Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

А посему ему же и выпало удовольствие косой ухмылкой, невнятным звуком носовым приветствовать февральским утром буквально из леса, из небытия явившуюся снегурочку-Валеру в овечьем черном зипуне, особенности грубого мужского кроя коего, еще недели две, три пожалуй, позволяли не утруждать себя поисками связи между дурным настроением гостьи и невероятным исчезновеньем изгиба деликатного, ложбинки нежной, талии, решившей, да, определенно путем кратчайшим стать от плеча к бедру. Но, честно говоря, и тогда, когда ужасающая неосмотрительность, непростительная и необъяснимая беспечность задорной лаборантки стали очевидны, огромное сердце потомка не то Пересвета, не то Беовульфа экстрасистолой, судорогой желудочков, волнением клапана метрального богатырское тело сил и жизнелюбия не лишило. Напротив даже, беззаботной алой кровью играло, согревало, веселило организм, апрельским свежим днем, когда в высоких жарких псовых унтах стоял егерь Николай на крыльце районного роддома и думал, щурясь несерьезно в лучах весеннего, пасхального светила:

"Была одна, а стало две".

(Господи, может быть, и впрямь врут богомазы, не пупсиками в розовых ямочках ангелам быть полагается, а за спиною мадонны им следует маячить, громоздиться десятипудовыми тушами надежного, добродушного, бычьего мяса?)

— Была одна, а стало две.

Увы, мадонна томская, Валера Караваева, как выяснилась вскоре, иные действия арифметические в уме произвела и результат у нее получился отличный несколько от очевидного.

Хотя, возможно, и действий-то никаких и не было, так, импульс, порыв, очередной соблазн бесовский. Скорее всего, короче, после посещения базара и коопторга у вокзала с водонапорной башней (а, может быть и водокачкой пристанционной, как буфет, сортир и мост ажурный, клепаный, прекрасный, словно аэроплан Авиахима) попросила молодая мать молодого отца остановить телегу, спрыгнула на снег изъезженный и, не забыв стряхнуть желтые стебли прошлогодней травы, мимо грязного и несимпатичного уличного строения без окон и дырами зловонными вместо дверей пошла, направилась в само купеческих времен здание. Внутри, в помещении повела она себя странно и нелогично. Вначале как-будто бы озиралась, как-будто бы искала табличку, букву нужную, не нашла, вышла (зачем?) на черную, ледком подернутую платформу, сделала шаг, другой, и вдруг, решительно вложив ладони-лодочки в чьи-то белые конопатые лапы, услужливо протянутые из ближайшего купе прокуренного, оторвалась от убегать из-под ног уже начавшей земли и была такова.

Сиротство Доддам, похоже, на роду написано, но слава Богу, на этот раз хоть без детдома обошлось. А печаль, если кого-то и посетила, над кем-то крыла унылые распростерла и округлила коровьи глаза, то горемыкой этим оказаться суждено было Васе. Василию Петровичу Додду, председателю правления южносибирского областного общества охотников и рыболовов, годам к сорока, к пику жизненному и административному осознавшему вдруг с горечью и даже завистью в душе нехорошей, что улыбка милая плутовки ласковой, племянницы Валеры, Вали, ему, ворчуну, самодуру и зануде, приятней и дороже всех вместе грамот, пятерок и угрей с приданым в собственность доставшегося приемыша Сергея.

Но делать нечего, закон, конечно, был на стороне бывшего егеря, а ныне директора цеха мелкого опта при Южносибирском областном охотоуправлении Николая Петровича, успевшего за исторические те два часа не только подбросить к вокзалу моральную разложенку с неустойчивой психикой, но и украсить по ее просьбе настоятельной каракулями жирности завидной сразу две, если не три графы толстенной книги регистрации актов рождения и смерти. Впрочем, гражданского уложения несовершенство, юридическое неравноправие нисколько не мешало дяде Васе баловать, усердием папашу Додда самого превосходя, пожалуй даже, родную кровь и плоть, на нет сводя, конечно же, усилия и кропотливый, повседневный труд не одного, увы, увы, педколлектива областного центра.

А возможности у него были, разве сравнишь

председателя правления общества любителей осеннее небо

какого-нибудь укромного заказника, заповедника веером

дроби азартно дырявить, лихо, на звук палить, с директором,

распустившим донельзя десятка полтора горьких пьяниц

инвалидов, исправно, тем не менее, признаем это, тачавших из

меха малоценного пушного зверя шубейки детские и шапки

зимние с ушами, а порой и без?

Нет, определенно, нет.

Ну, сказал Николай Петрович мастеру своему

одноглазому:

— Валюха, Никанор, вчера явилась, — и ничего кроме

забот все той же Валюхе, Валерии Николаевне, умыть,

раздеть, уложить.

Та же самая фраза.

— Валюха наша, вот дела, вчера домой воротилась, — с

такой же точно (и на слух их трудно различить) довольной

интонацией сорвалась с уст уже иных, и, Боже, как

разволновался Печенин Альберт Алексеевич, мужчина

солидный, двуногий, с глазами, всегда в несвежей сорочке, но

"Свободы" ароматами благоухающий, галстуком

услаждающий взор и поражающий воображение алмазной

гранью трехрублевых запонок. Господи, Господи, какая удача,

везение какое перед самым, по слухам, скорым поступлением

партейки малой дефицитных стволов ижевских вороненных.

— К нам, к нам, только к нам, Василий Петрович, — с

горячностью, ну, просто восхитительной повторяет товарищ

Печенин, раз десять, пятнадцать, право, не меньше, из

правленья не выходит — выбегает и мчит прямо в

телерадиокомитет, зама по кадрам в кабинет приглашает,

штатное расписание подать немедленно велит, волнуется, вне

всякого сомнения, ударить в грязь лицом не хочет, по

ковровой дорожке прохаживается, ноготками

неостриженными по подоконнику стучит, трям, трям, и…

решенье в конце-концов принимает беспрецедентное.

Служебная мембрана телефонная преобразует голос

одного ответственного лица в ток электрический, и он, волею

гения человеческого в бесконечном проводе медном в момент

любой возбуждаться обязанный, секунды не прошло, уже

воркует, гармониками дивными обогащенный в трубке

домашней, ласкает слух другого ответственного товарища.

— Ну, ну, — не возражает Василий Петрович Альберту

Алексеевичу, и к обеду следующего дня Валерия Николаевна

Додд, неполных восемнадцати лет, образование среднее,

несостоявшаяся студентка Томского государственного

университета имени В.В.Куйбышева зачислена на службу, на

должность взята, коей, утверждают, в природе не было, нет и

не будет, и все же, редактора-стажера программ для учащейся

молодежи и юношества.

С неясными обязанностями, сомнительным статусом,

но жалованием, окладом достаточным вполне. Да, для образа

жизни пусть скромного весьма, но независимого, ах, впрочем,

не лишенного и некоторых неудобств, не без изъянов мелких,

увы, нет совершенства под луной, под звездами сибирскими, с

последними сомнениями на этот счет простишься, когда

прелестным майским утром от пенья птичек, от милого

чирик-чирик еще и пробудиться, проснуться, оглядеться не

успел, а у тебя уже и перепонки барабанные лопаются, и

голова трещит, и вылезают из орбит шары.

Ох.

Но в учреждении общественного питания, кафе

молочном "Чай" не напрасно Валера Додд сидела целых

полчаса, свой воспаленный пищевод смягчая

общеукрепляющим продуктом, кашей манной, размазней.

Испарины холодные приливы и отливы, урчанье

подлое внутренних органов совсем, конечно, не уняв, однако,

и взор прояснили и плавность некоторую, движеньям столь