Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

На соседних койках лежали мои товарищи по несчастью. Некоторые спали, другие, как я, тупо глазели в небо.

Мысль о дожде будто нарочно поселилась во мне. Что мне дождь? Солдат спит – служба идет.

Начнем по порядку, решил я. Не кажется ли мне, что здесь имеет место непорядок? Я ведь должен знать две важные вещи – как меня зовут и зачем я сюда приехал.

А как меня зовут?

Господи, да больно же голове! Она не приспособлена думать!

Попробовать поспать?

Только я принял такое решение, как в нашу спальню ворвался тип в каске с невысоким гребнем, в кожаном костюме с металлическими пластинами на груди и в нечищеных сапогах. На плечах у него блестели чашки, а на рукавах были видны галунные нашивки.

Он сразу напомнил мне старшину моей роты...

Ага, уже воспоминание! Значит, когда-то где-то была рота и в ней старшина.

– Подъем! – крикнул старшина. – Выходи строиться!

И эти слова были понятны всем в комнате. Все мы вскочили и замерли у своих коек. Затем, оправив койки, побежали наружу.

Старшина дождался последнего и вышел за нами на вытоптанный плац.

– В одну шеренгу по росту стройсь! – приказал старшина, и мы послушно выстроились в шеренгу, чувствуя даже некоторое облегчение от того, что занимаемся разумным и понятным, более того – нужным делом.

Старшина прошел вдоль строя, веля кому-то подровнять носки, другому – убрать живот, третьему – застегнуть пуговицу.

Все ясно – мы в армии.

Но я-то при чем?

– Каски и оружие вам выдадут в подразделениях, – сообщил старшина. – На первое время мы проведем отбор по специальностям и выясним, кто из вас на что годится. Но учтите, обучение будет коротким – времени у нас мало – враг наступает на столицу нашей с вами родины, и каждый день промедления грозит неисчислимыми бедствиями. У каждого из вас в городе или в деревнях остались родные, остались сестры и невесты. Неужели вы хотите, чтобы их изнасиловали эти ублюдки?

И мы дружно и возмущенно закричали:

– Нет!

Хотя мне казалось, что я живу не здесь... но где я живу? И почему я все время вспоминаю какого-то Михаила Степановича?

– Сначала мы с вами... – начал было старшина, но тут справа подошел усатый человек во френче, тот самый незаметный человек, с которым мы здесь уже встречались.

– Все готовы? – спросил он.

Старшина вытянулся, но не ответил, как бы предлагая человеку во френче самому в этом убедиться.

Тот прошел мимо нас, заглядывая в глаза, стараясь сквозь них, как сквозь замочные скважины, заглянуть в душу.

Мне не хотелось, чтобы он заглядывал слишком глубоко, я смотрел на него и в то же время мимо глаз, на брови.

– Интересно, – сказал человек во френче и пошел дальше, как будто со мной ему было все ясно.

Он мне не понравился – и не потому, что был физически противен, – от него исходило чувство опасности. Он понимал нечто недоступное прочим здешним людям, и с ним надо было держаться настороже.

– Где же майор? – спросил он старшину. Старшина, также ничего не ответив, словно в его присутствии язык проглотил, побежал куда-то за угол нашей казармы.

Френч отошел на несколько шагов и сказал тихо, словно разговаривая сам с собой:

– Ну что ж, начинается наша с вами боевая жизнь. Некоторым она принесет славу, другие сложат голову на полях справедливой войны. Сейчас с вами проведет беседу майор идеологического управления. Он человек простой, доступный, умный. Он вам вправит мозги – в хорошем смысле.

Появился старшина, за ним шагал, застегивая на ходу синий, как у старых милиционеров, мундир, человек, похожий на худого индюка – у него свисал мягкий нос и красные брылы.

– Ну вот, майор, – ласково сказал разведчик, – вам и карты в руки. А я посижу в уголке, понаблюдаю за пополнением. Славные мальчики к нам прибыли на этот раз, почти без исключения.

Он взглянул на Цыгана. Тот стоял, тупо глядя в землю, и чуть покачивался.

– На этого, – он показал идеологу на Цыгана, – обратите особое внимание. Он в отключке, но когда придет в себя... физически агрессивен. И еще приглядитесь вот к этому...

К моему ужасу, палец маленькой изящной руки френча направился мне в грудь.

– У него глазенки так и сверкают. Слишком сверкают.

Вот уж не думал, что мои глазенки сверкают.

– Они не сверкают, – искренне возразил я.

– Вот видите, – сказал френч идеологу, как будто речь шла о заразном заболевании.

Я не понял – ведь я все сказал правильно.

– Старшина, – приказал идеологический майор, – ведите мальчиков в комнату политзанятий.

– Напра-во! – приказал старшина.

Ноги за нас сделали правильные движения.

– Шагом марш!

Мы последовали за старшиной и через пятьдесят шагов остановились перед домом без крыши.

Когда вошли, я стал думать, что он мне напоминает. Потом вспомнил – такой вот летний кинотеатр был у нас в поселке. И так же стояли длинные скамейки, и такой же был помост – сцена, и даже экран в глубине сцены.

– Садитесь, – приказал идеолог.

Старшина отошел к сцене и встал к ней спиной так, чтобы не выпускать нас из поля зрения.

Майор-идеолог поднялся на сцену и сел там на стул.

Сейчас, подумал я, ему вынесут баян и он будет играть нам вальс «Амурские волны».

А я сидел спокойно и понимал, что в меня вновь вливается память. Память моя реагирует на любой внешний раздражитель. И начинается цепная реакция. Стул – баян – «Амурские волны». И само выражение – «внешний раздражитель» – тоже не случайно оказалось в голове.

У меня появилась надежда, что дело не так плохо и скоро я все вспомню.

И тогда появится другая опасность.

Тогда я должен буду стараться вести себя так, чтобы ничем не отличаться от прочих. Судя по их тупым лицам и неподвижному взгляду, никто из них еще не начал вспоминать.

– Итак, – сказал идеолог-майор, покачав индюшиным носом, – мы собрались здесь, чтобы поговорить о самом ценном, святом – о нашей родине. Наша родина, как вы знаете, в опасности. И если кто в этом сомневается, лучше пускай он скажет мне сразу – я проведу с ним отдельную беседу, потому что нет хуже и печальнее, чем человек без роду без племени. Словно щепку, его качает и носит по волнам. Понятно?

Никто ни хрена не понял из этого заявления, но двадцать одна голова склонилась в согласии, и лишь Цыган не пошевельнулся.