Казнь по кругу

— Я с тобой не разговариваю, — объявила о своем решении Инезилья-Люба.

— В чем виноват? — деловито осведомился Сырцов.

— А виноват ты тем, что хочется мне кушать! — прокричала цитатой из басни Люба.

— Нет проблем. Идем в кабак.

— Болван! Цитата просто под руку попалась. А виноват ты…

— Тем, что тебе хочется кушать, — скороговоркой перебил Сырцов.

— А виноват ты потому, — с напором продолжила Люба, — что не соизволил поздравить меня с успешной сдачей сессии.

— За этим и прикатил, родная! — со слезой в голосе от несправедливых упреков воскликнул Сырцов.

— Ты бы еще через неделю прикатил бы, — назидательно заметила Люба. — Дорого яичко ко Христову дню. Поздравлять меня надо было сразу же после последнего экзамена, когда я в восторге от самой себя была.

— Ты всегда от себя в восторге. Так что я не опоздал.

— Да как ты смеешь со мной так разговаривать, невежа! — вдруг завопила Люба. На той стороне переулка в трехэтажном домике открылось мезонинное окно, и молодой, грубый голос возмутился:

— Любка, да спустишься ты к нему или нет? Хватит тут орать, ты все сдала, а у меня завтра экзамен!

— Зубри не зубри, все равно провалишься! — весело напророчила студенту Люба, но Сырцов был справедлив:

— Он абсолютно прав, Любаша.

— Любаша! — передразнила она его и решила: — Сейчас спущусь.

В чем была, в том и скатилась по лестнице: шорты, зеленая майка с рукавами, оранжевая без рукавов, сандалии на босу ногу. Сырцов осмотрел ее и оценил оранжевую маечку:

— После свидания со мной прямо на дорожно-ремонтные работы?

— Переодеваться все равно не буду, потому что в кабак не собираюсь.

— А куда ты собираешься?

— Увези меня ты в тундру, увези меня одну! — спела Люба, а голос из мезонина радостно с ней согласился:

— Увези, парень, увези! Что тебе стоит? И пусть она там заблудится.

— Неуч ты, Гриша! Заблудиться можно в лесу, а в тундре как заблудишься? Нету там ни хрена! Мох да олени.

Прерывая научную дискуссию, Сырцов предложил:

— Бутылочку с собой, закусь и по старой памяти на Воробьевы горы, а? — и только говоря это, осознал, что они будут рядом с местом, где все произошло.

— Что доктор прописал! — опять завопила Люба. Не могла она сегодня тихо говорить. Вдруг спохватилась: — Ты же за рулем?

— А мы чего-нибудь интеллигентного, почти без запаха: «Джим Бим», кентуккийское виски. Пойдет?

— Ты сегодня богатый?

— И еще с месяц буду богатый, — похвалился Сырцов, вспомнив про солидный чек.

— Заводи тогда! — приказала Люба.

— Богатые, возьмите меня с собой! — проплакал сверху голос.

— Учиться, учиться и учиться! — строго процитировала классика марксизма-ленинизма Люба. — Надо побороть в себе малодушие, Григорий!

Отоварились в ужасно дорогом магазинчике на Волхонке и через Якиманку по Ленинскому свободно в вечернем московском безмашинье помчались к Воробьевым. Миновали смотровую площадку и за церквухой отыскали памятную для них обоих скамейку. Здесь год тому назад они понравились друг другу.

Безлюдье, а ведь еще только поздние сумерки. Лишь изредка направлялись в заросли крутого спуска сексуально озабоченные, а потому и отважные пары.

Из багажника «девятки» Сырцов извлек пустой кейс (зачем ему кейс, он и сам не знал — подарили), плотно пристроил его на скамеечных рейках, как скатертью накрыл сегодняшним «Спорт-экспрессом». Извлек из фирменного пакета фигурную бутылку «Джима Бима», пластмассовые стаканы, двухлитровый снаряд тоника, драгоценную рыбку в вакуумной упаковке, нарезанную ветчинку, бумажные тарелки, в общем, раскинул роскошный стол.

— Старик Хоттабыч, — похвалила его Люба.

Открывать дорогие иностранные бутылки одно удовольствие. Как бы само отделилось мягкого металла покрытие горла, и пробочка с набалдашником, за который так легко ухватиться, с легким пуком открыла доступ к вожделенной жидкости. Сырцов умело плеснул в два стаканчика. Поднял свой и предложил банальное:

— За твою сегодняшнюю удачу.

— Только ты не смотри на меня, — предупредила Люба. — Я некрасиво пью.

— Как это — не смотри, а куда я глаза девать буду?

— А мы одновременно выпьем и в один глоток. На раз, два, три. Считаем вместе и вместе на счет «три» выпиваем, — мигом разрешила проблему Люба. — Могу и я одна считать, но пить на «три» без обмана. Приготовились. Начали!

— Раз, два, три! — просчитала с акцентом на «три» Люба, и они одновременно выпили. А когда запили тоником и стали жевать рыбку (которую и жевать не надо было, сама как бы таяла во рту), Сырцов ни с того ни с сего вспомнил, как они с Кузьминским на «раз, два, три» одновременно сняли телефонные трубки для разговора с Цыпой.

Сырцов быстренько разлил по второй.

— Я психически и физически истощена, — предупредила Люба. — Могу насосаться как зюзя.

— Соберу по частям и доставлю в целости и сохранности, — великодушно пообещал Сырцов. — А теперь для разнообразия вместо «раз, два, три!» давай «трах, бах, бах».

— Не поняла, — подозрительно и с угрозой объявила Люба. — Ты предлагаешь мне нечто неприличное или даже извращенное?

— Дурында, я предлагаю выпить по второй так, чтобы опять же не смотреть на тебя, некрасивую. Второй «бах» будет вместо «три».

— Только и всего? — разочарованно произнесла она. — Тогда давай.

— Трах, бах, бах! — скомандовал он, и они синхронно выпили по второй.

Закусили и пригорюнились. Люба подумала, подумала и решила:

— Сегодня целоваться не будем.

— Это еще почему? — возмутился Сырцов.

— От нас рыбой пахнет.

— А что делать будем?

— На Москву смотреть.

— Так ее отсюда не видно.

— За церковь отойдем к парапету и посмотрим.

— Продукт уведут, — мрачно предрек Сырцов.

— А знаешь как? — у Любы в яростной веселости во тьме засверкали бесшабашные глаза: — Я впереди пойду, а ты сзади с кейсом, как лакей с подносом. Только я выпить захочу, а ты тут как тут. Красиво, а?

— Спектакль по пьесе Островского «Горячее сердце». В роли откупщика Хлынова — даровитая актриса Любовь Листратова. Что же, начали!

Так и шли: впереди в светящейся во тьме оранжевой маечке откупщик Хлынов (он же девица Люба), а сзади лакей Сырцов с подносом (он же кейс).

Пристроились на шершавом камне парапета и принялись разглядывать Москву, которая всегда прекрасна. Петля Москвы-реки, овал Лужников, причудливый контур Новодевичьего, разноцветная глыба Кремля и, как стражники великого города, пронзительно освещенные высотные дома.