Кисельные берега

Августейшая особа встрепенулась:

– И?

– Желает отчитаться по итогам и рассчитаться по векселям.

– Зови! – велел король и в нетерпении затряс обоими коленями. – Его-то мне и надо.

Канцлер небрежно кивнул секретарю. Тот посеменил на полусогнутых к распорядителю, нашептал ему имена и звания приглашаемых. Распорядитель, сдвинув брови и не оборачиваясь, отдал команду незамедлительно выросшему за его спиной лакею. Лакей торопливо поцокал каблуками туфель в приёмную. Тут же, занырнув обратно, помпезно и величественно объявил посетителей.

На мраморные плиты длинной залы ступили сафьяновые сапоги вышеградского купца с загнутыми по исфаханской моде носами и сапоги его сопровождающих: потёртые, но добротные и удобные русобородого витязя и войлочные, отороченные беличьим мехом смутно знакомой девицы… Уж не той ли, припомнил король, наблюдая за приближением делегации, что оскандалилась на свадьбе Альфреда, устроив фейерверк превращений? И сама, помнится, чего-то там колбасилась, и почтенную супругу франкского вельможи под раскалённые башмаки подвела…

Гости остановились у меловой стоп-линии, обозначенной метров за пяток от трона, и согнулись в поклонах.

– Ты ли это, Порфирий Никанорыч? – вздёрнул брови Кшыштав. – Не рассчитывал на скорую встречу, не думал, что успеешь возвернуться до начала ледостава. По весне ждал.

Никанорыч снова поклонился:

– Здравия вашему величеству и всемерного благопроизрастания! – поздоровался он, как и положено по дворцовому этикету, после первых слов короля, к нему обращённых. – Сам не устаю удивляться постигшей меня удаче и божией милости, позволившей не задерживаться в чужедальних краях доле необходимого.

– Господь милостив, - согласился король и побарабанил пальцами по подлокотникам. – Успешен ли был твой вояж, купец?

Никанорыч немедленно придал лицу жалостливое выражение:

– Бывало и лучше, ваше величество, - завздыхал он с надрывом, словно стельная корова. – Расходы оказались непомерны, а заморские купцы жуликоваты и алчны. За кажной копейкой приходилось ходить мне, как за дитём малым, отбивать у кровососов тамошних, беречь да кохать!

– Ты что ж – пустой, нешто, вернулся? – сдвинул брови король.

Никанорыч притормозил с жалобами, сообразив, что чрезмерно увлёкся:

– Ежели и пустой, ваше величество, то лишь для себя! Себе в убыток сходил. Токмо о ваших вложениях моя забота и была: раз обещался на каждую серебрушку вашего величества золотой положить, так исполню во что бы то ни стало! Расшибусь, ваше величество, а исполню! Ибо слово купецкое крепче железа… - он махнул рукой Силантию, замершему у дальних дверей. – Прикажете, разве, внести моё нижайшее приношение?

Король благосклонно кивнул и сцепил пальцы рук на груди, сдерживая нетерпение.

– И в самом деле на каждый серебряный талер золотой дирхем положил, купец? Не врёшь?

Порфирий Никанорыч самодовольно откинул крышку поднесённого ему ларца:

– Извольте убедиться, ваше величество!

Величество по-гусиному вытянуло шею, шипнуло и причмокнуло удовлетворённо. Что ж, золото никогда не лишнее, а уж теперь-то…

– Благодарю за службу, Порфирий Никанорыч, - король соизволил отметить достижения спонсированного им негоцианта. – Что думаешь делать ныне? Куда двинешься из Колбаскова?

Торговый гость, польщённый высочайшим вниманием, принялся обстоятельно докладывать о своих делах и планах: о зимовке стругов, о санном пути, о дороговизне съёмных квартир на Пивной улице, о том, что на Колбасковской таможне взятки дерут совершенно уж безбожно… Король милостиво внимал. Канцлер ловил малейшее движение мимики его величества, дабы предугадать момент, когда тому внимать надоест, дабы незамедлительно посетителя выставить. Секретарь делал вид, что активно конспектирует, а те двое, что до сей поры безмолвно сопровождали купца, не сводили глаз с живого олицетворения скорби, замершего на высоких ступенях золочёного трона.

Глава 89

– ----------------------------------

Кира сразу, ещё от входа, заметила маленькую фигурку в чёрном и боле не смогла отвести от неё глаз. Эти поникшие плечи… И бледное лицо в обрамлении чёрного крепа… И опущенные глаза, подчёркнутые синеватой тенью страдания… Запавшие щёки и крепко сжатые, бескровные губы… Неужели это она? Не может быть. Совершенно не похожа…

Отступила вдруг непроходящая, разъедающая душу ревность и вечное раздражение от дурацкой её непосредственности, и презрение к непроходимой наивной глупости. Сердце сжалось от острой жалости. Кира только сейчас поняла и где-то даже почувствовала, какую ломку пришлось пройти этой неискушённой душе, беззаветно влюблённой и не ждущей от жизни подвоха. Превращение из наивной дурочки состоялось без участия фей, колдуний и прочей нечисти – перемены во внешности говорили об этом достаточно внятно: два всемогущих волшебника – боль и разочарование – совершили его. Причём тем единственным способом, которым они с успехом пользуются тысячелетиями. Весьма болезненным, надо сказать.

Оставался один вопрос. И весьма щекотливый. В кого превратилась бесхитростная Пепелюшка?

Кира сглотнула застрявший в горле ком и подумала, что знать ей этого совсем не хочется. Зря она сюда пришла. Что она может сказать вдовствующей принцессе Габриэлле? Совсем не то же самое, что сказала бы Пепелюшке…

Примите, мадам, мои соболезнования? Да, пожалуй. В таких случаях лучше всего изъясняться штампами. В таких случаях они уместны и спасительны. Да. Сейчас Никанорыч жаловаться на таможенников закончит и… тогда она… А, может, он сам всё и скажет? Он же среди них нынче хэдлайнер? Вот пусть и продолжает солировать. Они с Медведем просто молча солидаризируются с оратором и… всё. Развернуться и уйдут. И никогда больше не увидят этой странной, невозможной, неправильной Пепелю… Нет, ну какой ещё Пепелюшки?! Её высочества принцессы Габриэллы. Никакая она теперь не Пепелюшка…

– Мерси за сигнал! – прервал, наконец, бесконечное брюзжание Никанорыча его величество Кшыштав. – Насчёт таможни – это да, это мы изучим, разберёмся, примем меры в части касающейся… А вас, - король прижал сцепленные пальцы к груди и скорбно поник длинными усами, - вас, почтенный Порфирий Никанорыч, прошу пожаловать на поминальный обед в первую среду от святого Андрия. Полагаю, вы наслышаны о нашей беде…

– Э… - смутился купец. – С величайшими и глубочайшими сожалениями припадаю к ногам вашего величества и несчастной вдовы благороднейшего принца. Какая ужасная потеря! Кабы мне знать! – воскликнул он и принялся интенсивно тереть сухие глаза. – Разве бы я позволил! Разве отпустил одних-то! Но откель, откель было знать мне, грешному, что гостевание у императора Сяньского окажется опаснее вояжа в неведомые Египетские земли? А оно вона как вышло… Как пережить? Как пережить мне свою ошибку? Век себя казнить стану, ваше величество, за подлую непредусмотрительность! И замаливать грех легкомыслия…

– Ну будя, будя… - вздохнул король. – Ничего уж не воротишь, как ни молись… Видал вдовицу печальную? – кивнул он на свою невестку. – Вот она, дочь моя названная… Боль моя ныне и забота. Извелась вся, с лица спала, а доктора только руками разводят, опасаются как бы не померла от чёрной тоски. Ох… - грустно покачал головой и понурился челом.
– Наследника не уберёг, так хоть жену его разлюбезную спасти надобно. Постараться… Не поможешь, Порфирий Никанорыч?

Купец от неожиданности ажно прихрюкнул и вытер вспотевшие вдруг ладони о крытую парчой волчью шубу.