КИФ-5 «Благотворительный». Том 4 (в двух частях) «Для мудрых», часть 2

– Нет, – помедлив, сказала Ева.

– Ты поняла, мам? Ей не нужно ни стадо, ни земля. Ей нужно наше горе. Это не человек, это посланница… из моих собратьев. Они, – и кивнула на небо, – хотят наказать нас всех за то, что мой муж живёт со мной и с Миррой, что у нас большая семья и все дружат.

Ева нахмурилась, а глаза блеснули так, как будто сейчас ударит молния. Но не успела ничего сказать. Илона продолжала:

– Если она сделает вам с папой что-нибудь плохое, я уйду.

– Ты с ума сошла? А как же Каин? На него и так клевещут – так теперь ещё и это на бедную голову!

– Мы уйдём вместе.

И лицо у Илоны стало такое, что Ева поняла: спорить бесполезно. Ангелов на своём веку навидалась во всех видах, и уж точно знала: если у ангела делается лицо, как блеск Луны или Солнца – разве что от дохлого осла уши получишь.

– Половина стада в любом случае ваша. Если что, если я к тебе приду такая же нищая, как сюда пришла из Сада…

– …то наш с Каином дом – ваш дом! – закончила Илона, и сверкали её глаза, как Луна в самую ясную ночь полнолуния.

И они ушли. Собрались в один день – Каин, Мирра, Илона, два с лишним десятка душ детворы, из которых четверо-пятеро были уже вполне помощники, навьючили семь ослов из полутора десятков имевшихся, и, гоня перед собой половину Адамовых овец и коз, затерялись в лиловатой шалфейной дали. Куда и когда исчезла Белевира с отпрысками – никто так и не заметил. Усадьба опустела.

В следующем году у Адама и Евы родился ещё один сын, его назвали Сиф. И Ева перестала бояться, что ещё раз навлекла проклятие на семью.

А спустя много-много лет, когда Земля обежала Шемеш-Солнце ещё не менее чем триста раз – так говорят древние, а скептики говорят: тридцать, но ведь и это много! – в ворота усадьбы постучал молодой, очень смуглый, чернобородый человек, одетый во всё кожаное, и кожа скрипела. Адам и Ева не умели так выделывать кожу. И тележка, с которой соскочил гость, странно позвякивала – ничто в адамовом хозяйстве не издавало таких звуков.

– Я внук Каина, – сказал гость. (Древние поправили бы: он сказал – праправнук, но не будем повторять небылиц.) – Вот вам подарки, – и стал выгружать из тележки топоры, вилы, мотыги, ножи, шилья, лемеха, подковы, всё из настоящего железа, даже настоящей стали. – Я кузнец, дедушка Адам.

Адам и Ева качали головами, пробовали остроту заточки.

– Там, где я живу, поговаривают: кузнецы все колдуны. Так вот, один из наших прочёл в пламени: кто работает с металлом и огнём, у того лишнее выгорит, а настоящее откуётся в адамант несокрушимый.

– Учёный у меня правнук, – сказал Адам. – А-да-мант… Там что, тоже люди по-своему болбочут, как моя старшая сноха?

– И руки, и ноги у них в шерсти, почти как у бабушки Мирры, – кивнул кузнец. – Бабушка Илона говорит, что они из питеков. Моя жена тоже местная.

– Кстати, Мирре с Илоной привет и всего лучшего, – сказала Ева.

– Да-да. И от Ниссона вам тоже привет. Помните, который вам внук, а мне двоюродный дядя. Ещё тот парень прочёл в пламени, – добавил кузнец и кивнул на небо, – что когда-нибудь нам оттуда спустят грамоту. Вбивать время и дела в бумагу, как я – в железо. И найдётся бродяга, который напишет, что мой дед кого-то там убил.

– А-а. Невидаль. Каждый день по козе или овну, – кивнула Ева, – на такую-то семью.

Саваоф Яхве топал ногами. По Тихому океану шли цунами, извергались одновременно Фудзияма, Плоский Толбачик и Оаху. Это даже не люциферовщина, это хуже. Михаил годен только внешний периметр стеречь, а Гавриил докладывает: даже операция «Клин клином» ничему не помогла, хотя удалась блестяще. Сын выбранной и оплодотворённой им самим девушки не только родился, не только прославился и стал в конце концов основоположником новой религии, не только свернул миссию запланированным образом, используя технику самоотключения, развитую на Индостане йогами, но и обеспечил наибольшую распространённость своего учения среди потомков этого проклятого эксперимента. Потомков объектов эксперимента! Заговариваюсь, старый уже, отметил про себя Саваоф Яхве и запустил левой туфлёй в дежурного ангела. Тот мызнул вон. Над побережьем Австралии – ффуть! – пролетел последний тайфун, и всё стихло. Вдвоём. Он и Гавриил.

– Говоришь, нигде больше нет девяти ступеней иерархии и двадцати одной комиссии по изучению праведности, чтоб по образу и подобию моего правления?

– Все так называемые государства, где удавалось это внедрить, либо разрушены, либо преобразуются. В Риме таким образом управляется территория тысяч в пять шагов по периметру. Византия захвачена бывшими пастухами, они даже не знают полного вашего титула, называют вас на своём жаргоне «аллах». Очень хорошо поначалу было в Китае, хотя там население тоже из питеков – но сейчас и там, как они это называют, социализм и интернационализм. То есть можно валять что хочешь и жениться на ком взбредёт. Женщины стругают железо и правят в советах старейших. Все читают так называемые книги – о своём происхождении из глины через плесень и питеков. Обосновывая численными расчётами на основании пифагорейских гармоний вашего хора. И спутники запускают. Несколько их уже уничтожены стратисами внешнего периметра.

– Вытеснят, выпрут и отсюда, люциферово отродье. Не наказанье ли – только расконсервируешь протоплазму, она разовьётся во что-нибудь такое непотребное, и опять ищи новую планету, – мотал большой седой головой Саваоф Яхве.

– Вы же сами всегда хотели – по образу и подобию… – начал было Гавриил.

– Да! Тыщу раз да! – яростно выкрикнул Саваоф Яхве, и в Андах отозвался грохот обвала. – Стройность пирамиды! Вечность расчётных параметров устройства! А им подай то эволюцию, то революцию! Вот он, истинный грех! Не яблока жалко! Как, ну вот как в голову могло прийти? Когда это ясно, ясно, ясно? Не сказано – можно яблоко, значит, нельзя! И сыниша взял от родителей, заметь, только самое дурное: женился на неровне, причём дважды, и даже моё третье слева сопрано соблазнил, опыты с огнём делал, внуков этим опытам научил – и завелась вся эта экологически гадкая промышленность с наукой в придачу, объявили его преступником – хоть плюй в глаза, всё моя роса! Не мой образ! Люциферов!

Придуманного и созданного этим взбалмошным стариком Люцифера, вздохнул про себя Гавриил, кланяясь, чтобы не летели в лицо брызги возмущения.

На Земле, в гидрометцентрах стран Европы, рассылали предупреждение об идущем с запада циклоне с ожидаемой скоростью ветра около тридцати метров в секунду, а в городах и на судах крепили всё по-штормовому.

Андрей Пучков «Наследство»

Я стоял рядом с могилой и бездумно смотрел в её раззявленную пасть, одинаково равнодушно принимающую в своё тёмное нутро всех. И хороших людей и плохих, и гениев, и дураков, и трусов, и героев. Она уравнивает всех, не сортирует никого, укладывает всех рядком и успокаивает самую мятущуюся душу. Вот и сейчас, когда расторопные мужики перестанут размахивать лопатами, она сомкнёт свои челюсти над очень хорошим и добрым человеком. Мы прощались с бабой Машей, бабушкой моей жены, которую она очень любила. И я совершенно был уверен в том, что она любила бабушку больше чем своих родителей.

Послышался дробный стук земли по крышке гроба, и, очнувшись от невесёлых мыслей, я посмотрел в пасмурное небо. Тучи ползли низко и тяжело, с трудом перекатывая свои серые глыбы над кладбищем, и, казалось, что самой природе не нравилось то, что сейчас здесь происходило. Грустно усмехнувшись своим мыслям, подумал: «Наверно, баба Маша пообещала природе, что будет жить вечно, но обманула её! Взяла и умерла, перестала быть в этой жизни. Вот природа и хмурится, тучи гоняет, только почему-то не плачет несмотря на то, что всё к этому располагает».

Сообразив, что таким нелепым мыслям, в таком месте, и в такой час не место, я вздохнул и посмотрел на жену, стоящую чуть впереди меня возле самой могилы. Как будто почувствовав, мой взгляд, Марина повернулась, и я увидел, что она тоже не плакала, её и без того большие глаза, стали ещё больше, лицо заострилось и застыло словно маска. Марина несколько секунд смотрела мне в глаза, потом медленно отвернулась, и опять уставилась в яму.

Медленно тянулись минуты, могила становилась всё мельче и мельче, и наконец, превратилась в аккуратный холмик, который сиротливо возвышался над отведённым ему местом.