Клеопатра. Сборник

– Дай же мне, целитель. Кому нечего терять, тот ничего не боится. Вот так!.. Пью! Ох, что это? Настоящее волшебное зелье! Мои печали улетели, как улетают грозовые тучи, когда дует южный ветер, и в пустыне моего сердца снова забил родник надежды. Я снова стал Антонием. Я снова вижу, как блестят на солнце копья моих легионов, и слышу, как мои воины громогласно приветствуют своего Антония – любимого полководца Антония, – когда он скачет в сверкающих доспехах, в блеске военной славы вдоль их нескончаемых рядов! Есть надежда! Есть! Еще не все потеряно! Кто знает, может, я еще увижу, как со лба сурового Октавиана – Октавиана, который никогда не ошибается, если только ошибка не сулит ему выгоды, – будет сорван лавровый венок победителя и как он будет навеки увенчан позором!

– Да, ты прав! – подхватила Хармиона. – Конечно, надежда еще есть, но ты должен вести себя как подобает мужчине. О повелитель, возвращайся с нами в Александрию! Клеопатра любит тебя и ждет, возвращайся к ней! Она ночи напролет со своего золотого ложа взывает: «Антоний!», а Антонию его горе теперь дороже любви Клеопатры. Он забыл и честь, и долг, и свою любовь.

– Я поплыву с вами! Позор мне: как осмелился я усомниться в Клеопатре? Позор мне! Раб, принеси воды и пурпурное одеяние. В таком виде она не должна меня видеть. Сейчас я вымоюсь, переоденусь – и к ней! Идем же!

Вот как мы убедили Антония вернуться к Клеопатре, чтобы погубить обоих разом.

Мы провели его по Алебастровому залу в покои Клеопатры, где она лежала на золотом ложе. Распущенные волосы ее облаком обрамляли лицо и ниспадали на грудь. Из бездонных глаз текли слезы.

– О царица! – вскричал он. – Я у твоих ног!

Она вскочила с ложа.

– Неужели ты вернулся, любимый! – воскликнула она и тихо прибавила: – Значит, теперь все снова будет хорошо. Подойди ближе и забудь в моих объятиях свои печали, твое горе обратится радостью. О Антоний, пока нам оставлена любовь, весь мир в наших руках! И нет никого счастливее нас!

Она бросилась ему на грудь и стала осыпать страстными поцелуями.

В тот же день ко мне пришла Хармиона и велела приготовить самый сильный смертельный яд. Сначала я не захотел этого делать, опасаясь, что Клеопатра покончит с Антонием раньше срока, но Хармиона объяснила мне, что я опасаюсь напрасно, этого не будет, и рассказала, для какой цели нужен яд. После этого я позвал Атуа, сведущую в лекарственных травах, и весь день мы готовили смертельное зелье. Когда мы закончили, снова пришла Хармиона. Она принесла венок, сплетенный из свежих роз, и попросила меня окунуть его в яд.

Я сделал, как она велела.

В тот вечер, во время большого пира Клеопатры, я сел рядом с Антонием, который сидел возле Клеопатры. На голове у него был отравленный венок. Вино на пиру лилось рекой, пир был роскошный, и вскоре Антоний и царица развеселились. Она рассказала ему о своих намерениях, о том, что уже сейчас ее галеры стягиваются по каналу, прорытому от Бубастиса на Пелузийском рукаве Нила, к расположенному на берегу Героопольского залива укреплению Клисма. По ее замыслу, если Октавиан не пойдет на уступки и не захочет заключить с ними мир, они с Антонием, собрав все сокровища, спустятся по Аравийскому заливу, еще свободному от кораблей Октавиана, и поселятся где-нибудь в Индии, куда их враги не смогут за ними последовать. Однако ее замыслу не суждено было сбыться, ибо арабы из Петры сожгли галеры, на что их подтолкнуло известие о ее планах александрийских иудеев, которые ненавидели Клеопатру и которых ненавидела она. А иудеев о том, что могло случиться, предупредил я.

Закончив рассказывать о своих планах, царица призвала Антония испить с ней вина за успех нового предприятия, но сначала он должен был окунуть в чашу розовый венок, чтобы вино стало слаще. Он так и сделал. После этого она подняла свой кубок, а Антоний поднял свой, и как только он собрался сделать глоток, Клеопатра схватила его за руку и воскликнула: «Подожди!» Он в удивлении замер.

Среди слуг Клеопатры был некто Евдосий, управитель. Этот Евдосий, видя, что конец Клеопатры близок, замыслил, прихватив из дворца столько сокровищ, сколько мог унести, бежать той ночью к Октавиану, как до него сделали уже многие и поважнее его. Однако его замысел стал известен Клеопатре, и она решила покарать предателя.

– Евдосий! – крикнула она стоявшему рядом управителю. – Подойди ко мне, мой верный слуга. Посмотри на этого человека, благороднейший Антоний. Он не бросил нас в трудное время и всегда был для нас опорой. Теперь же он будет вознагражден по заслугам, ему воздастся в соответствии с тем, как он был предан нам. И я награжу его твоей рукой. Антоний, отдай ему свой золотой кубок, и пусть он выпьет вино за наш успех. Кубок будет ему наградой.

Продолжая удивляться, Антоний передал кубок управляющему, который, дрожа всем телом, ибо совесть его была нечиста, принял кубок, но пить не стал.

– Пей же, раб! Пей! – вскричала Клеопатра, привстав с места и устремив испепеляющий взгляд на побелевшего как мел слугу. – Клянусь Сераписом, если ты презираешь благородного Антония, я прикажу отхлестать тебя кнутом и превратить в кусок кровавого мяса, а вино это вылью тебе на открытые раны, чтобы быстрее заживали! Это так же верно, как то, что я еще займу свое место в римском Капитолии и войду туда победительницей! Ну вот, наконец-то… Выпил все-таки. Что с тобой, преданный Евдосий? Тебе дурно? Наверное, это вино похоже на ту воду иудеев, которая убивает предателей и придает силы честным. Эй, кто-нибудь, сходите обыщите его комнату. Я думаю, что он – предатель!

Управитель тем временем стоял, сжимая голову руками. Но вот он задрожал, страшно закричал и упал на колени, хватаясь за грудь, словно хотел вырвать огонь, жгущий сердце. Лицо его исказилось в судороге и сделалось пунцовым, на губах выступила пена. Он пошатнулся в сторону ложа, с которого Клеопатра наблюдала за ним с холодной жестокой улыбкой.

– Изменник! Ты получил по заслугам! Ты выпил свою чашу! – сказала она. – Скажи, сладка ли на вкус смерть?

– Подлая распутница! – завопил умирающий человек. – Ты отравила меня! Так умри же и ты! – Он с пронзительным криком бросился на нее. Но она поняла его намерения и быстрым, уверенным, как прыжок тигра, движением отпрянула в сторону, так что он успел схватить лишь ее царскую мантию и сорвал ее с изумрудной застежки. После этого он упал на пол, стал извиваться, запутавшись в этой пурпурной мантии, пока наконец не замер. Из складок ткани выглядывало страшное, искаженное мукой лицо и застывшие мертвые глаза.

Царица рассмеялась.

– Ах, раб умер в великолепных мучениях и даже хотел меня с собой забрать. Смотрите, он из моей мантии сделал для себя саван. Унесите его прочь и похороните в этом одеянии.

– Что это означает, Клеопатра? – спросил Антоний, когда стражники утащили труп. – Этот человек выпил из моего кубка. Для чего была нужна эта жестокая шутка?

– Я преследовала сразу две цели, мой благородный Антоний. Этой ночью он собирался бежать к Октавиану и унести наши сокровища. Вот я и дала ему крылья, ибо живым приходится идти, а мертвые летают. И еще: ты боялся, что я отравлю тебя, мой повелитель. Не возражай, я знаю это. Теперь ты видишь, Антоний, как просто мне было бы убить тебя, если бы у меня было это желание? Венок из роз, который ты опустил в вино, смочен смертельным ядом. И если бы я хотела покончить с тобой, я бы не остановила твою руку. О Антоний, умоляю тебя, доверься мне наконец! Даже один-единственный волосок с твоей ненаглядной головы для меня дороже жизни! А вот и слуги вернулись. Говорите, что вы нашли?

– О великая царица Египта, в комнате Евдосия, которую мы осмотрели, все готово для побега. Вещи его сложены, а в сумке – много разных ценностей.

– Вы слышите? – произнесла она, мрачно улыбаясь. – Подумайте, мои верные слуги, стоит ли предавать Клеопатру. Это не останется безнаказанным ни для кого. Пусть судьба этого римлянина станет вам предупреждением!

После этих слов пиршественный зал погрузился в испуганное молчание. Молчал и Антоний.