Киномания

У себя в домике наш герой нашел свои вещи (большую их часть), засунутые под кровать. Но ни фильма Ольги Телл, ни бумажника, ни паспорта он не обнаружил. Саллиранда, конечно, тоже нет. Это не было искренним подарком — только приманкой, призванной завоевать его доверие, чтобы он со спокойным сердцем направился к месту своего заточения. Он вешает свой костюм, раскладывает ванные принадлежности, будто намерен обосноваться надолго. В ящике своего единственного стола он находит карандаш (с отметинами зубов предыдущего владельца) и бумагу — две пачки пожелтевших листов. Он начинает вести дневник (заметки, на которых будет основан этот сценарий), правда, при этом не имеет точного представления о датах. Дни просто нумеруются — первый, второй, третий. А скоро (просто потому, что другого выбора нет) он погружается в простую рутину своего наполеоновского изгнания.

Живет он в довольно благоприятных условиях. Местная парочка подвизается в роли его слуг, хотя его приказам и не подчиняется. Женщина приносит еду, стирает его одежду, убирает в домике. Ей явно поручено удовлетворять и другие его желания. Как-то раз днем, после небрежной уборки, она снимает с себя юбку, ложится на кровать, раздвигает ноги и смотрит на него злобно-покорным взглядом. Это предложение понятно без слов. Хотя и не особенно чистая, в остальном это привлекательная женская особь, но наш герой не находит в ее флегматичной покорности ничего возбуждающего. Она безразлично принимает понятный без слов отказ и уходит с юбкой и метлой в руке. Если не считать этого небрежного эротического предложения, дни так похожи один на другой, что нередко долгие временные промежутки никак не отражаются в дневнике. Что можно еще написать, после того как он заполнил страницы словами гнева, страха, сочувствия к себе, безответными вопросами?

Однажды утром наш герой просыпается и видит, что за волноломом стоит на якоре корабль. Ну не совсем корабль. Древний пакетбот, изрыгающий клубы черного дыма. Не дав себе труда задуматься, он бросается по тропинке вниз. Приблизившись к дамбе, он видит двух моряков, выгружающих бочки, коробки, ящики. Доставка провизии из внешнего мира. Моряки — такие же смуглокожие аборигены — кричат что-то друг дружке на языке, на котором разговаривают и слуги. Наш герой бросается к суденышку, пробегает несколько ярдов, достигает дамбы… и оказывается на земле, его голень пронзает острая боль. Он поворачивается и видит нахмуренное лицо мужчины — тот стоит рядом с ним, держа в руке лопату. Мужчина стоял тут, охраняя подступы, он-то и пресек его бег, уложив на землю. Теперь он жестикулирует, решительно показывает ему, что он должен вернуться на свою горушку. Наш герой отступает, прихрамывая, его руки и колени сильно исцарапаны падением. Пока это первое испытанное им серьезное физическое насилие. Предупреждение.

На следующий день завтрак приносит другая женщина. Она принадлежит к той же расе, говорит на том же языке, но чуть старше первой — половинка новой пары, сменившей прежнюю. Такие замены будут происходить снова и снова в течение предстоящих недель. Всегда темнокожие мужчина и женщина — мужчина крупный, грубый и устрашающе сильный. Никто не отличается дружелюбием, никто не признается, что понимает по-английски. Все они делают свою работу с мрачной пунктуальностью. В какой-то момент, подчиненный неизвестной нашему герою фазе луны, каждая из женщин предлагает ему свое тело и безразлично принимает отказ. Они могут в чем-то отличаться друг от друга, но неизменны в одном — как зеницу ока охраняют дамбу, когда прибывает очередной груз, что случается, похоже, каждый месяц. Но ко времени четвертого его прибытия внимание нашего героя привлечено к другой стороне острова, где, как он теперь понимает, есть еще один обитатель. Он видел там свет и струйку дыма над деревьями. Несколько раз он замечал, как мужчина-слуга направлялся к мыску на лодке, подгребая к берегу с грузом коробок и мешков с углем. Кому доставлялось все это?

Вот уже несколько недель он пытается исследовать этот район своих владений, но дела продвигаются с трудом. Под покровом тропической растительности остров в том направлении пересекают два глубоких оврага. Ему нужно проложить себе путь, продираясь через колючие кустарники, цепкие ветки. Но когда он наконец расчищает себе дорогу, потратив на это немало сил, оказывается, что высокий мыс в этой стороне острова — не что иное, как отдельный остров меньшего размера, возвышенность, которая большую часть дня отрезана морем. На несколько часов вода отступает, оставляя за собой влажный песок. В песке и состоит трудность. Он засасывает ботинки, а потом и ноги — до самых колен. Наш герой не решается пересечь полосу песка, боясь, что его застигнет прилив или затянет песок.

Он думает, что второй обитатель, как и он сам, может быть пленником. Если так, то он любой ценой должен установить с ним связь. И вот в один прекрасный день он, отбросив все страхи, устремляется во время отлива через песок, скользя и увязая в зыбучей жиже. Расстояние больше, чем он думал, — может, около сотни ярдов. По его расчетам, на разведку есть не больше часа, а потом море отрежет его от острова.

Мысок резко поднимается, а потом, приближаясь к морю, ниспадает. За гребнем есть строение — ветхое бунгало из камней неправильной формы. Осторожно заглядывая внутрь, он видит стол, стулья, кровать, несколько ламп — обстановка такая же скудная, как и в его тесном обиталище. За домиком к склону холма прилепился сарайчик, сооруженный из едва обтесанных бревен; оттуда доносится клацание генератора. У наружной стены свалены мешки с углем. Он видит замок на дверях сарая. Зачем? Тут нет грабителей. По обе стороны двери — окна из бутылочного стекла. Он заглядывает внутрь, но там темно — ничего не разглядеть. Вниз от бунгало уходят деревья — они высажены на одинаковом расстоянии друг от друга и аккуратно подстрижены; все разные, на многих — плоды. Он входит в эту роскошную рощу, смотрит направо, налево. Минует ряды деревьев — второй, третий… и вдруг словно оказывается внутри картины Иеронима Босха. Потому что слева от него стоит живописное тропическое дерево, сплошь усеянное крупными мясистыми красными цветами, которые напоминают отсеченные половые органы каких-то неземных существ. А прямо под этим деревом пара тощих человеческих ягодиц в широкополой соломенной шляпе. Наш герой останавливается, смотрит в оба глаза, отходит чуть в сторону и видит, что ягодицы, конечно же, принадлежат человеку, который, согнувшись, работает у основания дерева граблями. Человек абсолютно гол, если не считать шляпы на склоненной голове. Его кожа, туго натянутая на выступающие кости, — темно-коричневого оттенка и блестит под полуденным солнцем.

Наш герой окликает человека тепло, по-дружески: «Добрый день!» Никакого ответа. Наш герой подходит ближе. Снова окликает. Никакого ответа. Еще ближе. Наконец незнакомец уголком глаза замечает его. Он с усилием поворачивает голову; никакого испуга, холодный взгляд. Потом с трудом выпрямляется — его суставы похрустывают. Он стар, очень стар, костляв и весь покрыт морщинами. Кожа висит складками в паху и на груди, но на костях натянута. Наш герой еще раз окликает его. Старик наклоняет голову и прищуривается, одну руку подносит к уху и трясет головой. Не слышу. Глухой.Потом показывает на небольшую корзинку с ягодами у своих ног и выдавливает из себя вопрос: «Хотите поесть?»

Значит, вот откуда берутся все эти фрукты. А это — садовник, глухой старик, вот он теперь глуповато усмехается чему-то, открывая почти беззубый рот. Наш герой делает шаг вперед, задает один вопрос, другой. Безуспешно. Старик пожимает плечами и, сконфуженно улыбаясь, показывает на свои уши. Нашему герою приходит в голову, что прилив, возможно, уже отрезает его от дома. Он машет рукой, поворачивается и спешит к отмели — воды там уже по колено, она пенится и наступает.

Найдя на своем острове еще одного обитателя, Робинзон Крузо чувствует себя более одиноким, чем прежде.

Эти слова были написаны восемь дней назад, десять дней назад… Не могу сказать точно. Но на этом мой шутливый сценарий заканчивается. Реальность начинается — начинается с потрясения. Тут уже не до игр — шутки в сторону. Я всерьез возвращаюсь к своему дневнику.

У меня в заточении начали вырабатываться привычки, распорядок, который помогает мне коротать длинные, пустые дни. Например, спать, пока меня не разбудит стук подноса с завтраком на террасе. Одна из молчаливых женщин — их было уже четыре, а одна появилась во второй раз — каждое утро оставляет там мою еду, обычно этого хватает еще и на ленч, а потом мне приносят обед. Для тюремного питания еда на удивление недурна. По правде говоря, на свободе я не питался так хорошо и регулярно. Я вижу, что пища здоровая и хорошо сбалансированная. Часто я нахожу маленькие угощения в виде закусок или десертов. И неизменно много неведомых мне плодов, орехов, ягод. Даже те, что я вроде бы узнаю, — это какие-то необычные разновидности груш, цитрусовых или бананов, известных мне по большому миру. Как я понял в ходе моих недавних исследований, поступают они из сада на другом конце острова — их любовно выращивает дряхлый старикашка, которого я там встретил.

Однажды утром несколько дней спустя после моей экспедиции на мысок произошло что-то новенькое. Мой утренний поднос прибыл, как обычно, но на этот раз вместе с корзиной, а в ней отборные плоды, среди которых обнаружилась раковина, а в ней — великолепные финики. К финикам была приложена записка. Я ее сразу же увидел — вытащил, развернул. Она была нацарапана по-английски, неровным почерком. Я прочел: «Позвольте засвидетельствовать свое почтение. Прошу вас оказать мне честь и прийти на обед как можно скорее, в любой удобный для вас вечер».

Сон у меня сразу как рукой сняло, и я на всех парах припустил за женщиной, которая уже была в нескольких ярдах внизу по тропинке. На бегу я не мог не думать, каким полнейшим дикарем стал профессор от кино всего за пять месяцев. Волосы у меня превратились в нечесаные патлы, на лице — клочья бороды, которая с трудом поддавалась стрижке ножницами (моя электробритва оказалась несовместимой с единственной розеткой в домике), кожа частично покрылась загаром, а частично шелушилась от ожога, неприкрытый член, словно живая сосиска, болтался между ног. Ибо я был абсолютно гол. Я спал голым и проводил, одинокий, большую часть знойных дней, не заботясь о том, чтобы прикрыть наготу. Все, что я надевал, через четверть часа пропитывалось потом. Так какой смысл? Женщинам-прислужницам этот вид был вполне привычен и оставлял их совершенно равнодушными. Они нередко сами приходили ко мне совершенно нагими. О да, здесь был настоящий маленький тропический рай.