Клеопатра. Последняя царица Египта

Ослабив таким образом напряжение, Цезарь обратил свое внимание на другие вопросы. Пока Авлет был в Риме (в 59 г. до н. э.), он влез в огромные долги, пытаясь купить себе поддержку в сенате и вновь воцариться на троне Птолемеев, и в этом Цезарь увидел теперь способ как про демонстрировать свою благожелательность в отношении египтян, так и заставить их заплатить за содержание его небольшого флота и армии в Александрии. От лица кредиторов Авлета он потребовал очень умеренную сумму, равную 10 миллионам денариев (что по цене на начало 2010 г. составляет свыше 27 миллионов долларов или около 17 миллионов фунтов стерлингов. – Ред.), хотя все, вероятно, понимали, что изначально долги Птолемея Авлета составляли гораздо большую сумму, чем эта. В то же время Цезарь не попытался требовать с египтян военную контрибуцию, хотя то, что сначала они защищали дело Помпея, оправдало бы Цезаря, если бы он сделал это. Этим способом и путем передачи Кипра в дар Египту он старался добиться благосклонности александрийцев, но, к сожалению, его усилия в этом направлении были полностью сорваны интригами Потина. Вероятно, было бы нетрудно собрать 45 тонн серебра (10 миллионов денариев по 4,5 грамма серебра в каждом. – Ред.), но Потин предпочел отправить в переплавку царскую золотую посуду и богатые сосуды из храмов, чтобы обратить их в деньги. Он приказал поставить на царский стол деревянные и глиняные блюда и кубки и сделал так, чтобы об этом стало известно горожанам, он хотел показать им нужду, до которой довела их алчность Цезаря. Тем временем Потин снабжал римских солдат зерном очень плохого качества и в ответ на их жалобы говорил им, что они еще должны быть благодарны за то, что вообще что-то получают, потому что у них нет на это права. Он также не замедлил сказать Цезарю, что тому не следует тратить свое время в Александрии или заниматься пустяковыми делами Египта, когда срочные дела, вероятно, зовут его назад в Рим. Его манера обращения к диктатору была постоянно грубой и враждебной, и почти нет никаких сомнений в том, что он строил против него заговор и держал связь с Ахиллесом.

Вскоре внезапно начались военные действия более или менее случайного характера, и Цезарь не замедлил нанести свой первый удар по врагам. Узнав, что они пытаются посадить людей на свои корабли, которые стояли на приколе в западной части Большой гавани, и зная, что сам он недостаточно силен, чтобы удержать или использовать больше чем несколько из них, Цезарь послал небольшой отряд, которому удалось поджечь и уничтожить весь флот, состоявший из 50 боевых кораблей, которые во время последних боевых действий были одолжены Помпею, из 22 сторожевых кораблей и 38 других судов, оставив противнику только те суда, которые стояли в гавани Счастливого Возвращения за дамбой. В этом пожаре, по-видимому, сгорели и некоторые постройки на набережной рядом с гаванью, а также была уничтожена какая-то часть знаменитой Александрийской библиотеки. Но то, что писатели того времени умалчивают об этой катастрофе, указывает на то, что потеря была невелика и, по-моему, можно не считаться с утверждением более поздних авторов о том, что тогда сгорела вся библиотека. Следующим ходом Цезаря был захват Фаросского маяка и восточной оконечности острова, на которой он был построен, в результате чего вход в Большую гавань был заблокирован, а выход кораблей самого Цезаря в открытое море превратился в маневр, который можно было совершить в любой момент. Одновременно Цезарь быстро построил сильные укрепления во всех уязвимых точках своей сухопутной обороны и тем самым полностью обезопасил себя от прямого нападения.

Его не очень беспокоила эта ситуация. Говорят, что Цезарю приходилось не раз бодрствовать всю ночь, чтобы обезопасить себя от рук наемных убийц. Но никакое непредвиденное обстоятельство такого рода не помешало ему наслаждаться жизнью в Александрийском дворце. С ранней юности Цезарь, вероятно, привык к мысли о кинжале наемного убийцы. Его многочисленные любовные интрижки делали возможность внезапной смерти неотвратимой каждый день, а карьера политика и правителя тоже постоянно подставляла его под возможное покушение. Ревность мужей, чьих жен он соблазнил, месть людей, выживших после массовых избиений, которые он спровоцировал, возмущение политиков, чьим амбициям он мешал, и ненависть огромного количества людей, которых он так или иначе обидел, подвергали жизнь Цезаря постоянной опасности. Поэтому махинации Потина не достигли цели, боевой дух и изобретательный ум великого римлянина по-прежнему были на высоте, и он сделал в сложившейся ситуации то, что, попросту говоря, было бессовестным соблазнением царицы Египта.

Клеопатра, по-видимому, испытывала такое же сильное влечение к Цезарю, какое он испытывал к ней. И хотя сначала каждый из них осознавал, каким преимуществом он будет обладать, завоевав сердце другого, и регулировал свои действия соответствующим образом, видимо, не стоит сомневаться в том, что после пары дней близкого дружеского общения между ними возникла самая настоящая романтическая привязанность. Со стороны Клеопатры, безусловно, любовь была полна свежести первого серьезного чувства в жизни, а со стороны Цезаря несомненна страсть далеко не юного (родился в 102 или 100 г. до н. э., то есть 54 или 52 года в 48 г. до н. э. – Ред.) мужчины, который наслаждался живостью и прелестью прекрасной девушки. Будучи уже в возрасте, Цезарь тем не менее был, как сказал бы романтик, идеальным любовником. Его красивое лицо с резкими чертами (Цезарь принадлежал к древнему римскому патрицианскому роду Юлиев. – Ред.), атлетическая и изящная фигура, привлекательные манеры и удивительные и великие дела, которые он совершил, были предназначены для того, чтобы завоевывать сердца женщин. А для Клеопатры он, вероятно, обладал особой притягательностью благодаря своей репутации храброго и надежного человека в любой ситуации, а также благодаря демонстрируемому им в тот момент хладнокровию и кажущейся беспечности.

На тот момент Цезарь пребывал в отпускном настроении и вел во дворце жизнь полную веселья. Он сбросил с себя государственные заботы с легкостью, которая стала частой практикой в искусстве снимать с себя ответственность. И когда 25 октября Цезарь получил из Рима весть о том, что его сделали диктатором на следующий, 47 г. до н. э., он почувствовал, что причин для беспокойства нет. Пока несчастный юный Птолемей дулся, отойдя на второй план, Цезарь и Клеопатра открыто искали общества друг друга и веселились вместе, казалось, почти целыми днями. С таким мужчиной, как Цезарь, результат близкого общения был неизбежным; также можно было не ожидать, чтобы беспечная и импульсивная двадцатилетняя девушка будет вести себя осторожно и пристойно в таких необычных и волнующих обстоятельствах. Возможно, что Клеопатра уже прошла через брачную церемонию со своим братом-соправителем, согласно обычаю египетского царского двора, но весьма маловероятно, чтобы это было чем-то большим чем пустая формальность, и нет причин сомневаться в том, что она еще не знала мужчины, когда встретила Цезаря. Ребенок, которого она в должные сроки родила диктатору, был ее первенцем; но если бы ее предыдущий брак не был формальным, она, возможно, уже наслаждалась бы преимуществами материнства, если принимать в расчет ее плодовитость впоследствии.

Веселая жизнь в осажденном дворце и развитие любовных отношений, разворачивающихся в нем, были грубо нарушены двумя последовательно произошедшими событиями, которые немедленно вызвали действительно серьезные боевые действия. Маленькая принцесса Арсиноя, которая, как и все женщины рода Птолемеев, вероятно, была наделена сильным духом и бесстрашием, внезапно скрылась из пределов римских оборонительных рубежей в сопровождении своего nutritius (воспитатель, наставник. – лат.) Ганимеда и присоединилась к египетской армии под командованием Ахиллеса. Заговор, составленный, без сомнения, Ганимедом, имел своей целью возвести принцессу на трон, пока Клеопатра и двое ее братьев находились фактически в заточении на мысе Лохиас. И как только Арсиноя и Ганимед добрались до штаба египетской армии, они начали открыто подкупать всех офицеров и чиновников для достижения своей цели. Но Ахиллес, который вел свою игру, решил, что умнее будет остаться верным своему монарху и попытаться спасти его из когтей Цезаря. Вскоре между Ганимедом и Ахиллесом возникла ссора, которая закончилась убийством последнего, а его функции тотчас были взяты на себя его убийцей, после чего война пошла с новой силой. Перед смертью Ахиллеса Потин тайно связался с ним, по-видимому с целью обсуждения возможности убийства Цезаря и осуществления бегства царя Птолемея и его самого из дворца, прежде чем Арсиноя и Ганимед начнут контролировать ситуацию. О заговоре Цезарю сообщил его брадобрей, «суетливый человек, занимавшийся подслушиванием, чрезмерная робость которого заставляла его во все совать свой нос». И на пиру в честь примирения Птолемея и Клеопатры Потин был арестован и немедленно обезглавлен – смерть, которую поэт Лукан считает слишком хорошей для него, так как именно такой смертью умер великий Помпей. Пока, насколько можно судить теперь, Цезаря можно полностью оправдать за то, что он убрал этого злокозненного евнуха с дороги во избежание дальнейших бед. Потин принадлежал к той категории придворных, которая встречается на протяжении всей истории Востока и неизменно вызывает осуждение более нравственного Запада. Но все же следует помнить один факт, который говорит в пользу Потина: насколько нам известно, он одинаково энергично плел интриги как ради своего юного царя Птолемея, так и ради своего собственного продвижения, а его предательские шаги были направлены против угрожающего вторжения силы, которая безжалостно разрушала жизнь царских домов обозримого мира. Преступление Потина против проигравшего Помпея было не более подлым, чем многие из известных деяний царского двора, которому он служил. А того факта, что он, подобно двум другим участникам заговора, Ахиллесу и Теодоту, заплатил за свои дела кровью и жизнью, достаточно, чтобы избавить его, жившего в те далекие времена, от дальнейших проклятий.

Первыми военными действиями, которые вызвали у Цезаря дурные предчувствия, а у его солдат беспокойство, было загрязнение врагом его запасов воды. Царский квартал получал питьевую воду по подземным каналам, соединяющимся с озером, расположенным за городом. И как только Цезарь понял, что с этими каналами враг может что-то сделать, он попытался прорваться в южном направлении, возможно по широкой улице, которая вела к Вратам Солнца и озеру Харбор. Но здесь Цезарь встретил упорное сопротивление, и потери в живой силе были бы очень велики, если бы он продолжил свои попытки. Однако, к счастью, на осажденной территории была найдена в большом количестве пресная вода, о существовании которой никто и не подозревал. Таким образом, Цезарь был избавлен от бесславного отступления из города, в который он вошел с такой помпой, и от вынужденного возвращения на родину по Средиземному морю, когда возложенная им на себя задача оставалась незаконченной, а его честолюбивые планы на будущее Клеопатры невыполненными.

Вскоре он получил желанную весть о том, что 37-й легион прибыл из Малой Азии с запасами продовольствия, оружием и осадными орудиями и корабли бросили якорь на некотором расстоянии от побережья Египта, не имея на тот момент возможности прибыть к Цезарю из-за противного ветра. Цезарь немедленно отплыл на всех своих кораблях, чтобы встретить их, причем на кораблях были только их команды с острова Родос, а все войска оставались удерживать рубеж обороны на суше. Соединившись с подкреплениями, Цезарь вернулся в гавань, с легкостью разгромил эскадру египетских кораблей, которая собралась севернее острова Фарос, и с победой вернулся к месту швартовки у стен дворца.

Он был настолько уверен в своей силе, что затем обогнул на кораблях этот остров и напал на египетский флот в его собственной гавани за дамбой, нанеся египтянам тяжелые потери. Затем Цезарь высадился на западной оконечности острова Фарос, который все еще удерживал враг, взял укрепления штурмом и соединился со своими собственными силами, которые были расположены вокруг маяка на восточной оконечности острова. У него был план пройти по Гептастадиуму и, удерживая таким образом и остров, и дамбу, овладеть западной гаванью Счастливого Возвращения и, наконец, вбить в город клин с этой стороны. Но здесь Цезарь потерпел опасное поражение. В то время, когда он лично возглавлял атаку на южную, или городскую, оконечность Гептастадиума, а его люди хлынули на него с острова и с кораблей, стоящих в Большой гавани, египтяне предприняли энергичную атаку на его северную оконечность, тем самым отрезав римлян на узкой дамбе, к ужасу тех, кто наблюдал за сражением с мыса Лохиас. К счастью, римские корабли были поблизости и подобрали тех, кто уцелел в этом кровопролитном бою, когда враг начал теснить римлян с обоих концов дамбы. И некоторое время спустя римские воины взобрались на борт кораблей и уже на полной скорости гребли по Большой гавани. Но на палубу судна, на котором был Цезарь, запрыгнуло такое количество людей, что оно опрокинулось, и теперь перед нами драматическая картина: властелин римского мира спасает свою жизнь вплавь в спокойных водах гавани, держа в вытянутой вверх руке сверток с важными документами, которые он имел при себе в момент катастрофы; Цезарь тащит за собой свой алый военный плащ, зажав его в зубах, и при этом постоянно окунает свою уже довольно лысую голову в воду, чтобы уклониться от метательных снарядов, которые пускали в него победители-египтяне, неистовствовавшие на отбитой у римлян дамбе и кричавшие все одновременно. Но вскоре Цезаря подобрал и принял на борт один из его кораблей, и великий полководец вернулся во дворец, сильно замерзший, в промокшей одежде, с которой ручьями текла вода, потеряв уже в конце плащ, который был заветным символом его ранга. В этом бою погибли четыреста легионеров и некоторое количество моряков; большинство из них утонуло. И теперь, возможно, впервые Цезарю начало казаться, что эта война, которую он вел, не была такой забавной игрой, какой он ее считал. На протяжении по крайней мере четырех месяцев он развлекался во дворце, проводя дни в безделье за своими превосходными и надежными укреплениями, а ночи – наслаждаясь обществом Клеопатры. До того момента Цезарь, вероятно, постоянно получал вести из Рима, где его дела вел Антоний, его громогласный, но надежный помощник, и, очевидно, там не происходило ничего, что делало бы необходимым его возвращение. Будучи во дворце, он не был окружен и не должен был драться за свою жизнь (а широко распространена именно такая точка зрения), и мне кажется, что его положение в течение всего времени пребывания там было открытым в той же мере, в какой оно было безопасным. Цезарь в любой момент мог уйти в открытое море; и если бы он счел это желательным, он мог бы за несколько недель по Средиземному морю достичь Италии, сделать там свои дела, собрать подкрепления и снова возвратиться в Александрию, и все это без особого риска. Его флот был хорошо обученным и боеспособным, проявив себя, например, в случае, когда он вышел в море навстречу 37-му легиону. И, как и в том случае, римские войска в Александрии можно было оставить на их надежно укрепленных позициях. Припасов, поступивших из Сирии, было много, а корабли, команды которых были набраны на Родосе, доставив его на место, как ранее на Кипр, могли бы вернуться к своим обязанностям в Александрии, чтобы обеспечивать закрепившемуся здесь римскому войску надежное и непрерывное поступление припасов и провианта.

Таким образом, очевидно, что у Цезаря не было желания отказываться от удовольствий той зимы в египетской столице, где он был полностью поглощен и миниатюрной царицей этой страны, и проблемами, которые были ею ему изложены. Он был пожилым мужчиной, и груз лет заставлял его на время почувствовать отвращение к постоянным тревогам и заботам, которые ожидали его в Риме. Его честолюбивые цели на Западе были достигнуты, и теперь, оказавшись вовлеченным в то, что я назвал бы легкоуправляемой и совсем не опасной войной, он был полон решимости довести ее до неизбежного конца и найти в этой интересной и временами волнующей задаче оправдание тому, что он остается рядом с женщиной, которая на тот момент была объектом его непредсказуемой привязанности. Цезарь уже начал понимать, что подчинение Египта его воле было очень важным политическим вопросом, как я объясню ниже; и он испытывал острейшее нежелание предоставлять царицу самой себе как по этой причине, так и по той, что она завладела его сердцем. В последующие годы Цезарь не вспоминал эту войну с достаточным интересом, чтобы появилось желание записать ее историю, как он это делал во время других военных кампаний; но он велел одному из своих сподвижников написать официальный отчет о ней. Этот автор постарался показать, что борьба была жестокой. Но хотя такое толкование этой войны и было единогласно принято, его следует принимать с осторожностью и к нему не следует относиться серьезнее, чем к утверждению, что затянувшееся пребывание Цезаря в Александрии было вызвано прежде всего летними ветрами на Средиземном море, преимущественно северо-западными и северными, которые затрудняли его кораблям выход из гавани. Эти ежегодно дующие ветры могли бы задержать его возвращение на боевых кораблях, могущих идти только на веслах, на неделю или две, но очевидно, что у Цезаря не было желания отправляться в плавание. И автору произведения De Bello Alexandrino было, без сомнения, позволено прикрыть явное пренебрежение Цезарем важными делами Римского государства, приписав его продолжительное отсутствие силе врага и превратностям судьбы.

Но теперь, после поражения на Гептастадиуме, Цезарь, по-видимому, окончательно решил наказать александрийцев и продолжить кампанию более энергично. Вскоре он, видимо, получил весть о том, что через пустыню из Сирии к нему на помощь идет большая армия под совместным командованием Митридата из Пергама, родного сына Митридата Великого, а также римского прокуратора Иудеи Антипатра, отца Ирода (марионеточный царь Иудеи [с 40 г., фактически с 37 г. до н. э.] Ирод, сын Антипатра, родился ок. 73 г. до н. э., был назначен на этот пост римским сенатом, умер в 4 г. до н. э. Хорошо известен описанным в Новом Завете избиением младенцев [Мф., 2: 16]. – Ред.). Цезарь знал, что с приходом этой армии он сможет подавить любое сопротивление и навязать свою волю Египту. Поэтому теперь он сделал шаг, который ясно показывает его решимость вести дела так сурово и безжалостно, что Клеопатра быстро станет единственной правительницей страны и займет такое положение, что сможет всю мощь своего царства передать в его руки.