Клуб "Твайлайт" Часть 2

– Имеем - не имеем! Мне плевать, - с чувством бросил Вадим.
– Я впервые в жизни пошёл против Рената. Мне ветер свободы в голову ударил.

– Смотри, не застудись, - Надя покачала головой.
– Держи меня в курсе. Как ты думаешь... Ренат это сказал... искренне?

– Мне всё равно. Я его поймал на слове. Он своё слово держит. Мне этого достаточно.

– Я пойду.

– А кофе?

– Выпей сам, - Надя встала, скользнула рукой по плечу Вадима, пошла к выходу, очень грустная, красивая, почти родная.

***

В субботу после завтрака все вышли к морю. Пришлось немного пройтись по берегу, потому что причал у спуска рядом с домом уже давно не ремонтировался, и в его былом продолжении вместо досок из воды торчали сгнившие сваи.

Было ветрено. Марина собрала волосы под капюшон лёгкой куртки.

– Вот и Пётр,- сказал Кардашев, вглядываясь в горизонт.

К причалу подошёл катерок. Художник помог Марине пройти по узкому трапу. Сразу отчалить не получилось - Пётр, энергичный, шумный дядька, техник на маяке, ждал кого-то ещё. Вскоре на причале появился мужичок в жёлтом резиновом плаще. Он бежал со всех сил, таща в руках ведёрко и удочки и путаясь в полах плаща.

– Сергеич!
– крикнул Пётр Кардашеву.
– До Осоковки подбросим.

Художник кивнул. Мужичок с ведром ловко запрыгнул в катер и уселся на свободное место. Лодка заурчала и начала разворачиваться. Порыв ветра сорвал с головы Марины капюшон. Сергеич вдруг уставился на неё, выкатив глаза. Потом встал, бочком, цепляясь за борт, перешёл на нос и уселся рядом с техником.

Игнат, с руками под курткой, носом в пиликающем телефоне, даже не заметил. А Кардашев смущённо хмыкнул в ответ на изумлённый взгляд Марины:

– Не обращайте внимания, Марина Павловна. Это же Сергеич. Его тут все знают. Он со странностями.

– Да уж, - уязвлённо пробормотала Марина, оглядываясь на нос катера.

Кардашев наклонился к ней поближе:

– У него пять лет назад в Крымске жена и сын погибли, в наводнении. Остались только невестка и внук. Они в посёлке живут. Пенсия у Сергеича маленькая, внук болеет. Вот он и промышляет, как может: рыбу ловит, по хозяйству помогает, кто согласится. Сосед наш его привечает, хотя работу ему даёт больше для виду - садовник из Сергеича абы какой. Хороший у нас сосед, Марина Павловна, сострадательный... да...
– художник рассеянно посмотрел вдаль.
– С тех самых пор у Сергеича с головой не всё в порядке. В суеверия всякие верит, то инопланетян ловит, то русалок, то леших. Учитывая, что он ещё и выпить любит... Пару недель назад весь посёлок переполошил - утверждал, что собственными глазами видел на острове русалку с хвостом, рыжую, с волосами до пят. Не вы ли, Марина Павловна, сподобились?

– М-м-м-м, - Марина призадумалась, - насчёт хвоста и 'до пят' не знаю, а до острова несколько раз плавала. Там здорово, тихо... Бедный Сергеич.

Она посмотрела назад и встретилась глазами с подозрительным взглядом садовника, оба смутились и отвернулись.

... Жена начальника маяка, Яра Тимофеевна, устроила для Марины маленькую экскурсию:

– Нам, конечно, не положено, режимный объект, но Терентич очень просил. Вы ему, кстати, кто?
– женщина с любопытством обернулась.
– Родственница?

Они поднимались по узкой винтовой лестнице внутри маячной башни, вдоль пахнущей известью белоснежной стены.

– Я дочь его друзей, - соврала Марина, вспомнив наставления художника. 'Марина Павловна, нам же не нужны лишние... предположения на наш счёт'.

– Отдыхаете у нас?

– Да... и подрабатываю... у Гео... дяди Гоши.

– Тогда понятно. Ну, заходи. Вот наша святая святых, так сказать. Ради неё мы тут и живём.

– Какая красивая, - восхитилась Марина, разглядывая линзу на металлической подставке, напоминающую калейдоскоп из переливающихся на солнце стёклышек.

– Ото ж, - с гордостью сказала женщина.
– При свёкре моём внутри ещё керосинка горела, сейчас электричество, автоматика. Если света нет - дизель включаем. Кажется издалека, что свет мигает, а он не мигает - эффект такой.

По дороге вниз Яра Тимофеевна, разглядев в Марине благодарную слушательницу, с воодушевлением продолжала рассказывать:

– Маяку сто сорок лет. Раньше такой же стоял на островке, там, где Терентич сейчас живёт. Но потом его разобрали, и новый там чуть дальше в море поставили. А мы здесь уже тридцать годков. В войну тут прожекторный пункт был, но его разбомбили. Потом маяк заново возвели. Идём поскорей, а то нарушаем. Сейчас мужики шашлыками займутся, а мы с тобой салатику нашинкуем, капуста, огурчики. Мальчишки наши мидий наловят - на противень и на мангал. В доме вам тоже нельзя, он на территории, мы вам на пляжике и палаточки, и костерок... Тут вечерами прохладно уже, одевайся потеплее, уж очень ты худенькая, светишься прямо насквозь. Терентич там тебя хоть кормит? Или Игнатка всё съедает? А кот ваш там как? Не лопнул ещё?

Марина так наелась шашлыков, что даже аромат, доносящийся от мангала с мидиями, пузырящимися в соку и хрустко лопающимися, не заставил её встать с насиженного местечка под тёплым спальником. Море к ночи расшумелось, небо развернулось над головой светлячковым полем. Работники маяка отправились спать, и только подростки, внуки Петра и Яры Тимофеевны, сидели у костра и хохотали детскими голосами, внушая Марине искреннюю зависть. Игнат посидел с ребятнёй, подкатил джинсы и прохаживался в прибое, рискуя упасть и утопить мобильный, в котором он опять слушал что-то какофоническое.

Подошёл Кардашев, протянул Марине бумажную тарелку с мидиями, сел рядом, скрестив перед собой морщинистые руки, глядя на внука, хмыкнул:

– У них у всех сейчас мерило времени - зарядка на телефоне. Восемьдесят процентов - жизнь, тридцать процентов - паника, пять - тлен и безысходность.

Марина улыбнулась и сказала:

– Я однажды потеряла наушники в Стокгольме. Они зацепились за чью-то сумку на переходе и выпали из гнезда. Зажёгся красный, и я не успела догнать ту женщину, осталась без музыки, надолго, на две недели. Денег не было, а хорошие наушники стоили дорого. Это были самые тяжёлые две недели. Самые тяжёлые недели в самый тяжёлый месяц моей жизни.... Георгий Терентьевич, почему вы ко мне так добры? Поселили у себя, хорошо платите, относитесь как к родственнице, подарили такой замечательный день...

– Ругаю...

– Всего один раз. Я заслужила.

Кардашев потёр губы и сказал:

– Потому что вы мне небезразличны. Не пугайтесь, без седины в бороде и бесов в рёбрах. Художники часто влюбляются в своих моделей, а писатели - в персонажей. А ещё в траву, деревья, волны, которые они пишут и описывают... Мне трудно ответить на ваш вопрос. Я человек верующий по-своему. Религия моя такая, что я служу Богу своим талантом. Шёл я к этой вере тернистыми тропами, с самой молодости, когда предпочёл 'серьёзное' дело легкомысленному искусству, и в зрелости, когда вернулся к тому, в чём и сейчас вижу своё предназначение. Ангелом моим и вдохновителем была моя жена - вошла в жизнь мою, осенила и... улетела. Всю жизнь говорила мне рисовать, а я не слушал, не понимал. Думал, вот мой предел - работа, зарплата, конвертики от пациентов. Зато после смерти Анжелы ничего уже нужно не было. И я запил... Я разговорился, не спросив, надо ли вам это.

– Рассказывайте дальше, пожалуйста.

– А вы ешьте, ешьте, вкусно ведь... Запил я не из-за смерти жены. Наоборот, уход Анжелы побудил меня снова рисовать. Но со мной стало кое-что происходить в клинике... Я ведь после довольно поздней интернатуры работал рентгенологом. Опыт у меня был большой, практический, меня ценили. Пациентов я... чувствовал. Иногда с первого взгляда мог сказать, кто выживет, а кто нет - просто знал. Меня это пугало, и я особо на этот счёт не распространялся... И вдруг... все эти люди... страдальцы, умирающие... опухоли, метастазы, понимаете? Таких было много, большинство - ко мне с простыми случаями не посылали. Я всегда абстрагировался, отстранялся, а тут пошло: эмпатия, боль душевная такая, что ночами не спал. Во всех чудились те страдания, что Анжела перенесла перед своим уходом. Все они чьи-то матери, отцы, дети... Понимал, что это неправильно, непрофессионально, но увы, продолжать не смог. Выдержал только пару лет, после первого же гонорара за картину - уволился. Зато в живописи всё, что захлёстывало меня с головой, становилось благом. И сейчас становится. Вот и ответ на ваш вопрос: когда я не слышу чужих эмоций, когда вокруг не происходит ничего, что трогает меня за сердце, мне становится скучно жить: я ем, сплю, гуляю, общаюсь с роднёй и... не рисую. Я два года ничего серьёзного не писал. И вдруг... Спасибо Боре. У него другой дар - нюх на то, к чему люди потянутся. Он к вам потянулся, а за ним и я... Как ни прискорбно и не ... стыдно мне это констатировать, но у меня к вам потребительское отношение, Марина Павловна.