Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

– Отдайте, пожалуйста, – сказал Андрей матросу.

– Что с возу упало – слыхал такое? – осклабился матрос.

Андрей навсегда запомнил его улыбку и золотые коронки во весь сверкающий рот, лица не запомнил, а запомнил улыбку.

– Пошел, пошел, чего разговорился! – Андрея толкнули в спину дулом карабина, и он, чтобы не потерять равновесия, вынужден был пойти вперед. Он оглядывался – теперь уже не из-за портсигара, а чтобы увидеть Лидочку, потому что вдруг понял, что, потеряв портсигар, стал самым обыкновенным человеком, которого могут убить и, вернее всего, скоро убьют, и он больше никогда не увидит Лидочку.

На площади перед вокзалом, заранее подогнанная туда, стояла длинная черная тюремная фура. Арестованных быстро, с криками, чтобы не задерживались, толкая и ругаясь, погнали через площадь.

Лидочка бежала за арестантами.

Андрей помахал ей и крикнул:

– Не бойся! Я вернусь!

В тюремной фуре было тесно – туда набилось человек двадцать.

Стояли, держась друг за друга и за стены. В фуре пахло блевотиной и мочой. Было душно.

Фура дернулась и нехотя покатилась по мостовой. Внутри было темно, и люди молчали, они старались сохранить равновесие.

Путешествие было недолгим, но Андрей очень устал.

Потом фура остановилась, задняя дверь раскрылась. Андрей сразу догадался, что они находятся в тюремном дворе.

Снаружи стояли несколько матросов и тюремные стражники в серых, плохо сшитых мундирах.

– Руки назад! Выходи по одному! – закричал матрос. Матросы и тюремные надзиратели, не скрывавшие недовольства прибытием арестованных, выстроились в два ряда, пропуская задержанных. В стороне какой-то чин, видно, начальник тюрьмы, собачился с молодым телеграфистом в шинели. Он отказывался принять заключенных, а человек в шинели угрожал ему именем революции.

В ожидании конца спора заключенные остановились, стараясь не дотрагиваться друг до друга, как будто каждый подозревал соседа в заразной болезни и надеялся, что начальник тюрьмы окажется победителем, а матросы будут вынуждены отпустить их по домам. Но человек в студенческой шинели нашел неотразимый аргумент, который подействовал даже на привыкшего ко всему начальника тюрьмы:

– Тогда мы их прямо тут расстреляем!

– Почему?

– Не везти же их назад?

Этот революционер и подчиненные ему матросы были настолько серьезны, что начальник тюрьмы махнул рукой и велел старшему надзирателю:

– Принимай партию.

Андрея провели в низкое, с серыми захватанными стенами и решетками на окне помещение, где за столом сидел писарь крысиного облика, а посреди комнаты стояли три надзирателя, которым было скучно и которые спешили оформить новую партию заключенных. Они быстро и равнодушно обыскивали людей. Когда очередь дошла до Андрея, надзиратель провел руками по бокам, по бедрам и между ног, вытащил из карманов все мелочи, высыпал их на стол и, не найдя ничего подозрительного, ссыпал в мешочек.

– Когда будете покидать тюрьму, – сказал писарь крысиного вида, – получите назад все по описи. Если что, то отдадим родственникам. Так что не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, – сказал Андрей. И успокоился. Он понял, что если бы пришел сюда с портсигаром, его бы все равно отобрали.

* * *

Камера, в которой очутился Андрей, была переполнена. Судя по нарам в два этажа, она предназначалась для восьми заключенных, а в нее набили человек двадцать или более того. Многие остались на полу, особенно вновь прибывшие.

День за окном был тусклый, в камеру попадало совсем мало света. Прошло несколько минут, прежде чем глаза Андрея настолько привыкли к полутьме, что он смог отыскать себе место у стены, рядом с грустным лохматым человеком, который сидел на корточках, прижавшись спиной к стене, и, казалось, дремал.

– И где вас взяли? – спросил сосед, не раскрывая глаз.

– На вокзале, – сказал Андрей.

– И сейчас вы скажете, что совершенно случайно.

– Случайно, – сказал Андрей.

– Я так и думал.

Лицо лохматого человека казалось надменным – нижняя губа презрительно оттопырена. Разговаривая с Андреем, он смотрел мимо него.

– Офицер? – спросил лохматый.

– Нет, я студент. Мы с женой приехали из Батума и пошли на вокзал за билетами.

– Ой, только не говорите мне, что вы студент!

Андрей не стал отвечать – в конце концов, он никому не навязывался в собеседники.

Андрей почувствовал голод и удивился себе. Вот ты сидишь в тюрьме и ждешь разрешения своей судьбы, а так как ею правят сейчас чужие люди, они могут решить, что тебе больше не следует жить на свете. И они выведут тебя к кирпичной стене, уже забрызганной кровью других людей, таких же, как ты, случайных и ни в чем не повинных.

– А вы не правы, – сказал лохматый человек. – Категорически не согласен с вами. Невиноватых не бывает. Особенно когда в России революция. Революция должна карать, и если вы покажетесь невиноватым, то она в вашем лице накажет вашего отца или деда, которые были угнетателями народа.

– Я не угнетал, – сказал Андрей.

– Мне и это все равно, – сказал лохматый. – Индивидуально мне вас жалко. Но исторически я оправдываю вашу смерть.

– А вы большевик?

– Не сходите с ума! Неужели я похож на Гавена и компанию? Будем считать, что я – случайный обыватель, схваченный, как и вы, потоком времени и насилия.

– Потоком времени? – Андрей насторожился, уловив в этих словах возможный намек на обстоятельства, известные лишь ему.

– Назовите иначе, – не стал настаивать лохматый человек. – Назовите наш век шабашем, назовите, если хотите, прологом к светлому будущему.

– А вам самому как кажется?

Лохматый не ответил, он резко обернулся, потому что со скрипом отворилась дверь. В дверях стоял надзиратель. За его спиной виден был еще один.

– Зачем спешить? – спросил лохматый. – Гильотина ждет на рассвете.

– Обед! – объявил надзиратель. – А ну давай от дверей!

Из лохматого словно выпустили воздух. Он сполз по стене и лежал, подогнув ноги, словно чудом избегнул гибели.

– У меня живое воображение, – сказал он. – При всем моем равнодушии к смерти, которая мне, кстати, не грозит, – последовал острый взгляд, словно лохматый проверял, поверили ли ему, – при всем моем стоицизме я не могу не воображать. И знаете, что я вижу? Мрачный зал в тюрьме Консьержери, аристократы, красавицы света, герцоги, архиепископы, генералы, матери семейств – все смотрят на якобинского капрала со списком в руке. Сейчас его губы назовут твое имя…