Клетка для бабочки
Шрифт:
– Да, знаю. И ценю это. И еще мне кажется, что ты Веру как-то не пускаешь за определенную границу, вот. Я понимаю, она интроверт – это отличная отмазка, но не пора ли как-то уже…
– Съехаться? Ты это имеешь в виду? – спросил Михаил.
– Да даже не это. У вас пока оптимально сейчас, по-моему, что-то типа гостевого брака. Учитывая твой анамнез… А пустить ее в свою душу… Вот и разгладила бы она твою мятую бумагу, – невесело засмеялся Игорь. – Не нравишься ты мне сегодня совсем. Это что, по спирали вернулась фаза жаления себя?
– Тревожно мне, говорю же. За мелкую, больше ни за кого. Баба Маша, с ее оптимизмом, скоро будет как новенькая, да и врачи там отменные. Может, на санаторий уговорится. Нагрузок, главное, поменьше ей пока. Будем следить и помогать по возможности. Вера просто умница, ты не представляешь какая! Такой сыр научилась делать! Тот, что мы сейчас ели, – это она, представляешь? Я в шоке просто. Вроде бы музыкант, не от мира сего, да? А ведь освоила! Она настроена вовсю помогать с переработкой, как окоты пойдут.
Вот к чему оно вспомнилось? Может, там и правда пора спасать?
– Ты накручиваешь себя. Дай ей возможность самой начать строить свою жизнь. Все, что мог, ты для нее сделал. Теперь отойди в сторону. А с поэмой этой, кстати, смешно получилось. Настя ее напрочь забыла, представляешь? То есть вот радикально забыла. Как можно забыть такую энергичную вещь? Я ее Антошке рассказывал даже, когда он меня тянул на снегу побеситься:
– Гулять! Гулять!Пошли гулять!Я на снегу хочу играть!Растает скоро этот снег,И год мы будем его ждать!– Я не могу пойти гулять,Мне реферат еще писать!– Это как Малыш ее раскручивал на прогулку. Пудель был – просто огонь!
– Да, чудесно! – засмеялся Михаил. – Слушай, я так за тебя рад! И племяшку мне сделали! Мама вообще через слово: как Таточка улыбнулась да как Таточка покакала… Даже не ожидал от нее. Антошку-то она распробовала, уже когда он человеком стал.
– Ну так материнский инстинкт наконец проснулся! Нас-то она боялась сильно облизывать, все-таки была и за отца тоже. А Настя-то как рада, что есть на кого технично спихнуть этот орущий подгузник, когда нужно! У нее сейчас непростой период: хочет усидеть на двух стульях и параллельно с этим выносила, родила и выкармливает нового человека. Знаешь, так хорошо, что она мне иногда плачется! Типа, мой бедный мозг и все такое. Значит, доверяет! Это многого стоит.
– Это да. А она что, до сих пор держится за свою работу? Я думал, после декрета уже туда не вернется.
– Да как-то так оказалось, что она там незаменима, блин. Ее эта ситуация бесит, но отказать им пока не готова. Все для них какие-то проекты делает. Ладно, само утрясется. Чего и тебе желаю. Слушай, я спать. И ты ложись давай, раз в город завтра собрался. Ну и какой тебе коньяк перед поездкой, а? Эх, все-таки не хватает Полинки. Вера с тобой деликатничает слишком.
– Да я так, к слову пришлось… Ладно, я спать. Что-то ветер снова. Надеюсь, не заметет сдуру. Спокойной ночи!
Художник Алексей Степанович долго не мог уснуть. Было 24 декабря, годовщина гибели сестры, и он до ночи разглядывал альбом с их общим детством, наблюдая, как оно перестает быть общим. Потом достал из ящика съемный диск, куда кидал все фотографии. Когда же он с ними разберется? Ведь давно планировал разложить все по папкам, кое-что напечатать в ателье. Все ждал, когда утихнет боль. А сегодня решил проверить. Ну что, допроверялся до жжения в сердце так, что не вздохнуть. Понял, что не уснет, сел в кровати, включил лампу и, жмурясь от ее света, подтянул к себе планшет. Ему очень захотелось перечитать письма Насти о его сестре, с которой они учились в параллельных классах. В то лето, когда художник купил у председателя Миши участок, он так и не собрался поговорить с ней об Оле. Сначала было неловко, а потом, когда они познакомились поближе, он все тянул с расспросами, пока не вернулся в Москву. «Защитная функция организма. Боялся, что будет все еще слишком больно», – подумал Алексей Степанович. Только той осенью он решился написать ей в Телеграм просьбу рассказать о сестре.
2.09.2021. «Дорогой Алеша, добрый вечер! Конечно, я с радостью напишу все, что вспомню, и поищу фотографии. Оля ведь была моей подругой. Нет ничего странного, что ты ту меня не помнишь. Мы встречались несколько раз, когда я заходила к вам, но мы ведь всегда тусили на кухне, поближе к чаю, а ты шел к себе и закрывал дверь. Да и подружек у твоей сестры было еще как минимум две. А я тебя сразу вспомнила, как только услышала твою фамилию и твой голос. Он у тебя совсем не изменился, такой же спокойный, чуть хрипловатый, приятной окраски. Голос человека, внушающего доверие, – тебе можно было бы сделать прекрасную карьеру телефонного мошенника © Вспомнила, и сразу накрыли картинки из прошлого. Местами грустные, местами радостные, но в целом какие-то – щемяще-тревожные, что ли. Я не скучаю по тому времени вот ничуть. Только по папе, он был замечательный! Очень его не хватает, представляешь? Не знала, что так бывает. То есть знала в теории. А потом убедилась, что выражение „оставил в душе дыру в форме человека“ – не только фигура речи. Даже дважды убедилась. Когда я уходила от Игоря, такая же фигня была. Только в случае с папой хеппи-энда не
будет. Даже хорошо, что наша дружба с Олей прекратилась, пока она была жива, а то тоже бы оставила это самое. Нет, ну какое же верное выражение, а?Значит, так. Мы с Олей познакомились классе в шестом, не раньше. Школа большая, пять потоков, да с моей-то памятью на лица… Короче, в началке булки давали, и вот один шпендик взял булку, которую кто-то надкусил и приткнул на подоконник, и начал ее ногами пинать. Потом толкнул второму, и они стали ею в футбол играть. Я хотела вмешаться, но постеснялась привлекать к себе внимание. А Оля быстро подошла, хвать пацана за шкирняк и к стенке неплохо так приложила. Еще и паразитом назвала. Второй убежал, а я булку подняла и говорю: „Давай птичкам покрошим“. Она заулыбалась и стала такая красивая! Вернее, она всегда красивая, просто я тогда прям поразилась. Глаза блестят, ноздри все еще воинственно раздуваются, сумка через плечо на спину съехала. Говорит, хорошо, что не пришибла паразита, а то еще отвечать за него! Вот такая она и была. Решительная, красивая! Очень! И очень добрая, хотя сама же меня наставляла: „Не делай добра – не получишь зла“. Слушай, я поищу фотки с того времени, мы ходили на день рождения ее одноклассницы, и нас там фотографировали. Вдруг у тебя такой нет?»
Алексей Степанович, улыбаясь, пробежал глазами свой ответ с благодарностью и отложил планшет. Настя тогда вскоре прислала три фотографии, и он был снова удивлен красотой своей сестры. А Настю так и не узнал в той блеклой девчушке с грустными глазами. «Ты сейчас интереснее гораздо», – написал он и получил ответ: «На той фотке я после Великого поста и бронхита еще не отъелась. Ну, и на фоне Оли трудно привлечь внимание. Может, это было одной из причин, почему я свернула с ней дружбу. Так бывает». Алексей Степанович спросил тогда о других причинах. «Буду думать. Отвечу обязательно. Эх, разбередил ты меня этим вопросом. Ведь прошлое и настоящее – они связаны, как бы мы ни отказывались в это верить. Забавно вообще: я сколько раз слышала, что, мол, пока не разберешься с прошлым… и все такое. Относилась всегда скептически, а потом подсела на курс „Путь художника“, там много заданий было как раз об этом. И знаешь – полегчало, очень. Ладно, заканчиваю, а пока счастливо тебе!» – последовал ответ.
Полина достала из ящика стола узкий темно – серый блокнот. Она его боялась. С опаской, чуть дотрагиваясь до скользкой холодной поверхности с острыми углами, она раскрыла первую страницу, потом перешла на страницу с закладкой. Каждый раз, когда она брала его в руки, ей вспоминалась записная книжка дяди Миши, такая приятная на ощупь, такого изумительного цвета – уютного и одновременно будоражащего воображение, как детская книжка, которую читаешь, сопереживаешь героям, но знаешь, что все кончится их победой. «Дневник самосовершенствования», – было выведено аккуратным острым почерком на первой странице этого блокнота. Вторая страница была образцом ведения записей: графы «Полезные дела», «Бесполезное времяпровождение», «Вредное времяпровождение», «Плохие поступки», «Крупные провинности / последствия», «Разное», «Главный итог дня». Виктор Аркадьевич настоятельно рекомендовал Полине не лениться и заполнять блокнот каждый вечер. Он сам через неделю переезда своей студентки в его небольшую двухкомнатную квартиру на шестнадцатом этаже торжественно вручил ей этот блокнот с заполненной первой страницей и выразил надежду, что самовоспитание в сочетании с его воспитанием «даст добрые плоды». Полина тогда с серьезным видом кивнула и вежливо поблагодарила, но сердце кольнул страх. Нет, она не боялась своего «профессора» (Полина никогда, даже в мыслях, не оскорбляла его определением «любовник»), но ей было страшно не оправдать его ожиданий. «Вдруг он узнает, что у меня на самом деле куча недостатков, и разочаруется во мне», – с замиранием сердца думала она, старательно заполняя графы серого блокнота. Самым же главным страхом Полины было опасение, что Виктор Аркадьевич откуда-нибудь узнает о ее прошлом: о домогательствах с самого детства со стороны кучи мужчин, в том числе отчима, о борделе и продаже в качестве рабыни, о том, что дядя Миша ей не дядя… «Я буду стараться и стану хорошей», – повторяла она, приступая к заполнению граф. Виктор Аркадьевич каждое воскресенье говорил: «А теперь покажи свой дневник самосовершенствования», и ее сердце замирало от сладкого и одновременно щемящего чувства благодарности к этому серьезному немолодому профессору, который заметил простую первокурсницу, выделил из толпы и сказал одну только фразу: «Ты идешь со мной», а теперь возится с ней, тратит свое время, помогая ей стать хорошей…
Михаил ехал по серым московским улицам, радуясь, что пробок мало из-за воскресенья, хотя вроде бы и католическое Рождество, и Новый год совсем скоро. Он размышлял о своем клиенте, к которому с первого дня их знакомства почувствовал теплую симпатию и желание помочь, хотя зачастую его клиенты вызывали у него какую-то неприятную смесь жалости и чуть брезгливого недоумения. «Без продажи квартиры не выпутается», – понял он на днях, вникнув в цифры стоимости и доходности его бизнеса и долгов, оставшихся после того, как партнер потребовал его располовинить, до этого замкнув ключевые процессы на себя. Теперь осталось подумать вместе с Петром Алексеевичем, как это можно сделать. Тот уже был на месте. Пожимая ему руку, Михаил с жалостью заметил, как изменился с их предыдущей встречи этот крепкий чуть седеющий мужчина с хрипловатым, низким голосом.