Киселёв vs Zlobin. Битва за глубоко личное

Киселёв: В России меньше ориентируются на деньги. О деньгах вообще не очень прилично говорить, мы не так воспитаны. Есть вещи поважнее. «Девушка бедная, но честная» – это всегда считалось высокой оценкой. И до сих пор это хорошее качество. Здесь и правда к деньгам иное отношение.

Злобин: Не говорить о деньгах, не беспокоиться о деньгах, которые ты зарабатываешь, не проверять, как власть их тратит, – это, извини, просто еще один атавизм из советской истории. Государство думает о твоих деньгах… Вот сейчас российские пенсионеры это на своей шкуре почувствовали. Но это еще одна причина того, что Россия и Америка плохо понимают друг друга. Россияне живут какими-то…

Киселёв: Сверхидеями. Это так.

Беседа вторая Об информационной политике и административном ресурсе

Злобин: Итак, будем считать, что ты главный пропагандист, главный рупор Кремля. По должности уж точно. У тебя в руках огромное агентство, колоссальный административный ресурс. Ты управляешь всей этой махиной. Ты чувствуешь себя пропагандистом? Вот скажи мне, где граница между тем, как ты сам считаешь, в чем ты сам убежден и что является твоим личным мнением, – и государственной линией? Потому что агентство-то государственное, ты не можешь игнорировать государственную линию. И я не уверен, что у тебя лично с государственной линией все совпадает. Где эта граница?

Киселёв: Ну, даже пресс-секретарь президента Путина Дмитрий Песков заявляет о несогласии со мной. Он говорит: «Это мнение Киселёва, оно не обязательно совпадает с мнением Кремля». То есть это даже вербализовано. Я делаю именно авторскую программу «Вести недели» на телеканале «Россия 1». Так же и в Международном информационном агентстве «Россия сегодня» делается много авторских материалов, с которыми мне лично не обязательно соглашаться. И Кремль может не соглашаться. Просто государственная позиция по свободе слова в стране не сводится к формуле Козьмы Пруткова из известного эссе «О введении единомыслия в России» – где, помнишь, предлагается основать один печатный орган с изложением позиции властей, а все остальные частные издания пусть перепечатывают из него основные статьи. Да и единомыслия в России никто не требует. Пресса – источник информации о новостях и площадка для их осмысления. Отсюда и свобода слова. Мы в государственном информационном агентстве свободу слова как раз и культивируем. И у нас в агентстве, как и на государственном телевидении, абсолютное многоголосие, полифония. Да и на каналах Всероссийской государственной телерадиокомпании (ВГТРК) может и Коля Сванидзе вести программу, и Сережа Брилев, и я веду свою программу. У каждого свой ракурс, свой взгляд. У публики есть выбор. Есть дискуссии в прямом эфире, многочасовые, ежедневные, приглашают туда и кандидатов в президенты, и фриков, и кого угодно. И именно это разнообразие, информационная полнота и корректность для публики очень привлекательны. При этом, разумеется, обязательно представлена позиция главы государства и правительства.

Флагман ВГТРК – телеканал «Россия» – уже не первый сезон становится лидером общенациональных рейтингов, притом что работать приходится в условиях жесткой конкуренции – ведь у людей сейчас в телике по тысяче каналов. Достойный и честный результат. Так же как и радио «Вести ФМ» холдинга ВГТРК – лидер по рейтингам среди российских разговорных станций, а в интернете столь же убедительные результаты у флагманского ресурса МИА «Россия сегодня» RIA.RU. Это самый популярный в России информационный ресурс, не считая поисковиков. Мы также безусловные лидеры по подпискам и цитированию в соцсетях. И это в условиях свободы слова и конкуренции, когда никто никого не заставляет пользоваться именно нашей информацией. Никаких ограничений.

Россия в информационном пространстве хочет опираться на твердые факты, иметь исчерпывающую картину мира, включая самую широкую палитру мнений. Если так, то цель государственного информационного агентства – создать такой ресурс. Он полезен всем гражданам независимо от статуса – для осмысления событий в стране и мире. Вот так, собственно, я и понимаю государственную позицию, и никак иначе. Поэтому-то, повторюсь, и диапазон свободы слова в России огромный. А я в этом диапазоне лишь одно из мнений. Хотя есть телеканалы и частные информационные агентства, у которых другое мнение, отличное от моего чуть ли не по всем пунктам. Но это нормально.

Злобин: Хорошо, тогда ответь мне на такой вопрос: как ты, будучи главным человеком в агентстве, вырабатываешь его стратегию? Как определяешь тематику? Объясни мне механизм. Как все происходит. Я хорошо знаю, как это происходит в западных, например, агентствах. А как у тебя?

Киселёв: Мы просто идем за новостной повесткой. Есть календарь событий, и мы ему следуем. Как у всех. Если тебя интересует Кремль, то я туда на летучки не хожу.

Злобин: Не ходишь, так-так… Тебе звонят? Или фельдъегерь доставляет пакет?

Киселёв: Нет, фельдъегерь мне пакет тоже не доставляет. Полковнику никто не пишет… Было несколько раз, три или четыре, когда я советовался с Дмитрием Песковым. Мне нужно было кое-что уточнить, получить больше информации по международным встречам президента, понять, что имеется в виду.

Злобин: Советоваться – это вещь совершенно нормальная, тут ничего такого нет.

Киселёв: Да, я могу сам поднять трубку и позвонить кому угодно, например министру, академику, кому-то в администрации президента, губернатору или депутату, в МИД – попросить консультации и встречи, чтобы прояснить какие-то тонкости. Бывает и по-другому. Время от времени мы у себя в агентстве устраиваем встречи с министрами и людьми аналогичного ранга в режиме off the record c приглашением главных редакторов ведущих российских изданий. Просто для понимания. Но чаще всего мы обращаемся к экспертам. Моя цель – культивировать квалифицированную журналистику. Например, у нас была проблема в связи с публикацией интервью Леонида Ринка по делу Скрипалей – причем такая, что мы никак не могли ее разрешить. Если помнишь, Мария Захарова сделала заявление, что нет такого газа – «Новичок», нет такой формулы и не было такого советского проекта. А химик Вил Мирзаянов, который живет сейчас в США, сказал: «Ну как же, был проект «Новичок», мы над ним работали, вот вам даже формула». Возникло противоречие, мы стали разбираться. Маша была в Токио, мы с ней переписывались целый день. Мне стало действительно интересно, потому что, прежде всего, у меня нет оснований Маше не доверять. Она ярчайший дипломат и при этом очень скрупулезно работает с информацией.

Злобин: Ну а, с другой стороны, Маша же не химик и не эксперт-криминалист.

Киселёв: Вот именно. И мне нужно было понять, почему так говорят химики. Это было настоящее журналистское расследование. Наши коллеги из «Ленты» и других интернет-ресурсов нас потом ругали за то, что мы трижды правили содержание интервью с Ринком, агентство Франс-Пресс говорило, что мы путаемся в показаниях, и тому подобное. Все это интересная история. Я в конце концов попросил телефон Ринка, потому что хотел сам с ним поговорить – какая-то у нас получалась нестыковка, а не доверять Ринку у меня ведь тоже нет оснований. И в результате мне Леонид Игоревич рассказал, как обстояли дела.

Понимаешь, в интервью с учеными молодым журналистам сложно. Иной раз даже кажется, что человек не улавливает суть задаваемого вопроса. Журналисту интересно одно, а ученому – другое. Людям из разных миров с трудом удается подобрать общий язык. Ученые, разумеется, знают свой предмет, но не всегда понимают нерв дискуссии – это все очень далеко от их интересов. И вот я все ломал голову – как же так, ученые говорят о «Новичке», знающие люди, они же не будут просто так трепать языками? А политики говорят, что не было ни «Новичка», ни проекта. Откуда взялся «Новичок»? И я вдруг подумал, что это мог быть внутрилабораторный жаргон, такая своеобразная кликуха… Эта идея как-то уже была способна примирить версии обеих сторон, и я за нее уцепился. Вот он, ларчик-то, просто открывался. Ученым же не дают читать секретные документы. Им дают техническое задание, а работу же надо как-то назвать для внутреннего пользования – ну пусть будет «Новичок». А официально – вроде и ничего не было такого.

Вот об этом я Леонида Игоревича Ринка и спросил. Мария Захарова говорит одно, Вил Мирзаянов другое – как это все-таки стыкуется? И в сухом остатке оказалось, что, действительно, ученые, которые занимались разработками, получили техническое задание – сделать формулу, синтезировать вещество с определенными свойствами. Но формула – это еще не оружие. Потому что нужна целостная боевая система – средства доставки, антидоты, меры предосторожности, много всего. Разные элементы системы разрабатывают разные институты. Готовые разработки ученые передавали военным, и все это превращалось в боевую систему уже в их руках. Так вот, у военных есть специальные реестры, грубо говоря, амбарные книги, в которых они регистрируют поступления. И среди прочего был реестр с заголовком «Новичок», в который новые поступления записывались под кодами «Новичок-1», «Новичок-2», «Новичок-3» и так далее. Иначе говоря, «Новичок» – это название способа регистрации боевых систем химического оружия. Причем одного из многих. И, что важно, «Новичок-1» и, к примеру, «Новичок-2» – это совсем разные боевые системы, с разными формулами, с разными средствами доставки, с разными антидотами, с разными целями. Слово-то «Новичок» есть, но оно не означает ничего конкретного. Оно не работает без цифры.

Злобин: То есть, по-твоему, просто «Новичка» вообще не было, Маша все правильно сказала?

Киселёв: Ну да, фактически не было ни формулы «Новичка», ни проекта «Новичок». Получается, что сам по себе «Новичок» как конкретное вещество – это выдумка британцев. Нельзя говорить, что кого-то отравили «Новичком» – тут надо либо разобраться в теме и знать, о чем говоришь, либо просто молчать и не выдумывать.

Злобин: А это все Ринк тебе рассказал? Интересно, он же, как ученый, наверное, не должен знать такие вещи.