Казна императора

Впрочем, станцию давно проехали, и в окно Шурка не смотрел. Он сидел, уставившись на прикопченное стекло вагонного фонаря, за которым проглядывала оплывшая до половины и давно погасшая толстая железнодорожная свеча, отчего казалось, что никакой Маньчжурии нет, а сам поезд лениво катится по родным российским просторам…

Похоже, Яницкий слегка задремал, и в какой-то момент ощущение стало таким сильным, что поручику показалось, будто он и вправду в России. Шурка открыл глаза и, к своему удивлению, увидел совсем рядом с железнодорожным полотном сооружение, всем своим видом напоминавшее средневековый замок. Во всяком случае, высокая каменная стена с круглыми бастионами была прорезана целым рядом косых бойниц и имела ярко выраженный оборонительный характер.

Не ожидавший ничего подобного, поручик недоуменно посмотрел на свою «визави», миловидную полноватую дамочку чуть постарше его самого и, вроде как ни к кому не обращаясь, спросил:

— А это еще что такое?…

— Це?… — Соседка с готовностью встрепенулась. — Та це ж путевая казарма. Для отряда Охранной стражи.

Форма ответа и мягкие, ни с чем не сравнимые малороссийские интонации пахнули на Яницкого чем-то домашним, и он уже с явной симпатией поинтересовался:

— А чого це вас, добродийко, аж до Маньчжурии занесло?

— Ой, то вы теж з Украины!… — всплеснула руками хохлушка и тут же, не сдержав любопытства, спросила: — А саме, звидки?

— С Волыни, — ответил, улыбнувшись Яницкий и уже из чистой вежливости добавил: — А вы?

— А я з Киевщины! З самого Киева. А от теперь у Харбине. Муж мой тут на «маньчжурке» служит, а я от до свояченицы у Хайлар ездила…

Яницкому уже расхотелось беседовать, но резко оборвать разговор, боясь показаться неучтивым, он не решался и потому спросил:

— И не страшно одной ездить?

— А чого тут страшного? — Хохлушка округлила глаза. — То там, у России, большевики та красные, а у нас як воно було, так и е.

— Ну все-таки… — Шурка еще раз глянул в окно, но конечно же никакой крепости там уже не увидел. — Вон и пункты оборонительные у дороги… Я слыхал, тут хунхузы пошаливают, они, конечно, не красные, но вроде как «краснобородые».

— Може, и так, — вежливо согласилась попутчица, но тут же добавила: — Тильки я червоных бород не бачила, а що до иншого то ти хунхузы тут завсегда булы…

— Всегда, говорите, — Яницкий удивился легкомыслию собеседницы. — И чем же они занимаются? Или это не от них дорогу охраняют?

— И от них тоже, — с готовностью закивала хохлушка. — Но только они больше на посты нападали, ну по вагонам пострелять могут, это так…

— Да я заметил, вагоны у вас блиндированные, — поддержал разговор Яницкий.

— Ну это редко, — поспешила успокоить его хохлушка, а так «манзы» [2] по «банковкам» [3] сидят, а чтоб деньги были, заложника ради выкупа схватят, но больше своих грабят…

2

Манза — китаец.

3

Банковка — притон с опиумом и рулеткой.

Хохлушка тараторила так охотно, что Яницкий понял, остановить говорливую спутницу не представлялось возможным, и он, по крайней мере, постарался перевести разговор в нужное русло.

— Сударыня, если не ошибаюсь, вы сказали, что живете в Харбине?

— Да… — хохлушка на секунду запнулась. — А вы что, тоже туда едете?

— В некотором роде… — Яницкий на какой-то момент умолк, но потом, нехотя, пояснил: — У меня дело там есть, так что подскажите, улицу Гиринскую найти трудно?

— Трудно? Ну вы и скажете… — хохлушка всплеснула руками. — Это ж главная улица! Там все есть, и вывески все на русском, так что если что не заблудитесь, да и «манзы» тоже русский язык понимают…

— Даже так? — искренне удивился Яницкий. — Это что ж, Харбин почти русский город?

— Да и не почти вовсе. И Пристань, и Новый Харбин, все русское, а китайский Модягоу так он в стороне…

— Пристань, говорите, там что, у вас и пароходы ходят?

— Конечно! Сунгари речка большая, а на левом берегу так там пляжи, летом такая красота…

Похоже, хохлушка снова села на своего конька, и, стремясь прервать новый поток слов, Яницкий поинтересовался:

— А гостиница приличная есть?

— Да конечно же! И идти далеко не надо. Гостиница «Нью-Харбин» сразу за вокзалом…

Шурка приготовился к новому потоку ненужных слов, и тут его слух резанул такой привычный звук выстрела. Стреляли где-то спереди и явно подчиняясь чьему-то приказу. Поезд дернулся раз-другой и начал судорожными рывками останавливаться.

Мгновенно забыв о болтливой попутчице, Шурка сунул руку за отворот шинели и, вытащив револьвер, крутанул барабан, проверяя наличие патронов. Поймав испуганный взгляд соседки, Яницкий усмехнулся и деловито сунул наган обратно за отворот. Почти сразу после остановки входная дверь вагона хлопнула, послышались выкрики то ли на русском, то ли на китайском, и следивший все время за проходом Яницкий увидел ввалившихся в коридор двух типов. Всполошившаяся хохлушка тоже заметила вошедших и, испуганно охнув:

— Хунхузы… — немедленно забилась подальше в угол.

Правда, на хунхузов незнакомцы походили мало. Во всяком случае, ни красных, ни каких-либо других бород у них не имелось. На голове первого косо сидел сибирский малахай, а второй нахлобучил облезлый китайский треух. Вообще-то, вид у них был самый затрапезный, и если б не пистолет, зажатый в кулаке у владельца малахая, Шурка обратил бы на них внимания не больше, чем на любого китайца.

На всякий случай Яницкий попробовал придать себе самый непринужденный вид, но китайцы почему-то прямиком направились к поручику, остановились рядом, и тот, что с пистолетом, удовлетворенно протянул:

— А-а-а, так это твоя ехать к генералу Миллеру…

Фраза ошеломила поручика. Еще до конца не сознавая, что делает, он инстинктивно сунул руку за отворот шинели, и тут хохлушка, вытаращенными глазами следившая за происходящим, повисла у него на локте.

— Благаю, не треба! Забьють!…

Шурка остервенело толкнул полохливую бабу, но было поздно. Краем глаза он еще успел увидеть, как хозяин малахая взмахнул пистолетом, и, получив удар рукоятью по голове, бесчувственным мешком свалился на пол вагона…

* * *

Как он добирался до Харбина, Чеботареву вспоминать не хотелось. Скорее всего, полковнику просто повезло. Тогда, не задерживаясь у Кобылянского, он прямиком направился на станцию и там, в суете и неразберихе спешной эвакуации, а точнее в обстановке панического бегства, полковник нос к носу столкнулся со своим собственным осведомителем.

Какому богу теперь молился его агент, Чеботарева не интересовало вовсе, главным было то, что тот безропотно и, скорее всего, преследуя собственный интерес, сумел в последний момент посадить полковника на паровоз сборного эшелона, вырвавшегося со станции последним.