Кетополис: Киты и броненосцы

Она молча пила воду и то и дело вытаскивала платок. Подносила его ко лбу, затем передумывала и убирала обратно. Пельша пристально следил за ее действиями. Наконец вода закончилась, и гадалка, тяжело вздохнув, заговорила.

– Молодой человек, слушайте меня внимательно. Я не имею права говорить подобные вещи, но вы должны идти к Вивисектору. Он – ваше единственное спасение. Отправляйтесь на улицу Майора Бегстока. Там, в доме с красным аистом на крыше, живет девушка по имени Андрин. Она знает о Вивисекторе и проведет вас к нему… Да, возьмите с собой побольше денег, так ее будет легче уговорить.

– Ах да, мадам Буббль, чуть не забыл, – Пельша остановился в дверях и потер подбородок. – На табличке у двери сказано, что вы занимаетесь стрижкой. Это, наверное, какая-то шутка?

– Если бы шутка, – проворчала гадалка, протирая тряпочкой хрустальный шар. – В наше время на одной магии не заработаешь. Вот и приходится, так сказать, расширять сферу деятельности. От массажа отказалась, теперь только стригу… Вам, кстати, нигде подравнять не надо?

Глава пятая,

в которой Данедин уходит со сцены, а зрители рукоплещут

На площади перед гостиницей, в окружении многочисленных зрителей выступал знаменитый уличный фокусник. Знаменитый – так говорили вокруг, сам Пельша видел его впервые. Человек-загадка, мастер мистификаций. Черный фрак, галстук-бабочка, напомаженные волосы. Ассистенты держались в тени; с их помощью из стоящего неподалеку циркового фургона незаметно появлялся и в него же исчезал реквизит. Они действовали настолько сноровисто, что, казалось, даже фокусник не догадывался об их существовании. Дамы смотрели на факира восторженными глазами. Говорили, что на каждом выступлении он умирает – тонет в аквариуме с водой, сгорает на костре, истекает кровью в ящике, пронзенный дюжиной шпаг, – и всякий раз появляется в новом месте с новой программой. Ходили нелепые слухи о проданной душе и полученном в обмен бессмертии. Отдельные личности авторитетно, но шепотом заявляли, будто слухи распускают хитрые ассистенты. Может, и так, Пельша не знал.

Ну а пока фокусник разминался: грыз хрустальные фужеры, доставал из шляпы кроликов, изо рта – куриные яйца, угадывал карты.

Деньги артисту кидали с большой охотой, ждали смертельного номера.

– Знаю я их, – проворчал стоящий рядом старичок. – Сначала они уличные, потом запираются в будке, начинают продавать билеты и гребут деньги лопатой. Или, того хуже, устраиваются в цирк и выступают в перерывах между равнодушными клоунами и дрессированными хомяками. Причем разницы между ними никакой. Тьфу!

Он плюнул под ноги, едва не угодив себе на ботинок, и стал пробираться сквозь толпу.

Местные зрители отличались поразительным миролюбием. Не было привычных перепалок, никто не выкрикивал в адрес артиста оскорблений и не сомневался в его профессионализме, не стояли наготове ящики с испорченными помидорами. Даже мошенника, повадившегося от имени факира собирать мелочь с задних рядов, не стали сдавать в полицию, а всего лишь вытолкнули на сцену в качестве добровольца. После известных манипуляций с ящиком и пилой человек вышел сильно побледневший.

Большинство фокусов Пельша были знакомы. Когда-то он пытался исполнять их сам – правда, еще в юношестве, при тогдашнем повальном увлечении театральным искусством, когда каждый третий мнил себя Кокленом-старшим, а каждый второй – Робер-Гудэном. Поэтому, иногда отвлекаясь от происходящего, Пельша с интересом рассматривал зрителей. Следил за их восторгами, удивлением, испугом, замешательством; старался угадать подставных «добровольцев». И совершенно неожиданно выловил из толпы знакомое лицо.

Данедин стоял в первых рядах зрителей. Пельша в первый раз видел его таким – плотно сжатые губы, напряженные скулы, бешеные глаза.

По правую руку от него приплясывал карлик с обожженным лицом. Он прыгал, крутился, хватал Данедина за руку и что-то ему говорил, смеясь. Когда карлик улыбался, стянутая шрамом кожа сворачивала набок маленький нос; губы исчезали, превращаясь в тонкие розовые нити, улыбка становилась похожей на оскал.

Лицо второго спутника Данедина пряталось за карнавальной маской. Удлиненная морда акулы с вертикально торчащим плавником возвышалась над толпой. Рисованный оскал с удивительной точностью пародировал ухмылку карлика.

Между тем ассистенты засуетились сильнее обычного. Создавалось впечатление, что их как минимум человек восемь. Они мелькали перед глазами, переставляя табуреты, отодвигая в сторону ширмы и ящики. Все действо продлилось не больше нескольких секунд: площадка оказалась полностью очищена, и ассистенты встали по стойке смирно, построенные в одну шеренгу – числом пять. Пропажу фокусника зрители заметили не сразу, а заметив, почему-то начали аплодировать. Сначала вразнобой, затем в такт, отбивая ритм. И тогда, повинуясь призыву зрителей, фокусник появился – из фургона, в новом костюме, с гордо поднятой головой. Пока он небрежной походкой шел к центру импровизированной сцены, шеренга распадалась, плавно уходя на задний план. В итоге перед фокусником остался один-единственный ассистент, в руке которого блеснула длинная шпага.

Начинался смертельный номер.

Зрители затаили дыхание. Стало слышно, как на одном из этажей гостиницы дрожащим голосом поет граммофон. Запись плыла, слова растягивались, и возникало ощущение, что все вокруг происходит в замедленном темпе и почему-то с удивительной иррациональной четкостью; так становятся видны под микроскопом мельчайшие щетинки на лапках жука. Жука, измученного бесконечной гонкой по шляпной коробке и столкновениями с твердыми отсыревшими стенками, но еще живого.

Ассистент стоял перед фокусником со шпагой в вытянутой руке. Ее остро отточенный конец ходил в миллиметре от лацканов фрака в поисках точки опоры, спускался ниже, к верхней пуговице с зигзагообразной окантовкой, и, потанцевав вокруг нее, уходил ко второй, обломанной, с неряшливо торчащими во все стороны обтрепанными нитками. Пока, наконец, не уперся в пространство между пуговицами на уровне живота. А потом, будто передумав, клинок медленно пошел вниз и в сторону, с низким гулом рассекая воздух.

Фокусник понимающе улыбнулся, его пальцы коснулись пуговиц, фрак скользнул по рукам, упал на мостовую; теперь артист был в одной рубашке – тонкий слой ткани прикрывал тело.

Рука ассистента вновь поднялась, острие шпаги легло на прежнее место, теперь уже лишенное защиты; сборки фланели расходились лучами от готового впиться жала. Напряжение возрастало с каждой секундой, зрители слились в единое целое и даже при желании не смогли бы разорваться, словно нечто гипнотическое было в этих простых движениях; в застывшем взгляде фокусника; в безмолвных па, исполняемых на заднем плане девочкой-ассистенткой. Медленно передвигая ноги, наклонив голову, она раскачивалась под проплывавшую над площадью музыку – почти танцевала, но назвать это танцем не поворачивался язык. Девочка походила на метроном, задающий правильный темп, регулирующий биение сердца, отвлекающий внимание толпы. В шевелении губ угадывался монотонный нескончаемый счет: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Но фон всегда должен оставаться фоном, долго смотреть на него не стоит, поэтому Пельша перевел взгляд на сцену. Ассистент встал в позу фехтовальщика: ноги широко расставлены, левая рука отведена назад и согнута в локте, пальцы смотрят поверх головы.

Пластинка, скрипнув, замолкла. Над площадью повисла тишина.

И, как по команде, сжатой до предела пружиной выстрелило запоздавшее время.

Фехтовальщик сделал резкий выпад, заставив толпу вскрикнуть от неожиданности. Шпага на мгновение изогнулась и тут же выпрямилась, легко входя в грудь безоружного оппонента.