Клинический случай

Анна прочла адрес, написанный на титульном листе истории болезни и уточнила:

— Живете по месту прописки, Марина Федоровна?

— Да, — не чувствуя подвоха ответила та.

— Тогда объясните, пожалуйста нам, что у вас за дом с квартирой номер двенадцать на первом этаже? Барак гостиничного типа? Что-то не припомню таких домов на Маршала Бирюзова…

— Ну третий этаж у меня, — нехотя призналась Марина Федоровна. — Третий. Но очень низкий, совсем как первый. И сырой.

Анне еще удалось сохранить на лице серьезное выражение, а вот курсанты откровенно заулыбались. Больная недовольно собрала губы в куриную гузку и проворчала.

— Думаете управы на вас нет! Ничего, ничего…

Свой осмотр в историю болезни Анна писала долго — минут сорок, время от времени отвлекаясь на комментарии, предназначенные курсантам. Писала подробнейшим образом, поскольку девять шансов из десяти было за то, что сразу же после выписки Марина Федоровна примется строчить жалобы во все инстанции. Закончив, еще раз перечитала вчерашний обход заместителя главного врача и спросила у заведующей пульмонологией (дело было в ординаторской, сейчас буквально забитой народом — заведующая, два врача и Анна со своими «гавриками»):

— Юлия Юрьевна, а что вы будете делать, если она все-таки завтра ухудшится? Дурное дело нехитрое…

Для астматика и впрямь нехитрое. Достаточно просаботировать вечерний и утренний приемы таблеток, как это сразу же отразится на дыхании.

— Не ухудшится! — уверенно заявила Юлия Юрьевна. — Во-первых, лечение у нее адекватное, во-вторых, таблетки она принимает в присутствии медсестры, как положено…

Так действительно положено. Медсестра должна не просто выдавать таблетки, но и убедиться, что они «съедены». Правда, на соблюдение этого правила не всегда хватает времени, но уж если надо, то соблюдут.

— …в-третьих, на ночь я назначила ей феназепам. Выписка — это тоже же стресс, не меньший, чем поступление. Пусть спит. И я завтра не уйду домой до тех пор, пока ее перевозка не заберет. Буду все держать под контролем. Я для острастки намекнула, что могу перевести ее в терапию, но она прекрасно понимает, что никто мне не разрешит этого сделать.

«Ужас! — с тоской подумала Анна. — Какой только фигней не приходится заниматься! Вот что я тут сижу? На обход пришла? Консультировать? Черта с два! Я пришла подстраховывать, обеспечивать тылы. Эту обосновала на выписку, сейчас пойду обосновывать правильное лечение у другой. Не обход, а какие-то обходные маневры. Чувствуешь себя полной дурой».

Настроение, с утра бывшее хорошим, даже малость приподнятым из-за хорошей погоды (бабье лето хоть и запоздало, но все же вступило в свои права), постепенно и вроде как незаметно испортилось. «Суету ради суеты» и прочие бессмысленные, но почему-то считающиеся нужными действия Анна не любила.

Ко второй больной пошли вместе с заведующей отделением. В палате пробыли недолго. Все ясно — диагноз соответствует, лечение соответствует, положительный эффект от терапии отмечают не только врачи, но и сама больная, а вот дочери неймется — каждый раз, приходя навестить свою мать (хорошо еще, что случается это дважды в неделю, не чаще), к чему-нибудь придирается, выговаривает, иногда даже скандалит. То ей не нравится, как мама дышит, то как она ходит, то суточная задержка стула приводит ее в неистовство. И чего? Ходит мама как может, дышит как получается, а чем по поводу запора свирепствовать, лучше купить маме полкило чернослива. Хорошего чернослива, желательно без косточек, чтобы мама не подавилась ненароком. Деньги небольшие — рублей двести (это вам не полкило черной икры), а радости, полезного для организма калия и не менее полезных витаминов сколько! И никаких запоров, что самое главное.

— Такое впечатление, что дочурка состоит на учете в ПНД, — сказала Юлия Юрьевна, вернувшись в ординаторскую. — Уж больно она неадекватная.

— У матери не спрашивали? — поинтересовалась Анна.

— Спрашивала. — Юлия Юрьевна многозначительно повела бровями. — Но она отвернулась и ничего мне не ответила. Скорее всего я угадала. Но какая разница? На нас с Еленой Эдуардовной одна шизофреничка написала жалобу два года назад. Ни слова правды — одни бессвязные эмоции! Я пыталась объясниться, говорила, что все это бред, что она в ПНД состоит на учете, а мне сказали: «Это неважно. Правами она пользуется такими, как и все остальные». Так и получили по выговору.

— Одно хорошо, — доктор Губанова была худа и невысока, но голос имела зычный и громкий, — что она к нам больше не ложится. Наверное, боится, что усыпим!

— Так она же подмосковная, — сказала Юлия Юрьевна, — у себя небось и лечится. К нам-то она с улицы попала, приехала в Москву и начала задыхаться от нашего чистого воздуха.

— Можно подумать, что в Подмосковье он лучше, — скривилась Губанова.

— В Мытищах — навряд ли, — ответила заведующая, — а вот сестра моя живет в Ивантеевке, так там хорошо… только работать негде…

Отпустив курсантов на лекцию Аркадия Вениаминовича, Анна решила немного поработать над диссертацией, но сегодня был явно не диссертационный день. Позвонили из института и попросили срочно приехать на внеочередное заседание координационного совета по развитию чего-то там. Анна давно забыла полное название совета и то, что она в нем состоит, а вот про нее не забыли.

— Должен приехать кто-то из правительства, — ректорская секретарша возбужденно-волнительно придыхала после каждого второго слова. — Валерий Никитович сказал, чтобы были все, и живые и мертвые…

— Мертвых уже обзвонили? — полюбопытствовала Анна.

— Ну это он образно… — укоризненно протянула секретарша и закончила на бодрой ноте: — Начало в пять часов. Валерий Никитович лично проведет перекличку!

— Зашибись! — сказала в пространство Анна, кладя мобильник на стол. — Зашибись! Расшибись! Отшибись! Ушибись! Взрослые люди, а ведут себя как пыльным мешком ушибленные! Ректор института будет считать по головам своих сотрудников. Детский сад в рамках одного отдельно взятого института. И все это ради того, чтобы часок покемарить под речь какого-нибудь седьмого помощника шестого замминистра о каких-то там перспективах развития… Поубивала бы!

В раздраженном состоянии (наложилось, называется, одно на другое) работать над диссертацией бессмысленно — только ошибок наделаешь. Анна полезла в Интернет. Первым делом поискала — не написал ли про нее чего-нибудь нового в Сети Дмитрий Григорьевич, летописец наш драгоценный? Оказалось, что не написал. Ждет, наверное, когда окончательно возбудится министерство.

Министерство молчало. Кроме звонка Аркадию Вениаминовичу, никаких других признаков активности не было. Но Анна не обольщалась и не думала, что про нее забыли. Тучи сгущались. Они всегда так сгущаются-сгущаются, а потом ка-а-к ударят молнией… Вздохнув, Анна прекратила поиски и поинтересовалась пробками.

Яндекс-пробки привычно «порадовали». Они прочертили красным весь путь от больницы до института и недвусмысленно советовали отправляться на заседание совета на метро, бросив «шестерку» на больничном дворе. После минутного раздумья, Анна решила, что машину здесь на ночь оставлять не станет, вон в прошлом году со «шкоды» Винькова, после активного и многократного (на кафедре и в отделениях) отмечания дня медика заночевавшего у себя в кабинете, ночью сняли аккумулятор. Виньков грешил на охранников, сильно грешил, но аккумулятора так и не нашел. Ушло — так навсегда.