Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

загодя предупреждать о времени и месте.

— Представляешь, какая рожа постная будет у нее,

когда она узнает! — так выразил на ушко новобрачной всю

безграничность радости своей молодожен, зал драпированный

дешевым кумачом и розами бумажными Дворца венчаний под

звуки марша покидая.

Действительно, лицо Галины Александровны

скоромным стало, усохло, раскрыло мириады старых и новых

тьму мгновенно, безобрано прорезавшихся вдруг морщинок,

но вовсе не тогда, когда она записку обнаружила,

подброшенную гнусным негодяем в почтовый ящик, нет,

изуродовал несчастную за сим последовавший разговор с

сестрой Надеждой:

— Ну что ты, Галя, — лениво в кресле шевелясь, та

молвила, услышав просьбу в заключение рассказа гневного,

свести мать оскорбленную немедленно с военным

комиссаром или же с комитета областного председателем, — не

стоит беспокоиться.

— Да как ты смеешь? Ты же обещала?

— И что с того, что обещала, ведь речь-то о девке

уличной тогда шла, правда? А с шушерой профессорской

никто не станет связываться. У одного, Андрея Николаевича,

сейчас девчонка на истфаке, а у Антона два племянника на

разных курсах. Нет, нет, тем более, что все это на самом деле

яйца не стоит выеденного… Ну, эка невидаль, женился, не

спросив тебя…

Через час с неодолимой дрожью в членах и

родственного эпителия частичками под потерявшими

опрятность коготками, Галина Александровна уже в автобусе

сидела южносибирском. Но выйти из железного ей в пункте

назначения самой не довелось, вынесли женщину, уложили,

скорую вызвали сердобольные попутчики, отзывчивые люди.

Ну а уж в третьей городской доценту с неподвижными

глазами для женщины весьма нечастый поставили диагноз.

Инсульт. Сосудик лопнул в голове. Как видите, все, к черту,

сплетники поперепутали проклятые.

А томский житель Леша не ведал и сего, избавлен был

судьбою даже от гнусных этих врак, да он и сам все сделал,

дабы миновали его муки и переживания по поводу того, что

им в горячке брошенное некогда:

— Убью ее, убью, — лишь по случайности счастливой

эхом мрачным не откликнулось спустя полгода:

— Ермаков, зайдите в деканат.

— А что такое?

— Там все скажут.

Нет, повезло. Ходить вокруг да около, подыскивать

слова и официальное сочувствие изображать не требовалось

вовсе. За жабры брать, как раз не возбранялось, даже

вменялось случай не упускать и потому декан был краток и

конкретен:

— Так, отъезжающий, пока мы тут твои бумажки

рассмотрим да подпишем, свези-ка эти материалы в

оргкомитет южносибирской конференции региональной. Ты

все равно, небось, поедешь прощаться со своими, ну, вот и

совместишь общественное с личным.

Что он и сделал, идиот. Все, все предусмотрел, даже

поехал, нелепой встречи, или свидания страшась ужасного,

путем замысловатымм, хитроумным, дорогою железной с

пересадкою в Тайге. У Сашки Ушакова хоронился, как вор в

законе, гастролер.

— Алло… простите, не приехал Аким Семенович… а?

Извините.

Сутки сидел, лежал у телефона, и удержался, а на

вокзале, на вокзале… нет объяснений, нет…

— Так будет лучше.

— Тебе?

— Тебе, Валерочка, тебе, ты и представить себе не

можешь даже…

"Ну, хватит, милый, мой хороший, вид делать

неуклюжий, что ты случайно здесь, проездом. Ты же вернулся,

и не надо из последних сил сосредотачиваться на

отвратительной мазне сырыми красками по влажной

штукатурке, ты посмотри же наконец на девочку свою,

дурашка, а рот закрой, чтоб стыдно не было потом."

— Леха-лепеха.

— Валера, это глупо, перестань.

— Нет, буду, буду, буду.

Она стояла и манила Алексея. Манила сумкой его

дорожной, тощей, грязной, но с парой папочек — рифленый

коленкор, тесемочки бордовые:

— Уж вы, пожалуйста, Андрею Константиновичу

лично.

— Валера, — догнал, конечно, догнал, еще бы, и под

руку волнуясь взял.

— Что будешь отбирать?

— Нет, нет, но ты…ты шутишь, ты сама отдашь.

— Конечно, завтра, послезавтра обязательно.

"Преступница, преступница, мать-тварь права,

Валерка — исчадье ада, ведьма, и то, что кажется немыслимым,

невероятным, противоестественным, ты, ею

загипнотизированный, заколдованный, делаешь с легкостью

безумной, дикой, и кажется, что даже счастлив, счастлив при

этом."

— Вот, так бы сразу, — сказала Лерка балабасу своему

уже в стопервом, когда Алешка, испытания последнего не

выдержав, взбежал, от желтых оттолкнулся ступенек грязных,

и чудом в дверные клещи не попав, встал с нею рядом.

— На, пассажир, багаж, таскай уж сам свои сокровища.

Все, только запах, его волшебный, несравненый запах

мальчишки славного, который не механизм вонючий, не

налегавшая, плодившаяся с бесстыдством туфелек, амеб в

неимоверной духоте субботних дачников толпа, не в силах

оказалась, неспособна, как ни старалась, заглушить.

Мой милый, мой смешной.

И даже на Кирова, протискиваясь, прорываясь к

выходу, казалось, его дыханье ощущала рядом, чуть сбоку,

сзади, непрерывно…

Ее толкнули, какой-то ненормальный зацепил лопаты

черенком, бабенка толстою спиной оттерла было, но Леха, кто

ж еще, плечом? рукой? ногой? сумел-таки на долю может

быть секунды образумить копошенье потное, и вышли, слава

тебе Господи, выпали.

— Ну что, не сердишься, не злишься больше? — Валерка