Кетополис: Киты и броненосцы

– Нет, не Вивисектор. Карманные какие-то резники, но – ушлые. С Хильдой за картинки заелись, и Янис на меня вышел.

– А твой интерес?

– Контракт с «Гермесом» – такая контора, печатает романы. Найду Фокса – я в доле.

– Фокса?

– Того, кто у подземных рисует. Договор был – вызнать место и спустить псов. Но сначала – вызнать место.

– А сиамцы?

– У них – свой интерес. Лишний раз Гибкому Шульцу воткнуть, да и с подземными какая-то завязка.

– Облава будет?

– Возможно. Обговаривалось. После полуночи. От полиции – некий Мейер: хват крепкий. Куда пойдет – не знаю, но люди – готовы.

– Свистишь ведь, сучонок.

– А ты проверь, проверь.

Что я делаю? – вопил первый, привычный Конрад, Конрад-рисовальщик. Что я делаю? Они ведь – на ремни меня порежут. Или – и того хуже. Я ведь и в покере блефовать толком не умею! Второй Конрад только щерил зубы и не говорил ничего. Наверное, ничего и не надо было говорить.

– Смелый, значит? Хм… Ладно, убедил, покажем тебе наших копировальщиков – все равно работать им осталось… Закрывается лавочка, – хохотнул, увидев выражение Конрадова лица. Махнул бледному мужичонке: – Юхан, ноги ему развяжи.

Тот шагнул, присел. Казалось, весу в нем было – как в кошке: ни пол не скрипнул, ни подошва не шаркнула. Выражение высшей сосредоточенности было у него на лице: как – утром, давным-давно – у юнкер-офицера Клодта, вспомнилось отчего-то Конраду. Он шепнул в самое бледное, с желтизной, ухо:

– Киты и вправду поют.

И с удовлетворением заметил, как вздрогнул Юхан. Задрал голову – зрачок был огромен, во всю радужку. Но – ничего не сказал: подцепил веревку, поддел на нож… С треском лопнули волокна. Ступни тот час же защипало, забегали иголочки – Конрад зашипел, пережидая.

Но обрюзгший махал уже рукою:

– Пойдем, пойдем. Юхан – с нами, Белок – к Блотту сгоняешь, расскажешь, что художник напел.

В коридоре – узком и грязном – пахло прогорклым маслом и старой застиранной одеждой. По всем ощущениям, были они сейчас над землей, но невысоко, этаже на втором-третьем. Где-то вдали задребезжал вагон подвесной дороги. Это давало хоть какие-то ориентиры.

Прошли по коридору, свернули в короткий аппендикс, главный, шедший впереди, стукнул коротко: раз-два, раз-два, раз. За дверью передвинули что-то тяжелое, загремел засов. В темной щели мелькнул вороненый металл, щелкнуло – словно курок взвели.

– Трое, – буркнул обрюзгший. Махнул рукою: за мной, за мной.

Дверь захлопнули сразу за спинами.

Темнота за порогом была полная. Казалось, что комната – огромна и полна при том людьми. А вот тепла от живых тел – не было совсем: наоборот, холод царил почти могильный.

Юхан споткнулся там, на пороге: «Эд, погоди». Тот остановился сразу же – Конрад налетел на него с размаху, как в стену уткнулся. Спросил: «Что там?» «Все, все уже», – откликнулся Юхан. Конрад мельком отметил холодный ужас в голосе и одного, и второго (Эд? Ладно, учтем… – ухмыльнулся второй Конрад).

Потом скрипнула еще одна дверь, отбрасывая назад, откуда пришли, лучики рассеянного света – оказалось, что комната была маленькая и совсем пустая. Только у двери горбился некто: темный и приземистый, не разглядеть. Отчетливо – снизу, откуда отсвечивало – запахло горячим железом, ружейной смазкой, отгоревшим газом. «Вперед, вперед», – подталкивал в спину Юхан и вдруг прихватил за локоть, прошептал в самое ухо: «О китах – правду говорил?» Конрад кивнул – получилось совсем уж судорожно. Юхан коротко сжал пальцами локоть (пальцы были – как клещи, несмотря на малый рост): «После расскажешь. Но – смотри…»

Лестница была с истершимися железными ступенями: гудела под ногами, и гул уходил куда-то вверх и в сторону – словно в трубу. В стенах раз за разом возникали двери, отнорки, какие-то забранные то досками, то решетками проходы: но шли мимо, вниз, глубже, уже не в подвал, но в подвал подвала. «Сюда», – буркнул Эд и повел наконец по коридору. Казалось, что за ними неусыпно следят – то ли люди, то ли духи. Если верить всему, что рассказывали о Гибком Шульце…

Место, куда пришли, напротив, оказалось совершенно будничным и скучным: выцветшие матерчатые обои в мелкую сеточку, вытертая до блеска конторка в углу. Кипы бумаг: выплескиваются из шкафа на столы, под стену… Конрад нагнулся: связки прорисованных тетрадок тех самых графроманов и много-много чистых листов для работы.

– Кхе… – сказали вдруг из-за бумажных завалов.

– Свои, Мук, – тотчас громко произнес Эд, смешно растопырив руки.

– Вижу, что свои. Чужих я б уже положил – на счет раз, – голос был тонким, словно малярийный комар зудел.

Из кипы бумаг выдвинулся обрезанный ствол охотничьего ружья – под три патрона. Человека же – так сразу и не разглядишь: маленький, с лицом сморщенным, словно фига. Очечки на носу смотрелись трогательно и нелепо одновременно. Потом человечек ощерился, и стало видно, что рот у него полон конических стальных зубов – словно акула ухмыльнулась.

– Как твои детки, Мук? Трудятся?

– Трудятся. Куда ж им деваться? У нас – кто не работает, того едят, сам знаешь. Кругооборот живой материи, – человечек коротко хохотнул. – А это кто? – ткнул пальцем.

– Мясо для доктора, – ухмыльнулся Эд. – На последней, так сказать, прогулке. Покажешь своих?

– А Блотт мне голову не снимет?

– С Блоттом я договорюсь. А этому – все равно некуда теперь. Только вниз, под скальпель. Он, веришь ли, – художник, – Эд заржал, похлопывая себя по бокам.

– Ннну… Ладно, пойдем. Покажу. Пусть уж тогда, что ли, и место себе подберет. Чтобы потом не отвлекаться.

То, что теперь о нем говорили, совершенно на него не глядя, испугало Конрада довольно сильно. Но то, что оказалось за широкими, обитыми железом дверьми…

Длинная, словно вагон, комната. Столы в шахматном порядке, и за каждым… Сказать: «люди» – было совершенно невозможно. Когда-то – конечно. А теперь… Каждый – в ажурном, из прутьев склепанном кресле: снизу привинчен трехведерный бак, откуда и торчит туловище – без ног, оплетенное трубочками и шлангами. Правая сторона черепа обнажена, вместо глаза – плетево линз и бронзовых оправ для фокусировки. Вместо правой руки – система железных штырей, шипение пневматики, запах машинного масла. Сверкающие держатели, в которые вложены перья самопишущих ручек. Бледные тела там, где осталась еще плоть. Перед каждым на пюпитре – разделенные на листы графические романы. И – конторский ящик для готового продукта.

Тихий шорох перьев по бумаге.

Конрада вывернуло здесь же, под стеной – раз, другой, третий, тело будто зажило собственной жизнью, не давая роздыху.

Эд брезгливо отскочил, зубастый же глядел почти умильно.

– Проблевался? – спросил ласково. – Это ничего: привыкнешь. Здесь – все привыкают.

И захихикал, словно сказал шутку.

Конрад, наконец, справился с телом, отполз к другой стене, слезящимися глазами поглядел на одного, на другого.

– Это – что? – прохрипел.