КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы

Вместе с тем Глазунов на протяжении многих лет регулярно приглашается на Запад видными общественными и государственными деятелями, которые заказывают ему свои портреты. Слава Глазунова как портретиста достаточно велика. Он рисовал президента Финляндии Кекконена, королей Швеции и Лаоса, Индиру Ганди, Альенде, Корвалана и многих других. В ряде государств прошли его выставки, о которых были положительные отзывы зарубежной прессы. По поручению советских организаций он выезжал во Вьетнам и Чили. Сделанный там цикл картин демонстрировался на специальных выставках.

Такое положение Глазунова, когда его охотно поддерживают за границей и настороженно принимают в среде советских художников, создает определенные трудности в формировании его как художника и, что еще сложнее, его мировоззрения.

Глазунов — человек без достаточно четкой политической позиции, есть, безусловно, изъяны и в его творчестве. Чаще всего он выступает как русофил, нередко скатываясь к откровенно антисемитским настроениям. Сумбурность его политических взглядов иногда не только настораживает, но и отталкивает. Его дерзкий характер, элементы зазнайства также не способствуют установлению нормальных отношений в творческой среде.

Однако отталкивать Глазунова в силу этого вряд ли целесообразно. Демонстративное непризнание его Союзом художников углубляет в Глазунове отрицательное и может привести к нежелательным последствиям, если иметь в виду, что представители Запада не только его рекламируют, но и пытаются влиять, в частности склоняя к выезду из Советского Союза.

В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу в частности к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются. Просим рассмотреть».

Я хорошо помню, как в те времена в особняке Союза писателей РСФСР на Комсомольском проспекте собрали «актив», и полковник из Пятого управления рассказывал об отдельных представителях творческой интеллигенции, которые продались Западу. Писатели были признательны полковнику и горячо призывали его к самому тесному сотрудничеству и взаимодействию. Это были правильные писатели.

Сколько же в стране было диссидентов, с которыми сражался огромный аппарат госбезопасности. Одна из записок Андропова о диссидентах рассекречена.

В 1976 году был 851 политический заключенный, из них 261 человек сидели за антисоветскую пропаганду. В стране насчитывалось 68 тысяч (!) «профилактированных», то есть тех, кого вызывали в КГБ и предупреждали, что в следующий раз их уже вызовет следователь. Предупреждено, докладывал председатель КГБ, появление 1800 антисоветских групп и организаций — через проникновение агентуры. Выходит, сам Андропов исходил из того, что в стране сотни тысяч людей готовы действовать против советской власти?

Диссидентов сажали по двум статьям Уголовного кодекса. Более жесткая статья 70-я была принята при Хрущеве и называлась «Антисоветская агитация и пропаганда». Она предполагала суровое наказание: лишение свободы на срок от 6 месяцев до 7 лет. Вдобавок можно было получить еще и ссылку на срок от 2 до 5 лет. В благоприятном случае суд мог удовлетвориться просто ссылкой.

В 1966 году, при Брежневе, ввели еще и 190-ю, более мягкую, статью — «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Наказание — лишение свободы до 3 лет, или исправительные работы до года, или штраф до ста рублей. По этой статье сажать можно было кого угодно…

Обвиняемых по 70-й и 190-й статьям чекисты отправляли на экспертизу в Институт психиатрии имени В. П. Сербского. Если врачи соглашались с представителями КГБ, то обвиняемого отправляли на принудительное лечение. Для КГБ было выгоднее объявить человека шизофреником, чем судить как врага советской власти.

Анатолий Прокопенко, бывший глава Особого архива, в интервью газете «Труд» рассказывал:

«В докладной записке в ЦК в 1967 году председатель КГБ Андропов, Генеральный прокурор Руденко и министр внутренних дел Щелоков буквально потрясли воображение членов политбюро размахом дерзких общественно опасных проявлений, совершенных, разумеется, психически больными.

В записке, на взгляд ее составителей, приведены примеры „неслыханного“ вызова советской власти: это — Крысенков, пожелавший взорвать себя с помощью самодельной бомбы на Красной площади; это — некто, проникший в мавзолей и почти расколотивший саркофаг Ильича; это — Дедюк, одержимый поисками „правды“ и совершивший акт самосожжения на площади перед зданием КГБ. Одним словом, психбольниц не хватает, а потому вскоре психиатрический ГУЛАГ расширился еще на 5 больниц.

В 1978 году высшее партийное руководство поручило комиссии во главе с председателем Совета министров Косыгиным изучить психическое состояние советского общества. Комиссия пришла к выводу, что „за последние годы число психических больных увеличивается“. Вывод: необходимо, кроме 80 психиатрических больниц обычных, построить 8 специальных.

Конец политической психиатрии наступил только в 1988 году, когда в ведение министерства здравоохранения из МВД передали 16 тюремных психбольниц, а 5 вообще ликвидировали. С психиатрического учета спешно сняли около 800 тысяч пациентов…».

По предложению КГБ было принято решение снести дом в Свердловске, в котором была расстреляна царская семья.

В июле 1975-го КГБ отправил в ЦК секретную записку: «Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города… Представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому партии решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города».

Политбюро согласилось с предложением Андропова, и первый секретарь Свердловского обкома Борис Николаевич Ельцин получил указание снести Ипатьевский дом.

«ЭТО ВАМ НЕ ТАК, ЧТОБЫ С ЧИСТЕНЬКИМИ РУЧКАМИ»

Говорят, что, если бы не Андропов, а кто-то другой руководил КГБ, репрессии в стране могли принять сталинские масштабы. Это, конечно, не исключено. Находились члены политбюро, которые по каждому поводу требовали еще более жестких мер. Но масштаб и накал репрессий определялись поведением генерального секретаря. А Брежнев лишней жестокости не хотел.

Писателю Константину Михайловичу Симонову Брежнев сказал:

— Пока я жив… — И поправился: — Пока я в этом кабинете, крови не будет.

Другой человек на посту председателя КГБ, не наделенный изощренным умом Андропова, не додумался бы до такой всеобъемлющей системы идеологического контроля над обществом.

Комитет рождал не смертельный, как когда-то, но все равно страх. Партийная власть не была такой страшной. Она была более открытой, ей можно было попытаться что-то доказать. С тайной властью спорить было нельзя. Человека признавали преступником, но это делала невидимая власть. Оправдываться, возражать, доказывать свою правоту было некому и негде. КГБ никогда и ни в чем не признавался.