Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

– Давай! – кричал он. – Давай-ка!

Я смотрел на лица моих товарищей по несчастью и видел, что они не только не понимают, что с ними происходит, но и не стараются понять – это были лица наркоманов в глубоком отпаде.

Интересно, я такой же? Впрочем, я и должен быть таким же. Почему – я пока не мог вспомнить, но не расстраивался, потому что потом все вспомню – я ведь здесь не случайно? Мною владело олимпийское спокойствие – если что-то происходит, то так и надо.

Вот уже первые спрыгивают на землю, а тот, второй мужик, что ждал внизу, гонит их прочь. Меня тоже выгнали из вагона и погнали прочь, впрочем, дрались они не очень больно, и я на них не обижался.

Я обернулся и удивился – ведь мы только что были в рефрижераторе, а никакого рефрижератора я не увидел – только большой амбар, дверь в который находилась на уровне груди. Именно из этой двери и выпрыгивали мои спутники по путешествию. Какому путешествию? Куда мы путешествовали? Я должен спросить об этом? Нет, я должен вести себя как все. Я совершенно не представлял себе, кто я такой, как меня зовут, почему я тут оказался, но в то же время был уверен, что не должен отличаться от других – отличие от других очень опасно.

– Ну и команда, – сказал второй мужик. Он тоже был в кожаном костюме, но у него были высокие сапоги, а на перевязи висел в ножнах меч – слишком большой, чтобы быть игрушечным.

– Чепуховина, – сказал я человеку, который шел рядом со мной. – Какой еще меч?

– Чего? – спросил мой сосед. Лицо у него было пустое.

– Как тебя зовут?

– У меня имя есть, – ответил он.

– Какое имя?

– Имя... – Он задумался. И замолчал.

Мы шли рядом, а он вспоминал, как его зовут. Я стал осматриваться. Я понимал, что отличаюсь от прочих, кто был в вагоне. Мне все интересно, и даже тот факт, что я ничего не помню и даже не помню, как меня зовут, ничего не значил – я обязательно вспомню. Причем так вспомню, что никто не догадается. Так учил нас Михаил Степанович. Ага, вот и все вспомнил. А кто такой Михаил Степанович?

Окружающий нас пейзаж был достаточно унылым. Мы прошли несколько амбаров и складов, большей частью без окон, с давно не крашенными и даже кое-где продырявленными крышами. Большей частью эти строения были деревянными, но встречались и каменные. Над одним из приземистых каменных строений возвышалась высокая труба, как над крематорием. Ага, вот я вспомнил еще одно слово! Мне нравилось вспоминать слова, и я старался это делать. Увидишь вещь – и за ней, как нитка за иголкой, тянется ее название и даже функция. Вот я взглянул на небо. По нему бегут серые облака. Именно облака.

Погоняльщики загнали нас в это каменное строение. Внутри пахло паром и было тепло и сыро.

– Все свои вещи оставляйте здесь, – приказал Гриль. – Ничего не брать. Потом вам все вернут.

«Ага – подумал я, – они будут шарить по карманам и искать, нет ли там чего-нибудь подозрительного. Значит, они – мои враги? Это тоже полезное воспоминание».

Мы встали вдоль двух длинных сырых деревянных скамеек и стали раздеваться.

Многие складывали свои вещи аккуратно, так делают военные, приученные к казарменной дисциплине, в том числе в бане. Другие, таких было немного, кое-как кидали вещи на скамейку. К таким подходил Гриль и говорил:

– Постарайся, голубчик. Сложи как следует, здесь тебе нянек нету.

Все подчинялись. Только один, мускулистый, смуглый, курчавый, но сильно сутулый, почти горбун, отказался.

– Не хочу, – сказал он. – Никогда не складываю.

– Так, – жестко произнес Гриль. – И как же тебя зовут, упрямый солдат?

– Меня?

Он морщился, хмурил брови – и не мог вспомнить. Почему-то это успокоило Гриля.

– Бог с тобой, – сказал он. – Но не думай, что у нас что-то забывается. – И он неожиданно и сильно ударил человека, которого я мысленно назвал Цыганом, тростью по щеке. Тот схватился рукой за щеку. И глаза его сверкнули – не надо было его бить. Мне показалось, что от удара он сразу что-то вспомнил. Он медленно отнял руку от щеки. Рука была в крови – Гриль бил с оттяжкой.

Гриль стоял, приподняв трость и готовый ударить вновь – видно, у него был опыт работы в концлагере. Ага, вот и еще одно слово – «концлагерь».

Но Цыган опередил его. Он привычно и резко выбросил вперед правый кулак, и Гриль, не ожидавший удара, свалился назад, и трость выпала у него из руки.

Остальные стояли, полураздетые, и тупо смотрели на эту сцену. Я что-то понимал, но в голове все равно была такая тяжесть, что я не мог заставить себя сдвинуться с места, может, потому, что голос, который твердил: «Ничем себя не выдавай, ничем себя не выдавай», продолжал звучать в голове.

Цыган стоял, не делая попыток добить врага или уйти.

– Сзади! – крикнул я. Потому что никакой внутренний голос не смог остановить меня, когда я увидел, что второй наш сторож выскочил из внутреннего помещения, преследуемый клубами пара, и замахнулся обнаженным мечом – он хотел убить Цыгана.

Цыган среагировал на мой крик мгновенно – он отклонился в сторону, меч просвистел возле его плеча, и не ожидавший этого стражник потерял равновесие. Цыган ловко ударил его кулаком по затылку, и тот улегся рядом с Грилем.

Некоторые из моих спутников засмеялись – им понравилось, как Цыган разделался с местными ребятами.

Но Цыган был растерян. Он точно не знал, что делать дальше. Да и никто из нас не знал, что делать дальше.

И тут с улицы вошел усатый человек небольшого роста в старом френче – такие у нас носили до войны, а может, даже в революцию, их придумал в Первую мировую войну английский фельдмаршал Френч. Одну руку он держал за спиной.

Он подошел к Цыгану и сказал:

– Надо будет сделать укол, правда?

– Надо сделать, – согласился Цыган.

Я понял, что нельзя сейчас Цыгану делать укол, но тут мой внутренний голос проснулся вновь: «Молчать!»

Цыган протянул обнаженную смуглую руку человеку во френче.

Тот вынул из-за спины руку со шприцем. Я ждал, что человек во френче протрет место укола ваткой, смоченной в спирте, но он этого не сделал. Он вколол кубика два и ласково сказал Цыгану: «Посиди здесь, сейчас подействует».

Потом он оглядел нас – мы стояли в два ряда вдоль скамеек.

– Кто-то из вас, – сказал человек во френче, – крикнул, предупредил нашего товарища. Кто крикнул?

Никто не ответил. Я думаю, что остальные не услышали крика, а я сам не намеревался сознаваться – на это моего ума хватило.

Френч прождал длинную паузу, потом вздохнул и сказал:

– Грустно, ой как грустно.

Цыган сел на скамейку, откинул голову к стенке и закрыл глаза.

Я не смел спросить, живой ли он.

Френч занялся своими людьми. Он довольно жестко обошелся с ними – Гриля он избил по щекам, потом дернул так, что он сел и открыл глаза.