Кирон Голова-в-Облаках

– Пираты увидят дым, - возразил Лиам, - решат, что мы возвратились по домам и предпримут вторую атаку.

– Чтобы добраться сюда, им потребуется не меньше часа, - заметил Кирон.
– В первый раз они застали нас врасплох и вырезали растерявшихся людей. Теперь, хоть нас и мало, мы вооружены и готовы к бою. К тому же мы знаем эти места, а враг нет. Если мы зажжем погребальный костер ближе к вечеру и пираты решат напасть, мы сумеем посчитаться за наших друзей. Дюжина или две подонков лишатся жизни в день нашего прощания.

– Правильно, - вступил в разговор Исидор.

– Если они не придут, то и говорить не о чем. А если придут, то хоть нескольких мы успеем убить, прежде чем темнота прикроет наш отход. Лиам почесал голову.

– Кентигерн приказал узнать обстановку. Он ничего не говорил о мертвых.

– У Кентигерна много забот, - мягко возразил Кирон.
– Ему хватает дел с живыми, но он не жестокий человек. И будь он здесь, обязательно приказал бы позаботиться о погибших. Он бы не допустил, чтобы они превратились в падаль.

Лиам, кажется, решился.

– Клянусь Молотом, ты прав, мальчик. А посему приказываю сложить большой костер из веток. Это все, что мы можем предложить нашим друзьям.

С древесиной проблем не было. В самом замке постоянно хранился большой запас бревен. Кроме того, все улицы были завалены полуобгоревшими обломками. Вскоре во дворе замка выросла огромная деревянная платформа.

Теперь предстояло трудное и неприятное дело - собрать тела погибших. Кирон, Шолто и еще двое получили задание обследовать замок, остальные распределились группами по три человека и отправились с ручными тележками по улицам города.

Об одном теле Кирон хотел позаботиться сам, хотя и знал, что сердце его разорвется.

Элике лежала в том же положении, в каком он ее оставил, но сейчас мало напоминала некогда полную любви, жизни и очаровательной грации молодую девушку. Это была бледная, сморщенная кукла.

Слезы потекли по лицу Кирона. Он заставил себя смотреть на нее, чтобы навеки смерть Элике запечатлелась в его памяти.

Эти губы он целовал когда-то. Эти груди прижимались к его телу, и он ощущал их тепло и упругость.

– Элике, любимая моя, дорогая, - шептал он сквозь рыдания.
– Я буду убивать за тебя. Я всю жизнь буду за тебя убивать, пока последний из этих скотов не подохнет ужасной смертью и земля не очистится.

Он сорвал парчовую штору и бережно завернул в нее тело. Это была шитая золотом и серебром индийская парча, покрывало для полного солнечной энергии и жизни ребенка. Укрыв девушку, он в последний раз обнял ее. И вдруг заметил на стене картину "Прыжок мисс Фитзалан". Полотно нелепо покосилось и в одном месте было разорвано ударом меча. Повреждение, однако, легко можно было исправить, дыру зашить, а след от пореза закрасить.

Кирон знал, что так ему уже никогда не написать. И это не имело значения - мертвая Элике лежала на его руках. Но на портрете она оставалась во всем цветении и великолепии юности. Вот так она и останется теперь жить, думал Кирон, застыв, как мотылек в янтаре. Придет время, и он позаботится об этом портрете, чтобы сотни лет спустя люди восхищались грацией и красотой Элике Фитзалан.

Он поднял свою ношу и понес ее к погребальному костру. Там люди мрачно продолжали свой скорбный труд. Гора тел уже поднялась высоко. Кирон взобрался на помост и, стараясь не потревожить мертвых, положил девушку как можно ближе к ее отцу.

Шолто и другие что-то говорили ему, но Кирон их не слышал.

Бревна полили китовым жиром. Наконец все было готово.

– Кто-нибудь хочет сказать слово?
– спросил Лиам.

– Я скажу.
– До Кирона неожиданно дошло, что происходит.
– Я скажу. Прежде чем огонь погребального костра поглотит тела наших друзей и любимых, я хочу, чтобы все, кто здесь есть, поклялись убить десятерых за каждого, кто лежит на этом помосте. Потому что это сделали не люди, а звери, посланцы самой смерти.

– Хорошая клятва, - откликнулся Исидор.
– Я клянусь.

– Я тоже, - сказал Шолто, - хотя, видит Лудд, мы мирные горожане.

Пламя скользнуло вверх, люди попятились от жара, зачарованно глядя, как огонь лижет потрескивающие бревна и балки, а костер начинает гудеть, как растревоженное чудовище.

Лиам выставил дозорного на сторожевой башне, откуда хорошо просматривалась дорога к реке, морю и широкая равнина. Все остальные замерли перед огромной стеной огня, поглощающего останки погибших.

Жар становился нестерпимым, люди отступали все дальше и дальше, лица покраснели, и пот высыхал на них, едва успев появиться.

Черные клубы дыма потянулись в небо, заплясали искры, взревел всепожирающий костер смерти.

– Прощай навеки, - сказал про себя Кирон.
– Если и вправду существует загробная жизнь, ты еще прокатишься на своей замечательной лошади дивным июньским утром. А я... Я, конечно, буду рядом и напишу тебя застывшей между землей и небом, напишу так, что души всех когда-либо живших на земле людей замрут в восхищении... Но прости меня, наверное, жизнь все-таки существует только для живущих, и твое последнее прибежище - это память знавших и любивших тебя.

Спустившийся со сторожевой башни человек что-то возбужденно говорил Лиаму. Кирон с трудом очнулся от своих мыслей и узнал, что дозорный увидел в сгущающихся сумерках марширующую из Литтл Хэмптона колонну, которая, по его оценке, должна была достичь Аранделя через полчаса.

– Благоразумие требует немедленно покинуть город, - сказал Лиам.
– Мы выполнили нашу задачу. Мы сделали больше: позаботились об убитых. Мы можем с честью вернуться домой.

– Только не я!
– свирепо ответил Кирон.
– Я скорблю по моим погибшим и жажду мести. Лиам обнял его за плечи и встряхнул:

– Мальчик, ты смел, но обезумел от горя. Нас двадцать человек. Мне доложили, что сюда идут не менее сотни. Они вооружены в лучшем случае, как мы, а скорее всего, значительно лучше. Сейчас не время исполнять твою клятву. Прояви терпение. Настанет пора, и мы нанесем удар.

Кирон высвободился из его хватки.

– Сэр, вы замечательный человек, и вы наш командир. Вы сказали, я обезумел от горя. Но горе и обострило мои мысли. Те, кто идут сюда, будут подниматься по склону, разве нет?