в Интернете или готовясь к завтрашней контрольной. Вечером он думает о ней, ночью видит ее во сне, а с девяти утра и до восьми вечера они снова будут вместе. Мила заполнила его жизнь целиком, вернее, ту часть жизни, которая неподконтрольна отцу. И как же он может начать ухаживать за другой женщиной? За чужой, незнакомой и совсем ему ненужной? Да еще и в два раза старше.
– Он вернулся, - послышался
из соседней комнаты голос отца.– Ты слышишь, Костя?
– Слышу.
– Как только она выйдет с собакой, я тебе скажу.
– Ладно.
Через некоторое время отец заглянул в его комнату и недовольно поморщился, увидев сына лежащим на кушетке.
– Я думал, ты занимаешься.
– У меня завтра нет семинаров, одни лекции, - соврал Костя, отлично помнивший о предстоящей контрольной.
– Все равно нужно заниматься каждый день.
– Мне нужно подумать, пап, - вывернулся он.
– Ты же меня озадачил, и мне нужно все продумать как следует.
Отец смягчился, взгляд потеплел.
– Ты будешь ужинать? Разогреть тебе?
– Не хочу, спасибо.
Врет он все, он голоден как волк. Но почему-то Косте сейчас совсем не хочется сидеть с отцом на кухне за одним столом. Почему-то отец стал ему неприятен. Наверное, это пройдет. Лучше он потерпит, а потом, когда вернется, поужинает вместе с мамой. Или один. Или ляжет спать совсем без ужина. Но сейчас, именно сейчас, прежде чем он начнет знакомство и разговоры с ненужной и уже заранее отвратительной ему женщиной, он хочет побыть наедине с собой и подумать о Миле. Пока еще он имеет право думать о ней честно, не кривя душой и не обманывая ни себя, ни ее, ни ту незнакомую и ненужную ему женщину. Через пару часов такого права у него уже не будет, и надо ловить последние минуты, последние мгновения чистого и искреннего счастья.
– Костя, она вышла. Давай одевайся и иди к ней.
Ну вот и все. Сейчас все начнется. И все кончится.
Ну почему этот бесконечный день никак не закончится и не оставит меня в покое? Мне кажется, он истязает меня с каким-то садистским наслаждением. И не в том дело, что я хочу спать, это-то как раз ерунда, работая на "Скорой", я привыкла к суточным дежурствам.
Я уже собралась было выйти с Аргоном на прогулку, сладко мечтая о том, как дам ему полчаса, не больше, на отправление всех необходимых надобностей и потом приму душ и лягу спать. Правда, Великий Слепец почему-то до сих пор не объявился, но я надеялась, что, пока я буду гулять, он придет. Может быть, Наталья даже сама его покормит. Ну, в крайнем случае я подам ужин и уж потом…
Но не тут-то было. Увидев, что я одеваюсь в прихожей, Наталья выплыла из гостиной и зачем-то прикрыла за собой дверь.
– Ника, вы, когда возвращались домой, не видели внизу машину Павла Николаевича?
Вопрос поставил меня в тупик. Во-первых, Гомер держит машину в гараже-"ракушке" в двадцати метрах от подъезда, и, даже если она там и стояла, увидеть ее я все равно никак не могла. А во-вторых, откуда вообще такой вопрос? Что, у Натальи есть основания полагать, что ее драгоценный супруг вернулся, поставил машину, но домой не пошел, так, что ли? А куда же он пошел? К любовнице в соседнем подъезде? Бредятина.
Я ответила, что машины не видела.
– Сходите посмотрите, - не то попросила, не то велела Мадам.
– Но у меня нет ключей от гаража.
– Зачем вам ключи? Возьмите фонарик и посветите в щель. Если машина там, вы ее увидите.
Смысл происходящего остался для меня пока неясным, но я взяла за правило в этой семье не задавать лишних вопросов, чтобы, не дай бог, в один прекрасный момент не стать неудобной.
Я достала из шкафчика в прихожей фонарик и потянулась за поводком, но Наталья меня остановила:
– Ника, сначала посмотрите машину, вернитесь и скажите мне, а потом пойдете с Аргоном.
Да что ж это такое-то! Почему она не может подождать, пока я выгуляю собаку? Если ей так не терпится, пошла бы сама да и посмотрела, стоит машина в гараже или нет, а не гоняла меня туда-сюда. Ладно, Кадырова, заткнись, ты прислуга, и твое дело телячье.
Аргон, крутившийся рядом, посмотрел с обидой, когда я стала открывать дверь. Что же это делается, граждане-товарищи?! Время самое что ни есть "гулячее", половина одиннадцатого, и Ника уже оделась и даже поводок трогала - и что теперь? Все отменяется? До утра, что ли, терпеть?