Кембрия. Трилогия

Полчаса спустя он уже не описывал гремлинов, а держал за шиворот очень несчастного жилистого человека в грязноватой рабочей одежде с перевязью кэдмановских цветов. Этот бедняк, даже несмотря на ноябрь, ходил без пледа, но знак принадлежности к клану носил.

– За машиной присматривал именно ты, – скучно напомнила сида. – Сам вызвался. Мол, слаб таскать камни, зато смышлен. Ну‑ка напомни, что ты должен был делать?

Смотритель подъемника оттарабанил.

– Сейчас спустят лифт, – вставила сида незнакомое слово, – но я и так вижу: правый страховочный торсион не вытолкнул лапу. Оттого площадку и перекосило. Скорее всего.

Эгиль хмыкнул. Если Немхэйн говорит «скорее всего» – значит, точно. Хуже того. Выяснилось, что торсион за три дня не перетягивали ни разу. Вот и ослаб. Хорошо хоть второй сработал… Тут взорвалась Анна:

– И эти люди сочиняют байки про гремлинов! А ведь машина – она заботу любит. Вот в меч, скажем, или корабль переходит же часть души мастера? А почему в требюше, колесницу или подъемник нет? Вот вещь на них и обижается. За дурное обращение, за небрежение, за неухоженность… Я верно все сказала, наставница?

Для рабочих это было самое то. Да и вообще для седьмого века. Так что Немайн поспешила подтвердить.

– Все так. Могу добавить: чем машина сложнее, тем капризней, тем больше заботы и ухода требует. Вот теперь, пожалуй, все.

– А с этим что делать?

Смотритель, надеявшийся, что про него не вспомнят, свесил голову. Сида никогда ни про что не забывает… Ей разве что времени может не хватить. Или другие дела найдутся.

– Что делать, что делать… Он убил? Убил… Без умысла. Значит, пусть цену крови платит. У погибшего есть кто? И штраф. Мне. Впрочем, не привязавшись, погибший половину вины взял на себя. Так что справедливо будет, если виновный внесет только половину виры за свободного безземельного человека. И штраф такой же. По двадцать пять солидов, стало быть. Не уплатит сам, пусть просит у клана. Не уплатит клан – казним.

– Так он из твоего клана.

– Верно… Значит, мне он должен двадцать три солида. Видите, я свою долю внесла.

Брезгливо дернула ушами и двинулась прочь. Рабочие провожали ее взглядами. Пока Эгиль не разрушил тишину:

– Чего стоите? Хотите, чтобы за этот день вам не заплатили? Насчет похорон и отпевания я распоряжусь.

Тут сида остановилась:

– А на ком теперь машина будет?

Рабочие принялись прятаться друг за друга.

– Двойная плата, – напомнила сида. – А всего и надо, что простая аккуратность.

Стали переглядываться.

– А гремлины?

– Нет их. В природе.

– А вдруг заведутся?

Немайн собралась было вякнуть, что машину батюшка Адриан освятить может, но осеклась. Вот тогда точно не пошевелятся до следующего трупа. Да еще и церковь обвинят в неминуемом несчастье. Что ж. Суеверия так суеверия! Сида нарочно пошевелила ушами – чтоб все вспомнили, кто она, хитро прищурилась и объявила:

– А если грамотный человек возьмется, тройная. Машины таких любят, а гремлины боятся. Точнее, боялись бы, если бы существовали!

– Так где их взять, грамотных? – спросил мастер. – Тут не Кер‑Миррдин и не сидовский бруг! Я вот понимаю, например, в чтении и даже письме, ну так я на иной работе нужен.

Сида неверяще провернула уши. Как человек бы оглянулся.

– Что, совсем никого?

– Леди сида…

Немайн повернулась на голос. Девушка… Нет, молодая мать: платье, точно как у нее самой. Наверняка и ребенок где‑то есть. В руках – узелок. Угощение? Мужу, брату, отцу?

– Может, я подойду?

Начала еще слышно, а последнее слово только Немайн и разобрала.

– Ты грамотная?

– Да, леди сида. У нас многие девочки грамотные. Мальчиков важному учат, а нас так, баловству. Нет, я умею биться копьем и мечом! Вот только толку от меня…

Немайн рассмотрела грамотейку. Две толстые каштановые косы – практичная прическа на войне. Кинжал на поясе, плед наброшен по‑мужски, через плечо. Цвета Монтови. Полноправная! А росточком немного выше.

Та внимание сиды восприняла по‑своему:

– Леди Немайн, не смотри, что я маленькая. Ты же тройную плату обещала? А я себе помощника найму за полуторную. И уж прослежу, чтоб все было натянуто и прилажено. Я аккуратная, у меня даже молоко никогда не убегало… Вот кого хочешь спроси. А гремлинов я не боюсь!

– Медб… – простонал один из рабочих, – уймись.

– А что? – спросила Немайн. – Звучит разумно. Отныне подъемник на тебе.

Та немедленно показала своему мужчине язык.

– Ты ей муж или брат? – поинтересовалась у того Немайн.

– Муж, – мрачно сообщил тот, – и не быть мне больше счастливым человеком! У Медб характер точно по имени! Брак у нас равный, а зарабатывать она теперь будет больше. Со свету ведь сживет! Хоть разводись…

– Не надо со мной разводиться! – испугалась Медб. – Ну, хочешь, я не буду следить за машиной?

– Поздно, – пожала плечами Немайн. – Во‑первых и в‑главных, я тебя назначила. Во‑вторых, ты будешь помнить, как муж тебя загнал под лавку. Если ты и правда характером в королеву коннахтских сидов, он и месяца не проживет! Впрочем, у него еще есть шанс все исправить.

– Какой?

– Выучиться грамоте. И освоить работу с еще более сложными машинами, чем ты! Ну, или перезаключить брак – с твоим преимуществом.

– Не выучится он. Бычок бычком: красивый, сильный. Эээ… Ласковый. Так что пусть сразу признает, что я главней!

Раскраснелась, руками стала помахивать. Брови сдвинулись, глаза налились азартом спора. А муж кулаком по стене:

– Выучусь! И устроюсь к норманну на камнемет!

– Не выучишься! Я умнее.

– Нет, я!

– Да ты даже слово «требюше» выговорить не в состоянии! И учить я тебя не буду!

Тому словно пощечину влепили.

– Медб, ты что, правда хочешь развестись?

– Не хочу! Но я тебя учить не буду. Так нечестно, потому что! И некогда будет мне! Теперь же не только ребенка да тебя, но и великана деревянного обихаживать придется…

– Другого учителя найду.

– Глаза выцарапаю!

– А если он мужчину‑учителя найдет? – поинтересовалась Немайн.

– Ну, тогда хорошо… Но кого ж это? Мало таких, и все заняты. Разве батюшку Адриана уговорит! Хотя вот: пусть учится не один. И прилюдно. А то получится – на глазах жены по бабам бегает.