Клуб города N

– ... херувима в облаках.

– Вы не верите в Спасителя?!

– Я верую, но я не религиозен.

– В вас говорит православное мироотрицание, видение погрязшего в мерзостях мира. Прошедшему через смерть нечего ценить в этой жизни. Тяга смерти порой превозмогает все, - неожиданно закончила она.

– Не хотите ли вы сказать, что прошли через смерть?

– Это лишь иная стадия жизни. Я способна увести человека в непознанное состоянье, переступить с ним некую черту.

– И что же вы увидели, там, за чертой?

– Я не желаю сейчас вам ничего описывать. Всякие слова бессмысленны, ибо вы способны уйти со мной и увидеть все сами, - ее лицо оставалось непроницаемым.

– Если я правильно понял, вам желается, чтобы и я переступил эту черту?

– Вы ее уже переступили, Павел Дмитриевич, - произнесла негромко она. А теперь прощайте!
– она подала мне в руку и вышла.

"Что она хотела сказать?
– размышлял я после ее ухода.
– Она видела меня прежде - в детстве, в юности. Она видела всю мою жизнь - и видит ее. Она знает, что будет со мной. Впрочем, не надо быть ясновидящей, чтобы рассказывать о том, как мальчик прячет игрушки..."

За дверью послышались шаги и приглушенный кашель. Ермил принес ведра с водой. Умывшись, я надел чистую рубаху и направился через улицу к избе с просевшим крыльцом, возле которого на земле собрались нищие, юродивые и страждущие исцеления. Из низкой горницы, где ветви груши заслоняли окно, сквозь листву я увидел, как работник прогоняет коз со двора.

Знахарка спала. Низкорослый хмурый плешивый мужик, сообщив это мне, скрылся за льняной застиранной занавесью, что закрывала проем двери. Я в ожидании присел на табурет. Мне было стыдно и неловко, поэтому я украдкой явился сюда спозаранку.

Звуки неведомой волнующей музыки, необычайного концерта вдруг наполнили мою душу - в этой грязной горнице, со скрипучими половицами и отворенной крышкой подпола, откуда несло квашеньями. Гармония чарующих звуков захватывала меня, я услыхал призывные басы, форшлаги струнных и дробь литавр. "Боже, где я?" - думал я растерянно, ощущая головокружение, замечая, как подымаюсь над горницей, приобретаю птичью легкость движений. Словно чайка, я воспарил над морскими бурунами и услышал крики других птиц, настигавших меня; стаей мы вознеслись над прибрежными откосами, над оврагами, оставляя позади летаргический морской горизонт.

– Ждешь?
– донесся до моего слуха низкий грубый голос.

Ко мне приближалась кряжистая простоволосая баба со свечой в руке. Она шлепала босыми ногами и поднесла свечу к моему лицу, осветив себя, мрачное, настороженное, морщинистое лицо с грубым шрамом на губе.

– Почем людям спать не даешь? Чего явился?
– произнесла ворожея насуплено, дыхнув перегаром. Занавесь в проеме качнулась, в щель выглянул плешивый мужик.

– Хочу знать, бабуся, что со мной станется?
– я протянул червонец. Сказывают, ты судьбу возвещаешь?

– Ты, барин, бедовый, заполошный, нету лада в твоей душе. Жди бездолья, - вымолвила хитрая старуха, равнодушно заглянув в мои глаза.

– Его еще скажешь, дура?
– я вяло улыбнулся.

– Я - баба-дура, а ты, барин, не иначе лиходей. Меня небеса примут, а тебя - проклянут! Вот что тебе говорю, а теперь уходи, откудова явился, она плюнула на пальцы и потерла ими свечной фитилек. Мужик за занавесью убрал голову, и в этот миг мне почудилось, как сумрак горницы пронзила белой молнией чайка. Я закрылся руками, защищаясь от ударов ее крыл, и кинулся вон.

____________

Ночью состоялся еще один визит - на сей раз ко мне. Худой горбоносый тонконогий господин во фраке и старомодном цилиндре склонился над моей кроватью. Паралич страха с ковал меня. Дыхания пришельца я не слышал. Черты его изможденного строгого лица в скупом свете луны были недвижимы, деревянны. Я понял, что он пришел за мной, и когда я глядел на него, уже явилось: длинный, оббитый мореным дубом, как будто знакомый коридор, чей-то истерический хохот за перегородкой, зловещее мерцание свечей. Я возжелал прогнать незнакомца, замахнулся подушкой... и бессильно, сломлено опустил руку.

В недалеком времени я покорно шагал за ним по ночной улице - лишь в трактире еще светились окна. Мы свернули, миновали храм. При виде нас один из нищих поднялся, заковылял к проводнику и, нечленораздельно, с горячностью бормоча, обнял его и припал головой к его груди. Мой проводник негромко ответил, отстранил бродягу, и мы двинулись дальше. Увиденная сцена на меня сильно подействовала. Не вызывало сомнений, что мой проводник и этот нищий были знакомы. "Торопись!
– донесся до моих ушей скрипучий голос.
– Мы должны успеть до полуночи".

Проводник ввел меня в низкое помещение. Мы спустились по ступеням к площадке с невысоким черно-зеркальным столом, за которым сидели трое уродов с перекошенными лицами. Один из них знаком велел провожатому уйти.

– Ты, верно, жаждешь узнать, почему мы позвали тебя?

– Прежде я хотел бы доведаться, кто вы?

– Мы - те несчастные, кому ты хочешь, но не можешь помочь. Мы - те, кто испил до дна чашу страдания, но остались живы - и даже поднялись выше жизни.

– Что может быть выше жизни?
– спросил я.

– Братство, объединяющее нас, к которому и ты скоро присоединишься, ухмыльнулся один из уродцев.

– Вы принадлежите некоему тайному ордену?
– спросил я, пряча свой страх.

– Наше братство открыто для всех, ты можешь ежечасно лицезреть членов нашего братства на паперти, в обители юродивых, в доме призрения.

– Подобное зрелище не доставляет радости, - заметил я.

Как бы не слыша меня, тот продолжал:

– Мы говорим: этот человек несчастен, он уродлив. Вопреки земным правилам мы должны помочь ему обрести счастье.

– Вам известен рецепт?

– Нам открыты истины, закрытые для других людей. Перенесенные нами ужас, отчаяние и страдания разверзли наши очи и сотворили видимым то, что сокрыто для остальных.

– Но какое касательство имею я ко всему изложенному вами?

– Мы отторгнуты, но мы свободны, - вторил урод как бы сам себе, - и мы забираем того, в ком нуждаемся. У нас нет морали, нет чинов, а есть всеобщее равенство и послушание самому разумному из нас. Настает день, когда кто-то из членов нашего братства уходит - каждый сам решает для себя, когда... Он уходит к тому жителю Земли, с коим возжелал слиться воедино...