Кетцалькоатль

Лукки первым делом перетер с таможенником, пожилым и медлительным мужчиной, похожим на загорелого тюленя, отдав ему большой пучок перьев попугая и вместительную мелкую сетку с морскими раковинами. Неуплата налогов карается смертью, причем за первую же попытку. Эта дурная традиция умрет с приходом испанцев, для которых уплата налогов — плевок в собственную душу. Затем Лукки отправил матроса, чтобы предупредил семьи членов экипажа об их прибытии, и начал демонстрировать привезенное своим коллегам, которые собрались возле плота, причем смотрели не столько на товар, сколько на меня. Уже начинало смеркаться, поэтому заключение сделок и выгрузку назначили на утро.

В Чан-Ане имеются постоялые дворы для приезжих, пара неподалеку от гавани, но Лукки пригласил меня переночевать у него дома. Позже я понял, почему он это сделал. Гуама остался вместе с двумя матросами на плоту охранять мои доспехи и оружие, с которым вход в город запрещен. Стража у ворот пялилась на меня, высокого, белокожего и бородатого, как на диво дивное, позабыв обыскать. Я пожалел, что не взял кинжал. Без оружия чувствую себя маленьким и слабым. Прохожие даже останавливались, чтобы внимательнее меня разглядеть. Самое интересное, что женщины и дети шли по одной стороне улицы, а мужчины по другой. Лукки предупредил, что за нарушение этого правила можно быть выпоротым, хотя меня, как иноземца, в первый раз простят. Часто попадались люди с язвами и шрамами от них на лице, теле. Купец сказал, что это отмеченные богами. Их привлекают для принесения жертвоприношений и щедро награждают. Подозреваю, что у некоторых язвы и шрамы искусственного происхождения. Основная одежда бедных мужчин и женщин — набедренная повязка. Те, кто побогаче, одеты в рубаху с круглым вырезом, без рукавов и длиной до середины бедер, а некоторые еще и в то ли юбку, то ли набедренную повязку длиной до колена. В зависимости от достатка и пола (у женщин чаще и ярче) одежда украшена разноцветной вышивкой, вставками другого цвета, прикрепленными кусками морских раковин, перьями птиц. У многих на головах сплетенные из сухой травы, тряпичные или шерстяные шляпы самой разной формы, некоторые с завязками под подбородком, и с самыми разными украшениями, но преобладали цветные ленты на тулье и яркие перья. Все, богатые и бедные, босы. Кожаные сандалии на моих ногах вызывали не меньше удивления, чем моя борода. Нетрудно угадать тему сегодняшних вечерних разговоров в домах всего Чан-Ана.

Лукки вышагивал рядом со мной медленно, потому что надулся от тщеславия так, словно именно он был в центре внимания. Это были его минуты славы. Купец из тех, для кого они и есть суть жизни.

У каждого из кварталов собственная защитная стена, причем намного выше городских, в некоторых местах метров до двадцати, а также центральная площадь, платформа с храмом, водоем, пополняемый по подземному каналу из реки, протекающей неподалеку, и рядом парк или сад, расположенный в углублении: верхний слой почвы сняли, чтобы добраться до водоносного. Улицы ориентированы север-юг и восток-запад и ровные, между кварталами метров шесть шириной, а внутри около четырех, с закрытыми канавами для стока нечистот посередине. Дома большие, но не выше двух этажей, с закрытыми дворами, без окон и с трапециевидными, сужающимися кверху входами. Трапеция — основная геометрическая фигура у аборигенов. Наверное, потому, что, как и индейцы Центральной Америки, не доросли пока до арки или такая конструкция устойчивее при землетрясении. Необычным было то, что дворы ограждали не сплошные глиняные стены, а как бы кружевные, с ромбовидными отверстиями одинаковой величины. Они напоминали стены беседок, сколоченных из пересекающихся под углом, деревянных планок, только из толстых. Верхние были закругленными, похожими на стилизованные волны. Всё построено из обработанного камня, мескитовых бревен и сырцового, необожженного кирпича (самана), причем многое покрашено (преобладал желтовато-белый цвет) и узорами, как по мне, незамысловатыми, но, видимо, несущими какой-то идеологический или религиозный посыл, или барельефами стилизованных животных, птиц, рыб…

Кстати, мескит в двадцать первым веке будут считать сорным деревом и уничтожать всячески по всему миру, а сейчас он растет только в Америке и считается одним из самых полезных растений. В его стручках длиной сантиметров от пяти до пятнадцати созревают бобы, которые сушат, размалывают в муку и добавляют в выпечку и напитки, в том числе в какао, потому что сладковатая и с привкусом шафрана. Сок дерева хорошо лечит раны и ожоги и служит лекарством от заболеваний горла, желудка. Стволы используют в строительстве и изготовлении мебели, а ветки для копчения, потому что дым от них придает мясу и рыбе приятный аромат и вкус.

Лукки жил в третьем квартале справа от входных ворот. Самое интересное, что вначале улицы в землю был воткнут шест с кукурузной кочерыжкой наверху. Увидев ее, купец остановился и покачал головой.

— Что это значит? — поинтересовался я.

— Здесь кто-то что-то украл, — ответил он. — Когда вора поймают, пострадавший сбросит его связным со скалы, а так же его отца и братьев.

Да, круто у них тут, не заворуешь!

Дом у Лукки был двухэтажный, небольшой. Это, как понимаю, жилье среднего класса. В нем обитала патриархальная семья из двенадцати человек: родители купца, его жена, четверо своих детей и младший брат с женой и тремя детьми. По утрамбованному дворику вместе с детворой сновали морские свинки, крупные, сантиметров двадцать-тридцать длиной. Их растят на мясо. Слева от входа во двор отгорожен невысокими, с метр, стенками уголок — сортир. Справа возле дома неглубокая яма — земляная печь, выложенная галькой. В ней разводят костер, потом на горячие камни кладут мясо, рыбу, овощи, накрывают листьями, дощечками и заваливают камнями и землёй. Через пару часов блюдо готово. Для нас приготовили двух морских свинок по ускоренному варианту, засунув нагретые камни внутрь освежеванных и выпотрошенных тушек. Снаружи мясо осталось сыроватым. По вкусу напоминало кролика. Впрочем, при том количестве красного перца, которым его посыпали, о вкусе трудно рассуждать. Судя по тому, что свинками угощали только Лукки и меня, они не входит в ежедневный рацион семьи. К мясу подали горячие кукурузные лепешки, точно такие же, как я ел у майя, тольтеков, миштеков и даже у мексиканцев. Всё приходящее уходяще, и только хлеб вечен. Запивали акхой — слабоалкогольным напитком, который в будущем назовут чичой или плёвым пивом, потому что солод заменяет человеческая слюна: жуют зерна кукурузы, выплёвывают в сосуд, разводят водой и ставят в теплое место, чтобы перебродило. Пока мы ели, в гости наведалось с десяток соседок за горстью муки, которая в вдруг закончилась сразу у всех. Хозяйка не спешила удовлетворить их просьбу, чтобы успели разглядеть диковинного чужеземца. Здоровое женское любопытство, а другого не бывает — это святое.

Спал я во дворе, хотя хозяева настойчиво предлагали перебраться в дом. Ночи сейчас теплые, потому что в южном полушарии лето, комаров я не боюсь и не хочу слушать ночную любовную симфонию соскучившихся супругов. Не учел только морских свинок, которые всю ночь колобродили, чирикая и урча, в своем загончике рядом с сортиром. Наверное, тоже работали над пополнением своих рядов после потери двух родственников.

56

Утром вся семья поела вчерашних кукурузных лепешек, порядком затвердевших. Запивали их водой из кувшинчиков, которые изготовлены из сушеных тыкв и называются мати. Я сразу вспомнил чай-мате, спросил о нем, но юнга о таком напитке не ведали.

Лукки отправился в порт разгружать плот и продавать привезенное, а я пошел прогуляться по городу. День был пасмурным и туманным. Я бывал в этих краях в двадцать первом веке, поэтому знал, что здесь по утрам часто, особенно зимой, случаются туманы, или мелкая водяная пыль, или морось, именуемые гаруа, которые исчезают после полудня. По привычке, которая осталась из далекого будущего, сперва двигался по правой стороне улицы, но быстро сообразил, что компанию мне составляют только женщины, и перешел на противоположную. На другой улице мужская и женская стороны поменялись местами. На третьей вернулись к первому варианту. Может, и были какие-то дополнительные правила дорожного движения, но я не заметил закономерности этих перемен. Скорее всего, действовали по традиции.

Пирамиды были не похожи на те, что на территории будущей Мексики. Главное отличие — их постоянно подновляли. Видимо, туманы, морось и дожди размывали сооружения из самана, приходилось постоянно подновлять и заодно надстраивать. Они больше походили на платформы миштеков, только, скажем так, ступенчатые в отдельных местах. Сверху был большой храм, крытый тростником. Подниматься к нему я не рискнул. Б о льшая пирамида называлась Си-Ан (Дом Луны), меньшая — Ни-Ан (Дом Венеры). Звезда, как утренний вариант, так и вечерний, была второй по важности богиней горожан. В обоих храмах приносят в жертву в том числе и пятилетних детей, мальчиков и девочек, причем не на жертвенном камне, как делают сейчас в Центральной Америке, а на расстеленной белой хлопковой ткани. Такая смерть считается почетной. Подозреваю, что это эффективный способ регулирования плотности населения в стране.

Рядом с храмами был водоем, берега которого местами поросли тростником. По воде спокойно плавали разные дикие птицы, несмотря на то, что рядом было много людей, включая толпу зевак, которая следовала за мной, отставая метров на двадцать-тридцать. Никто птиц не беспокоил и тростник не рвал. Видимо, пруд этот священный. Поняв это, я напрягся, чтобы сдержать непреодолимое желание плюнуть в воду. Плюнуть и умереть.

Именно во время этого процесса сзади кто-то произнес на ломаном языке майя:

— Иногда нас одолевают пагубные желания.

Это был старик с длинными седыми волосами, зачесанными вверх и спрятанных под синюю шапку типа фески с плюмажем из разноцветных перьев попугая, а не кисточкой. Одет в длинную рубаху с рукавами по локоть, а поверх нее другая, без рукавов, обшитая сплошь голубыми перьями. Наборной поясом из серебряных ромбиков, в центр которых вставлено по голубому топазу в форме Луны в разных фазах, от очень молодой до очень старой, а серебряная круглая бляшка-застежка соединяла эти две крайности, олицетворяя одновременно новолуние и полнолуние. И при всем при этом роскошестве старик был босой, но на ступнях и голенях нанесены красной краской узоры. Позади него стояли три типа помоложе и с меньшим количеством перьев на фесках и верхней рубахе.

Я знал, что одежду из перьев позволено носить только очень знатным людям, поэтому ответил вежливо на языке юнга:

— Но избранным дано совладать с ними.

Старик еле заметно кивнул, соглашаясь, видимо, со мной, после чего произнес:

— Ты приплыл на бальсовом плоту с севера.

Лукки рассказал мне, что к юнга дважды приплывали с севера на бальсовых плотах чужеземцы, которые становились чиму — основателями новых правящих династий.

— Да, — подтвердил я и сразу предупредил: — Чиму быть не хочу.