Кирилл и Мефодий

— Спокойной ночи, философ!..

8

Павлины в саду распустили многоцветные хвосты. Феерия красок вдруг вспыхнула перед глазами Ирины. Рука ее потянулась к золотому песку и неловко бросила горсть мелких зерен. Павлины, тихо зашипев, скрылись за олеандровым кустом.

На лестнице появился долговязый слуга и, поклонившись, тонким голосом возвестил:

— Государь ждет тебя...

Ирину всегда раздражало это «государь» на первом плане. Неужели трудно привыкнуть обращаться к ней, как надо?

— Кого ждет? — иронически спросила она.

— Тебя, светлейшая...

— Запомни на будущее: «Светлейшая, государь хочет видеть тебя». Ясно?

— Светлейшая, ясно...

— Не «светлейшая, ясно», Дирак, а «ясно, светлейшая!» — угрожающе глянула она на него.

— Увидеть тебя, светлейшая, ясно! — совсем запутался слуга.

— Болтан! — гневно прошипела Ирина и, пройдя мимо нахохлившихся павлинов, скрылась в прохладных коридорах.

Варди ждал. С тех пор как он взял ее в свой дом, он перестал таскаться по тайным сомнительным заведениям, приходил домой рано, сторонился веселых компаний. Нанял в охрану бывалого парня — косая сажень в плечах, лицо мертвенно-бледное, неподвижное. Ирина попросила Варди удалить его: пусть он будет где угодно, лишь бы не во дворце. Варди отнесся к ее просьбе как к шутке, однако парня больше в дом не пускал. Василий, так его звали, догадался, что чем-то не угодил снохе Варди, но ему было достаточно того, что Варди ценит его. Он честно исполнял свою службу, время от времени даже участвовал в гульбищах кесаря, конечно, с его разрешения. Он прошел длинный путь, прежде чем получил пост во дворце басилевса [13] . В свое время болгарский хан Крем выселил десять тысяч пленных из-под Адрианополя в Македонской феме. Он отослал их за Истру, но они мечтали вернуться обратно и, чтобы это осуществить, послали Кордилу, одного из тайных вождей, в Константинополь для переговоров с императором о помощи. Помощь обещали, союз заключили, но восстание переселенцев вспыхнуло до того, как приплыли обещанные корабли. Болгарские войска, не ожидавшие удара, отступили, и даже с помощью мадьяр не удалось подавить бунт. Переселенцы дождались кораблей и вернулись на старые места. В то время Василию было три года. Его детство началось в битвах, и он рано взял меч, чтобы зарабатывать им на хлеб. Недавно парня с лицом мертвеца порекомендовали Варде. Василий понравился кесарю своим умением не напиваться и не болтать о том, что видят глаза. Суровое лицо пепельного цвета внушало почтение, оно излучало в темноте особый тусклый свет, который пугал людей. Будучи любителем всяких странностей и всего необычного, Варда приблизил его и сделал доверенным человеком. Василий не принадлежал к знати. Его отец, один из тех вернувшихся пленников, слыл хорошим хозяином в окрестностях Адрианополя. Варда видел, что мертвенно-бледное лицо Василия страшило окружающих, и не расставался с ним. Даже когда сестра попросила удалить его, Варда притворился, что не расслышал ее просьбы. Только Ирине он не хотел отказывать и определил парня сторожем у внешних ворот сада. Прошло уже немало времени, как Ирина перестала ходить в город — то ли стеснялась, то ли молва пугала ее. Целыми днями она гуляла в саду, примеряла наряды в специально обставленной для нее опочивальне, радуясь этому, как дитя. Варда не спрашивал, счастлива ли она: он считал, что под его покровительством каждый должен быть счастлив. Иногда он улавливал в ее глазах легкий туман, подобный мареву у берегов Узкого моря [14] , но не задумывался об этом, ибо не привык вникать в чужую жизнь. Он отдавал себе отчет, что с некоторых пор стал домоседом, и понимал, что причиной этому — Ирина. Он был горд тем, что она принадлежит ему, что он вырвал ее из рук своего врага Феоктиста. Кесарь впервые увидел Ирину на ипподроме два года назад, во время больших праздников. Она была в светлой одежде, в венке из васильков. Это скромное украшение одухотворяло ее тонкие черты, и мраморное чело, казалось, излучало загадочный свет, свет невинности, девичьей чистоты. Варда послал слугу сказать, что хочет видеть ее.

13

Василевс — официальный титул византийского императора с середины VII в.

14

Узкое море — обобщенное название черноморских проливов, в данном случае — Босфора.

— Кто хочет? — спросила она.

— Варда, кесарь! — с нажимом ответил посланец.

— Не знаю его, — ответила Ирина.

Сконфуженный слуга передал ответ, но Варда, вместо того чтоб разгневаться, засмеялся. Он быстро понял, что Ирина не так наивна, какой хотела бы казаться. Она знала, что любое посягательство на нее вызовет не только пересуды, но и скандал, и потому держалась с таким достоинством. Второй раз Варда встретил ее на улице, остановил коня и заговорил с ней. Он умел расположить к себе женщину без особых усилий. Слишком много их прошло через его руки, и ему не надо было искать слова.

— А где венок из васильков? — спросил он.

— Умные люди не носят на голове украшений, которые интереснее их, — последовал ответ.

— А почему?

— Потому что украшения мешают заметить их самих...

— Ишь ты!.. А если венок — последнее из всего, что я заметил?

— Тогда зачем о нем спрашивать?

— Затем, что венок я и сам могу сделать, но снова увидеть твою красоту не могу — это от тебя только зависит.

— Я не ребенок, чтобы верить твоим сказкам, — ответила Ирина и свернула в переулок.

Варда хотел было последовать за ней, но появилась новая смена башенной стражи. Воины встали по обеим сторонам дороги, расставив ноги и сжав рукояти мечей. Варда в гневе пришпорил коня. Помешали догнать ее!.. Потом в дело включились его доверенные тетушки. Они были как щупальца его желаний, но девушка знала себе цену. И лишь тогда, когда придумали вариант с Иоанном, она согласилась, согласилась стать снохой Варды... Две двери и два длинных коридора отделяли свадебное застолье от опочивальни кесаря. Надо было пройти их. Труднее всего было в первый вечер. Но она была легкомысленной, и угрызения совести не долго мучали ее. Она знала, что от них остаются морщины на лбу, а потому беспечно бросилась навстречу своим желаниям. А они были отнюдь не духовными...

Уже с порога Ирина увидела седеющую бороду Варды и прибавила шагу. Усвоив притворство высокородных византиек, она не подбежала к нему, не стала бурно выражать свою радость по поводу его присутствия. Сев напротив Варды в инкрустированное перламутром кресло из самшитового дерева, она опустила длинные ресницы. Варда встал, подошел к ней, и она почувствовала, как его руки коснулись ее груди, а потом поползли вверх к соединились сзади на слегка склоненной шее. Сквозь ресницы проник блеск великолепного золотого ожерелья с драгоценными камнями, искусной работы восточного мастера... Ладони Ирины легли поверх самоцветов, она прижала их к заколотившемуся сердцу. Глаза расширились, округлились. Она вскочила и прильнула к широкой груди Варды.

— Откуда?

— Выкупился один раб...

— А у него оно откуда?

— Не спрашивал. — Кесарь пожал плечами. — Не ворованное же!

Ликование Ирины обрадовало его, но ее вопросы огорчили. Какая разница откуда? Главное, что красивое!.. Однако в глубине души он ее оправдывал. Увидев ожерелье, он и сам спросил, откуда у его старого раба, подаренного Магнаврской школе, такая драгоценность. Велел выпороть, но узнать правду. Пороть не понадобилось, старик сказал — от Константина, тот дал ему, чтобы выкупился. Подозрительный и недоверчивый Варда усомнился, но люди, проверившие это, подтвердили: Константин привез его из земли халифа. Это известие не обрадовало кесаря. Он слышал кое-что об отношениях философа и Ирины. И вот подарок, предназначенный для нее, волею судьбы должен попасть к ней через него, Варду! Это странное путешествие ожерелья вызвало у него раздражение. Сперва он решил не отдавать его Ирине, но красота работы, великолепие самоцветов и радость, которую ему предстояло увидеть в ее глазах, взяли верх. Он отдаст, но утаит от нее, какой путь через границы, по различным городам и деревушкам проделало ожерелье, наполнявшее шкатулку философа прекрасными грезами... Ирина продолжала любоваться подарком. Спроси она еще раз, кесарь рассердился бы, но она не спросила. Казалось, однако, что Ирина больше рада ожерелью, чем Варде. Да и почему она должна быть рада ему? Он непрерывно занимал ее рассказами о своих врагах, предчувствиями заговоров, разговорами о разных делах, не предназначенных для женских ушей. Умом она не блистала, зато имела врожденную хитрость. Каждый день подтверждал это, и чутье подсказывало кесарю, что хорошего ждать не приходится. Но ведь если плохое рано или поздно придет, зачем же торопить мысли о нем? Надо жить! Когда человек силен и властен, даже мгновение имеет высокую цену. А Варда считал себя и сильным, и властным.

9

Константину не хотелось идти в дом Феоктиста. К тому же после ухода людей кесаря, посетивших его, ему все опротивело Несмотря на их учтивость, философа не покидало чувство, что его допрашивают. Ожерелье в руках Деяна привело их в полное недоумение. В их умишках никак не умещалась мысль, что столь дорогостоящую вещь можно подарить слуге.

Константин улавливал в их вопросах мрачное недоверие. Наверное, им мерещилась какая-то тайна — например, заговор против кесаря, в котором Деян выступает как похититель. Но Деян не мог быть похитителем: он был, во-первых, стар, а во-вторых, кто пустит такого оборванца пред солнечный лик кесаря? Да и о выгоде нечего говорить: какая Константину может быть от этого голодранца выгода, которая стоила бы такой щедрости? Нет, нет, тут есть что-то, пока непонятное, но придет время, и все откроется.

Недоумение сквозило в их взглядах. Философ прекрасно знал слуг кесаря: они привыкли себя продавать, их вселенная находилась между золотых стен купленного благополучия, и думать иначе они просто не могли. Его имя и известность заставляли их быть вежливыми, не то они не остановились бы ни перед какими средствами, лишь бы раскрыть эту тайну. В их глазах Константин был либо большим хитрецом, либо большим дураком. Однако хитрец вряд ли расстанется с бесценным ожерельем...

Философ не проводил их. Просто подождал, пока они захлопнут за собой дверь, и улыбнулся. В улыбке были боль и сожаление. Вот кому он должен служить, бороться за их лицемерный мир, за их благополучие, над которым светит только одно солнце — золотой плевок номисмы [15] .

15

Номисма — византийская золотая монета (греч ).

Константин прошелся по комнате, прислушался. Магнавра стихла. Во всей школе горела только его свеча, он подошел к своим книгам и задумался. Надо уехать, надо бежать отсюда...

Мрак навалился на окна — густой, тяжелый. Константин стирал пыль с переплетов старинных томов и клал их кипой на стол. Он окончательно решил покинуть мир знати, где его душили притворство и фальшь. Пока он перебирал книги, глубоко в душе родились слова стихотворения:

Я так спешил вернуться! Но что нашел я тут? Надежд моих разбитых лишь отзвуки живут, Они мне грудь терзают уж много-много дней. Твой голос даже ночью звенит в душе моей... Любовь мертва навеки, тому виною ты. В науках преуспел я, но растерял мечты. Как рвался я на диспут, как в спорах пламенел! В искуснейших софизмах я рано преуспел. Но видел я, сколь дорог им древний их Багдад И как любовью к дому глаза у них горят, Им родина — опора, непобедимый стяг... А что же я такое?.. И кто мне друг и враг? Я разве византиец? Иль кесарь, может быть? И как могу я кровь свою славянскую забыть?.. К чему мне эта слава? И разве смысл в том есть. Чтоб мне теперь сражаться за славу их и честь? О, как они жестоки! Как их закон суров! Он веру иссушил мне и осквернил любовь! Зачем мне ждать напрасно, что логофет решит? Оставить все и бросить, и бог меня простит [16] .

16

Перевод А. Гугняна.

Константин поднял последнюю книгу с деревянной этажерки, и мысль его оборвалась. Быстрые шаги приближались к двери. Через секунду в комнату ворвались Савва, Горазд и Ангеларий. Они вытолкнули вперед смущенного и ошеломленного Деяна.

— Целуй руку!

— Он пьян от радости!

Деян опустился на колени, взял руку Константина, поцеловал и прижался к ней лбом.

— Учитель, я как во сне, мне и верится, и не верится!..

— Мы застали его в слезах, — сказал Савва.

— Все о какой-то ниве льна рассказывал, — вмешался Горазд.