Кетцалькоатль

Привезли юнга очень тонкие по исполнению, красивые изделия из позолоченной меди. Позолота была нанесена так умело, что я разгадал это, только сделав кинжалом глубокий надрез. Поскольку Ллуки и не говорил, что они из чистого золота, а может, и говорил, но я не понял, то и наказывать его не было причины. Кстати, купец очень удивился тому, что я разгадал подвох. Наверное, уавеки и миштеки не подозревали, что их обманывают. Еще юнга предлагали шерстяные ткани, оделяла и даже два ковра. Я изобразил жестами альпаку (родственницу ламы, а обе — родственники верблюда), и купец подтвердил, что все это изготовлено из ее шерсти. Так же были хлопковые плащи и накидки, сверху покрытые плотно пришитыми перьями, благодаря чему почти не промокали под дождем. Перья были желтыми и голубыми. Первые служили фоном, а из вторых собирали незамысловатый узор. Как объяснил Ллуки, это одежда только для благородных людей. Впрочем, у бедноты все равно не хватило бы средств на покупку даже самой маленькой накидки. Я купил своей жене сразу три. Пусть хвастается. Она это любит. Для простолюдинов юнга привезли много темно-серых глиняных сосудов разной формы и объема. Такой цвет, скорее всего, из-за большого содержания железа в глине. Многие кувшины были с ручками сбоку или сверху и фигурками, как животных, так и людей, причем иногда групповых, На одном кувшине продолжением рукоятки была фигура крепкого мужика, который имел бабу, стоявшую в коленно-локтевой позе. Я купил его, чтобы подарить верховному жрецу Второму Цветку, который, по слухам, слабоват в постели.

Взаем купец брал золото, медь, олово, обсидиан, горный хрусталь, жадеит, бирюзу, яшму, янтарь, который здесь очень низкого качества, красивые морские раковины, перья птиц, в первую очередь попугаев и колибри, шкуры ягуаров, пум, крокодилов, воск, мёд, копаль, бобы какао… Все это складывалось на палубе, наиболее ценное — в лари. Несмотря на довольно таки высокую кучу выменянных товаров, осадка плота почти не изменилась. Я прикинул, что на нем можно запросто перевезти тонн двадцать груза.

Это и навело меня на мысль сплавать на плоту в Чан-Ан, посмотреть, что сейчас творится на территории будущего Перу. Обратно вернусь на плоту с другим купцом или сделаю из бальсы парусную яхту. Устал я быть богом. Устрою себе отпуск на несколько месяцев. Тем более, что Первое Землетрясение опять беременна. У миштеков нет статуса наложница. Раздвинул девушке, даже рабыне, ноги — твоя законная жена, не важно, какая по счету, и дети от нее имеют такие же права, как и от других. Заводить еще одну я не хотел, иначе опять запущу внутрисемейный процесс сокращения числа претендентов на престол.

54

Даже в зеркале, мы видим себя не такими, какими кажемся окружающим. Проблема усугубляется с возрастом. Тело стареет, а душа застревает годах на двадцати пяти максимум. Мы все еще хотим резвиться, не обращая внимания на немощь и недоуменные взгляды окружающих. Чем дальше, тем диссонанс громче, рельефнее. У меня проблема обратная: старая душа в молодом теле. Мой жизненный опыт на порядки превосходит физический возраст. Душе хочется покоя, а тело несется вприпрыжку, поэтому меня считают чудаком, а когда желания души и тела совпадают, знакомые и не очень и вовсе крутят палец у виска, оценивая мои поступки.

Так было и в тот день, когда я объявил, что уплываю на бальсовом плоту, взяв с собой только одного слугу-раба Гуама. Меня бы поняли, если бы поплыл с войском и погиб зазря, но оставить престол и отправиться в далекое путешествие любопытства ради и без охраны — это, мягко выражаясь, очень странно. Я не стал вгонять их в тоску, объясняя, что мне надоела жена, которую взял чисто из династической необходимости, осточертели бестолковые и потому хитрозадые подданные и просто заскучал вдали от моря. Чтобы хоть как-то успокоить их, пообещал, что обязательно вернусь через несколько месяцев или лет. Пусть ждут и надеются. Не уверен, что сохранят для потомков, но предупредил, что через много-много лет здесь появятся люди со светлой кожей и бородами, похожие на меня, с которыми лучше подружиться. Впрочем, испанцы научатся дружить только, когда станут слабыми.

На плоту я обрел долгожданный покой. Никакой суеты, громкого шума, интриг. Я часами сидел или лежал в тени паруса в носовой части плота, любовался чистым лазурным небом или аквамариновым океаном и ощущал, что линяю, что с меня слезает змеиная шкура Кетцалькоатля. Божественное прошлое удалялось со скоростью узла три-четыре. Никто мне не мешал. Ллуки и члены его экипажа оказались, как для южноамериканцев, слишком спокойными, немногословными. Мой слуга Гуама, тоже мужик не болтливый, говорил больше любого из них. В оплату за перевозку купец получил продуктов столько, что хватит всем месяца на три плавания. В том числе была и клетка с индюками. Как рассказал Лукки, юнга не разводят эту птицу. Я, как никто, понимал его соплеменников. Даже находясь в клетке, индюки выбешивали меня своим вздорным квохтаньем. Был рад, когда последнему из них отрубили голову и сварили по частям в бронзовом котелке. Отливать большие котлы юнга еще не научились и до заклепок не додумались.

Пока берег был недалеко, плавали на каноэ за водой и дровами. Пару раз я даже поохотился, подстрелив пекари и игуану. Когда суша скрылась из вида, перешли на запасы. Расправившись с индюками, ловили морских птиц на крючок с наживкой и рыбу сетью или деревянным сачком с овальным кольцом такого размера, что почти впритык проходил между бревнами плота, где держалась небольшими косяками мелочь и по одиночке крупная. Не знаю, почему она там накапливалась. Может, некоторым видам рыб нравится находиться в тени или там много планктона — их основной еды. Добычу стали запекать на углях, чтобы уменьшить расход пресной воды. Впрочем, особых проблем с ней не было. Дождливый сезон был на исходе, но раза два-три в неделю поливало. Еще члены экипажа собирали сачком водоросли. Некоторые мы ели сырыми или печеными, из остальных выжимали жидкость, которую пили. В плане выживания на море экипаж плота мог дать фору любым подготовленным экстремалам из двадцать первого века.

Чтобы как-то убить время, я занялся изучением языка, на котором говорили юнга. Он гортанный, довольно грубый на звук. В нем шесть обычных гласных и столько же удлиненных и замысловатая система падежей. Поскольку я еще с института знал о восемнадцати падежах русского языка, а позже страдал от тридцати четырех в венгерском, юнгский не показался мне очень уж трудным. При изучении любого надо вызубрить пару сотен основных слов и пару десятков ходовых фраз. Этого вполне хватает для бытового общения. К концу плавания я свободно объяснялся с членами экипажа, изредка заглядывая в лист бумаги, на котором графитом записывал юнгские слова и их перевод. Индейцы с благоговением смотрели на то, как я пишу, а к листу бумаги относились так, будто он беззвучно подсказывает мне нужные слова. Юнга не изготавливают бумагу, но письменность есть. Она напоминает миштекскую — сплошные символы, которые наносят на металлические, глиняные, деревянные пластинки или, что чаще, передают в виде узелков на веревке. Заморачиваться с узелками я не стал. Не зашли — и всё, как ранее китайские иероглифы и арабская вязь. Может, потому, что у меня плохая визуальная память

Деньгами, точнее, эквивалентом при обмене служат медные пластинки трапециевидной формы сантиметра два на почти два, толщиной с полсантиметра и дырочкой в широкой части, чтобы нанизывать на веревку. Принимают их по весу из-за того, что размер меняется от поселения к поселению. Золото и серебро считаются священными металлами, в торговле не участвуют. При этом второй металл ценится дороже, потому что юнга поклоняются Луне, а не Солнцу, как все нынешние приличные индейские племена, потому что считают, что спутник нашей планеты больше звезды, ведь он затмевает её, а не наоборот, виден днем и ночью и от него зависят океанские приливы. Дни солнечных затмений для юнга праздничные, а в дни лунных траур. В южном полушарии все должно быть вверх ногами.

Медью расплачиваются при крупных сделках. Для мелких используют листья коки (рунку), свежие и сухие, и морские раковины (мую) определенных типов, не знаю их научные названия. До кокаина индейцы еще не додумались и не наладили экспорт в Северную Америку и Европу, поэтому листья стоят дешево. Есть два сорта: крупные, которые растут на восточных склонах Анд, и помельче, с западных. Из морских раковин самыми ценными считаются средние и крупные яркой окраски и с шипами. Я встречал похожие на Средиземном море. Римляне ели их мясо, напоминающее устриц, а из раковин делали украшения. Юнга тоже производят из них серьги, бусы и вставки в браслеты, венцы, гребни, как из целых маленьких, так и из кусков больших. У Лукки на шее на гайтане висит амулет-мозаика с символичным изображением Луны, собранном из кусочков морских раковин. Купец рассказал, что приобрел его перед этим рейсом и правильно сделал: таких выгодных пассажиров раньше не перевозил. Я уверен, что и в будущем не перевезет, сколько бы амулетов Луны ни купил.

Однажды утром, после многих дней плавания вдали от берега, меня разбудили радостные крики членов экипажа. Впереди слева по курсу был мыс Париньяс — самая западная точка Южной Америки. Довольно приметное место, не перепутаешь. Я частенько в разные эпохи в будущем брал пеленг на него. Значит, порт назначения близко.

55

Лукки приврал, сказав, что Чан-Ан (Дом Змеи) — очень-очень большое поселение. Это был, по меркам нынешней эпохи, огромный мегаполис тысяч на сто жителей, вытянутый с юга на север вдоль берега моря. Не знаю точно, какой сейчас год, но не ошибусь, если заявлю, что во всем остальном мире наберется штуки три такого или большего размера: Константинополь и парочка на территории будущего Китая. Чан-Ан огорожен двумя крепостными стенами высотой в разных местах от шести до десяти метров с прямоугольными башнями метра на три-пять выше. Как рассказал мне купец, внутри город разделен на десять прямоугольных кварталов метров четыреста пятьдесят на триста, расположенных по периметру, внутри которого два дворца и две ступенчатые платформы с храмами Луны и Солнца наверху, разделенные большой центральной площадью. Один из дворцов, в котором проживает правитель (чиму) всего Чимора по имени Ньянсен Пинко, площадью метров пятьсот на четыреста, а второй, для жрецов, немного меньше. С трех сторон к городу примыкают большие слободы не огражденные, но четко спланированная, с пересечением улиц под прямым углом. Там в основном одноэтажные домишки из самана, крытые тростником или сеном, часто без ограды.

С четвертой стороны был порт, который имел каменную набережную, разделенную пирсом на две неравные части и защищенную с юга и севера волноломами из наваленных кучей камней. Из-за скопления планктона в гавани вода имела желтовато-зеленый цвет. Лукки с помощью швертов свернул в южную часть, где у набережной стоял под выгрузкой бальсовый плот и несколько рыбацких лодок ошвартовались к пирсу, так что хватило места и нам. Товары, в том числе и пойманную рыбу, перегружали на лам. Я отвык от вьючных животных, поэтому не сразу поверил, что их используют именно в таком качестве.