Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

Красному проспекту, и пелось, и плясалось, Боже мой, как

никогда, ах, может быть неплохо, что рвутся у автобусов

ремни какие-то резиновые, быть может в этом есть какой-то

смысл.

У всех аппарат есть,

А я на бобах,

Пока в сердце джаз, а в душе рок'н'ролл,

Пошли мне за верность новый Ле Пол.

— Лень! Ну, че ты там отстал? — Аркаша обернулся.

План забирал, прикалывала кочубеевка, тень школьного

товарища куда-то утекала, рассыпалась бисером и капельками

ртути впитывалась в рябой ночной асфальт.

— Да дай же ты отлить спокойно человеку, — обнял и за

собой увлек Вадим Шипицын, клавишник с брюшком, — вишь

мучается полчаса уже, бедняга, угол ищет, закоулок. Догонит.

Фиг вам! Фиг вам! Вот только бы немного воздуха,

совсем чуть-чуть… железо, отпусти, три раза за два дня, ведь

это ж десять лет моих, зачем же сразу, несправедливо так…

обидно… шик-шик-шик… немного, горсть всего лишь дай в

ладошку наскрести внезапно заиндевевшей ночной мути,

вдохнуть разок… Свет, больше ничего, небесный,

ослепительный… И в мягкую землицу лбом вмял Зух мелкую

траву, и сумку судорожно к животу прижал.

Патрульные, найдя его под утро с распятием,

приклеенным к пупу, беззлобно ухмыляясь, посочувствовали:

— Что, не помог?

— Смотри, вроде бы тощий, а тяжелый.

Володя же Самылин не стеснялся. Он, предварительно

у дам (у левой и у правой) прощенья попросив, извлек свирель

из закромов вельветовых и стал, под визг девиц, и хлопать

успевавших, и разбирать вслух буквы непривычные, писать

парной струей на пыльном тротуаре.

— Жа… нис…

Ой, мама!

— Жоп… лин…

ВЕЧЕР

Что ж, дискотека удалась.

Кузнец сиял, светился и даже пах шампунем

"Яблоневый цвет" и туалетною водой "О'Жен". Ему пожала

руку дама телевизионная.

— Не ожидала, скажу вам честно, такого

профессионализма не ожидала, ну, хоть сейчас записывай,

фантастика, а девушка, помощник-ассистент, соседка, даже

осталась на второе отделение.

Осталась полномочным представителем Фортуны,

удачи, дома разумных, деловитых граждан посещающей не в

расслабляющем как разум, так и чувства, костюме

неприличного фасона, а в строгом синем с пуговками

медными, зовущем к собранности, самоограниченности и

самоусовершенствованию.

— Будь готов!

— Всегда пожалуйста!

Осталась. Украсила танцульки Валера Додд.

Во-первых, Кира попросила, а, во-вторых, идти

девице, в общем, оказалось некуда. Спешить, бежать и даже

ехать.

— Об этом вся Культура говорит.

— Давно?

— Да, уж недели две, наверное.

Конечно, можно было бы и в "Льдинку" закатиться и

весело отпраздновать событье историческое. Раз вся Культура

ее замуж выдает, грех не отметить это дело. Девичник

полагается невесте, ну, а затем мальчишник, дабы

впоследствии не горевать о том, что упустила вот, когда

могла. Но на винте пройти по залу и на колени плюхнуться,

пусть рот разинет Иванов какой-нибудь, не поздно никогда.

Лишь бы напитки по фужерам разливали и без, и с

пузырьками.

Но если… Хотя, какие могут быть сомненья…

— И что же?

— Ничего, он женится, а мать на скорой в областную

увезли.

Тогда есть вариант другой. Пусть не на первом, на

втором, на третьем, не завтра, ну, так послезавтра все же

автобусе за три с полтиной туда уехать и взять. Взять

напоследок эти глазища синие, ресницы золотистые, ну, а

оставшееся, ради Бога, берите, пользуйтесь, я ведь не жадная.

— Привет, Алешка! Не горюй!

Или вообще не надо ничего, ведь понимала, разве нет,

еще тогда, когда обветренные губы милого царапали лицо под

фонарями ледяными, это конец. И продолженья ждать не надо.

А дивные слова, объятья, руки? Были, и все. Приятное

воспоминание, не больше.

А если чувствам вопреки во что-то верила, надеялась

и снам значенье придавала, приметы собирала глупые, так ха

ха-ха. Чудес на свете не бывает. Есть, ты же сдавать ходила

биологию, ты вспомни, гады. Подонки просто и гнусные

подонки.

— Вы знаете, Валера, я, когда утром в девять заезжала

на студию с Курбатовым, да-да, имела для вас немаловажный

разговор, — докладывала Кира, в кисельных сумерках дворами

неопрятными весенними, вдоль гаражей, песочниц и заборов

путь держа, к общагам приближаясь горного.

Ах, сердце застучало, заволновалось неразумное.

Неужто?

— Он приглашенье показал мне на ленинградский

семинар редакторов и режиссеров программ для молодежи.

И только-то? Не всей заначкой поделился, Кира

Венедиктовна, и мне оставил кое-что, дрянь сальная и потная.

— Неделя с третьего июня в Петергофе. Ну я, конечно,

отказалась, кому и как Андрея я сейчас оставлю? А он тогда

сказал, что вас пошлет и сам, возможно, совместит приятное с

полезным.

— Так и сказал?

— Ну, да.

Ублюдки хитрые и очень хитрые, не знающие только,

как же лучше, так сразу проглотить или сначала удавить для

верности. Идут, шагают стройными рядами, а между ними

мелькнет вдруг, попадется смешной лопух с ресницами

длиннющими наивными, как лучики у солнца детского. А

жизнь? Не в том ли ее дурацкий смысл, чтобы козлов,

мерзавцев и скотов дурачить каждый день, обманывать и

изводить, а этих вот, смешных кулем, доверчивых, нелепых

простаков прощать. Смотреть, смотреть в глаза повинные и за