Казна императора

Офицеры отмерили по новой линии те же десять саженей и, отметив концы, разошлись в стороны, образовав вокруг первого колышка почти правильный прямоугольник. Козырев, с помощью все той же астролябии, выверил углы и в конце-концов получил фигуру из семи точек, образовавших десятисаженную букву «Н».

Закончив работу, Козырев сложил астролябию и доложил Кобылянскому:

— Готово, господин полковник!

— Тогда за работу, господа…. — и Кобылянский, повернувшись, первым пошел к оставленной у берез подводе.

На телеге тщательно укрытые брезентом от постороннего глаза лежали лопаты и семь больших, основательно просмоленных жестяных банок. Сняв с телеги лопаты и одну из банок, офицеры пошли к первому колышку, расстелили прихваченный с собою брезент и взялись за работу. Срезав первым делом слой дерна, они отложили его в сторонку и только потом начали копать яму, аккуратно складывая вынутую землю на брезент.

Работа спорилась, и уже минут через пятнадцать жестяная банка угнездилась на дне почти метровой ямы. После этого офицеры, не спеша, слой за слоем, стали засыпать свежевырытую яму, каждый раз старательно утрамбовывая землю. А когда новоуложенный грунт сравнялся с уровнем травяного покрова, пластины снятого дерна возвратили на место и еще раз плотно утрамбовали.

Остатки земли так на брезенте и отнесли подальше в лес и там рассыпали под березами. После этого офицеры возвратились к следующему колышку, и весь цикл повторился. В результате за какие-нибудь два часа все семь банок были закопаны в семи местах и замаскированы так, что ничей придирчивый взгляд не мог бы определить, что здесь, на открытой поляне, что-то запрятано.

Закончив работу, немного подуставшие офицеры собрались у телеги. Козырев достал свой мешок, распустил кольца и выложил на разостланный брезент немудрящую снедь. Нарезав хлеб и холодное мясо одинаково толстыми ломтями, подпоручик достал большой пучок черемши. Потом развернул завязанную в узелок чистую тряпицу с солью и пригласил:

— Прошу, господа, обратный путь долог.

Все ели молча, сосредоточенно, и как раз в тот момент, когда Кобылянский собрался обмакнуть свой пучок черемши в соль, откуда-то из глубины леса долетел протяжно-яростный, с хрипотцой рев медведя. Полковник задержал руку, долгим взглядом посмотрел на Дик-камень, одиноко торчавший посреди опустевшей поляны, и тихо, без тени улыбки, сказал:

— Ну вот, господа, сибирский медведь принял под охрану сокровища русской короны…

* * *

Господин Мияги, судя по всему, русский язык знал великолепно. Во всяком случае, он не путал ни падежей, ни склонений, но зато имел ярко выраженный акцент, и в его речи то и дело проскакивало лишнее, сугубо японское «р». При этом японец без конца натянуто улыбался, показывая желтые зубы.

Чеботарев, сидевший напротив, тщательно скрывал отвращение, которое вызывал у него господин Мияги, и чтобы не показать это, полковник все время, словно соглашаясь с собеседником, кивал головой. Вдобавок, Чеботарев никак не мог избавиться от ощущения, что он где-то уже видел японца.

Но, поскольку на этой встрече очень настаивал генерал Миллер, Чеботарев, почти сразу после возвращения из Цицикара, пришел в неприметный особняк, где, как догадывался полковник, размещалось негласное японское представительство.

Оба собеседника минут двадцать прощупывали друг друга общими фразами, прежде чем японец решился спросить прямо:

— Господин полковник, как вы оцениваете деятельность генерала Миллера?

— Очень высоко, — с деланной бодростью отозвался Чеботарев. — По крайней мере, хотя бы часть золотого запаса будет спасена, за что и я, и генерал Миллер искренне благодарны вашей стране.

Говоря так, Чеботарев врал, но, как ни странно, никаких угрызений совести полковник при этом не испытывал. Впрочем, похоже, господин Мияги принял его слова за чистую монету, поскольку даже его натянутая улыбка на какой-то момент стала искренней.

— Да, да, конечно, мы помогаем, чем можем.

Чеботарев мгновенно вспомнил девятьсот пятый год, революционную заваруху, поднятую на японские деньги, и чуть-чуть резче, чем следовало, спросил:

— Тогда почему же ваши войска уходят?

Господин Мияги, явно не ожидавший такой прямоты, на секунду смутился и внимательно посмотрел на Чеботарева.

— Видите ли, господин полковник, как говорят у вас, сколько веревочке не виться, а концу быть, — на удивление точной русской поговоркой ответил японец и пояснил: — Мы очень хорошо изучили Россию, и, признаюсь вам по секрету, у нас в Японии есть люди убежденные, что к вам в гости с винтовкой ходить нельзя. Что же касается большевиков, то в Сибири они поддержки иметь не будут, и, я надеюсь, среди русских генералов найдется человек, способный повести за собой всех…

Чеботарева, уже составившего о собеседнике определенное мнение, высказывание господина Мияги весьма удивило, и он осторожно поинтересовался:

— Тогда осмелюсь спросить, как вы мыслите наши дальнейшие отношения?

— Только дружественными, мой дорогой полковник, только дружественными, и мы все искренне верим, что обновление России идет отсюда, поскольку именно здесь для этого есть все предпосылки.

И так без конца улыбавшийся господин Мияги осклабился еще сильнее, и Чеботарев понял, что откровения кончились и японец просто уходит от ответа. Тогда он резко сменил тему, и дальнейший разговор практически ничего не дал.

Правда, в самом конце, провожая визитера чуть ли не до дверей, Мияги неожиданно спросил:

— А скажите, господин полковник, зачем вам понадобилось для освобождения вашего офицера, самому садиться в тюрьму?

Чеботарев инстинктивно вздрогнул и, осознав, что все его действия здесь находятся под контролем, заставил себя улыбнуться и вроде как дружески ответить:

— Видите ли, господин Мияги, у меня свои методы…

После беседы с господином Мияги Чеботарев шел по улицам Харбина, не замечая ни витрин, ни домов, ни прохожих. Того, что полковник услышал, было достаточно, чтобы понять: Япония делает ставку на отторжение Сибири.

Додумывая все остальное, Чеботарев вспомнил ту погоню, когда им с Козыревым пришлось бросить кошеву у дороги и пробиваться глухим лесом, прислушиваясь к каждому шороху, прежде чем они добрались до жилья. Нет, там за ними гнались уж никак не большевики, и, пожалуй, японец прав. Идти войной против вооруженных сибирских мужиков было, по меньшей мере, неразумно, и в словах этого самого Мияги было рациональное зерно…

Вырисовывавшаяся перспектива была такой ясной, что Чеботарев в бессильной ярости только выматерился сквозь зубы и дальше шел так, без всякой цели, пока вдруг в одном из неприметных переулков запах, шедший из открытой двери, не заставил полковника остановиться.