Киров

Сохранились географические карты, вычерченные им в городском училище. За первые он получил тройку, тройку с плюсом. А хотелось, чтобы работа была «как напечатанная». Следующие отметки — четыре, четыре с плюсом. За восьмую по счету карту поставили пятерку.

В его усердии, или, вернее, явно не наследственном умении напрягать свою волю, нет загадки. Только в первом классе церковноприходской школы вдобавок к безотчетной любознательности Сережу прельщали новизна обстановки, желание догнать в учении Саню Самарцева. Потом пришло иное.

Еще до окончания школы слышал Сережа от Анастасии Глушковой, сколько лиха перетерпела ее сестра Юлия, пока стала приютской воспитательницей.

Рассказывала Анастасия Константиновна и о себе. Как ребенком прошла пешком семьдесят верст в осеннюю непогоду из Кукарки в уездный Яранск, в школу. Как продрогшую и голодную девчонку, дав ей поесть и обогреться, повели в класс. Как, живя среди чужих, голодала. Зато теперь сама учительствует и копит рубль к рублю, чтобы купить дом и взять себе в дети маленьких сирот. В представлении Сережи сестры Глушковы были людьми образованными и благодаря образованию способными добиться исполнения всех своих желаний. Равняясь на воспитательницу и ее сестру, Сережа говорил:

— Изо всех сил постараюсь, а на кого-нибудь тоже выучусь.

Звучало это по-детски, но в сознание проникло глубоко.

Как-то в лесу Сережа познакомился со своим ровесником, деревенским пареньком, и вдруг спросил:

— Ты грамотный?

Тот даже букв не различал, и ему на десятилетия запомнилось, как огорчился Сережа. Он взволнованно советовал постараться изо всех сил, лишь бы ходить в школу.

В городском училище не могли не заметить вдумчивость и прилежание Сережи, хотя он не всегда и не по всем предметам шел, ровно.

Свою симпатию к нему наиболее часто выказывал Никифор Савельевич Морозов, преподававший математику и русский язык. В этом молодом силаче и острослове пропадал талант актера. Когда он играл в «Аудитории», публика надрывала животы, либо, не стыдясь, давала волю слезам. Морозову и в училище, на уроке, ничего не стоило вызвать хохот и слезы. Он, не церемонясь, вышучивал лентяя или растяпу, прежде чем влепить ему двойку. Сообразительных же и радивых хвалил на сто ладов. Если кто-нибудь не мог решить задачу, Никифор Савельевич обращался к старательному и спорому Сереже. У него, как правило, решение уже было наготове. Лицо учителя расплывалось в улыбке:

— Вот у Кострикова голова работает!

Морозов хвалил Сережу и за то, что у него «голова работает» подчас своеобразно. Классу задали сочинение на вольную тему: школьный двор. За окнами виднелись только гимнастические трапеции, несколько деревьев, поленница дров и забор. Все, кроме Сережи, соблазнились этой скудной картиной, запечатлеть которую на бумаге легче легкого. Когда на другой день Никифор Савельевич по обыкновению читал вслух лучшее сочинение, класс зашумел:

— Костриков все придумал!

Оказалось, он наделил воображаемый школьный двор всем необходимым, вплоть до цветника и крашеных скамеек на посыпанных песком аллеях. Разъяснив классу, в чем достоинства прочитанного сочинения, Морозов вывел в тетрадке большую пятерку:

— Жаль, нет отметки выше!

Сочинение, надо полагать, действительно поражало своеобразием. Как вспоминают уржумцы, годы и годы восхищался им Морозов.

Больше всего пришлось ему по душе, что Сережа всерьез сдружился с книгами. Никифор Савельевич порой целый урок напролет читал вслух Гоголя, Пушкина, Некрасова, на досуге толковал с ребятами о прочитанном. Сережу тогда хлебом не корми, дай послушать.

Одну из комнат в «Аудитории» заняла читальня городской библиотеки. Сережа с удовольствием приносил дрова, топил печку, лишь бы заслужить расположение библиотекаря Варвары Аристарховны Макаровой, правда она и без того охотно подбирала для него книги.

Не удивительно, что Морозов приглашал к себе домой своего любимца и благодарного собеседника, давал ему книги. Возможно, этому учителю обязан был Киров тем, что рано увлекся произведениями классиков.

Но вряд ли одному только Морозову. Сережа посещал и библиотеку-читальню Общества трезвости, хотя, как правило, детей и подростков туда не пускали. На эту уступку пошел учитель-инспектор городского училища Гавриил Николаевич Верещагин, избранный «ответственным лицом», руководителем библиотеки-читальни общества.

Ценил Сережу также опытный учитель географии и естествоведения Александр Сергеевич Раевский, человек передовых взглядов, впоследствии участник первой русской революции. В 1901 году Раевский написал официальный отзыв о Сереже:

«По своим нравственным качествам, серьезному отношению к делу и успехам Костриков за все время пребывания в училище принадлежал к хорошим ученикам.

Всегда серьезный, сознательно и добросовестно относившийся к своим обязанностям, он отличался совершенно безупречным поведением.

Объяснением же некоторой шероховатости в его успехах может служить, как это не раз и высказывалось на заседаниях педагогического совета, обстановка, при которой ему приходилось жить.

Как воспитаннику приюта, притом далеко не обеспеченного материально, Кострикову нередко приходилось исполнять различные работы по домашнему хозяйству — от помощи на кухне до присмотра за маленькими детьми включительно, — что, конечно, не могло не мешать его учебным занятиям».

Хотя отзыв Раевского благожелателен и точен, облик подростка был сложнее.

По грустной прихоти случая городское училище помещалось наискосок от родного дома Сережи. После уроков одноклассники мчались домой, а он — он должен был поворачивать в обратную сторону. Каждый день, из года в год, в течение четырех лет.

Если и забегал он на Полстоваловскую, к бабушке, то ненадолго. Дров наколет, воды принесет. Порой бабушка сетовала: коза Шимка опять набедокурила в чужом огороде, поймали ее и не отдают. Ни с кем рассерженные потравой соседи не были так сговорчивы, как с Сережей. Он приволакивал Шимку домой. А сам уходил в приют.

Сережа все переносил молча. Уже не ново было для него, что не один он очень несчастлив и что он вовсе не самый несчастный на свете. Многим жилось хуже.

О них, о тех, кому хуже, он задумывался все чаще и чаще.

Вместе с соучениками Сережа мастерил безделушку и внезапно вскрикнул:

— Расшибся, и его же бьют!..

Дети прильнули к окну. На казарменном плацу муштровали новобранцев. Один из них, сорвавшись с трапеции, упал. Подняться он не мог, и фельдфебель надавал ему зуботычин. Сережа насупился, к самоделке больше не прикоснулся.