Кляча в белых тапочках

Малыш негодующе завопил, но я решительно подхватила его на руки и утащила в кустики. Сделав свое мокрое дело, мы вернулись на аллею. Я сунула разобиженному Масяне бутылочку с соком, самого его затолкала в коляску, облегченно вздохнула и только потом вопросительно посмотрела на Василия Ивановича.

– Вот, я все написал, – правильно поняв мой взгляд, он вернул мне блокнот с короткой записью. – Только ведь ни к чему все это. Вы же забудете о своем обещании!

Дед печально вздохнул.

– Не забуду! – начиная злиться, сказала я. – Если сомневаетесь, пожалуйста, могу позвонить Таньке прямо сейчас, при вас.

Отогнав шкурную мысль о том, что трачу денежки на звонок с сотового ради чужого дедушки, я достала из сумки мобильник и набрала номер.

– Танюшка, привет! Ты сейчас где?

– Дома, – коротко ответила подруга.

– Дома в Париже или дома в Екатеринодаре?

– На прошлой неделе вернулась, – Танька по-прежнему была лаконична.

– Что так немногословна? Я тебя отвлекаю?

– Я в ванне кисну, – призналась Танька. – Почти сплю.

– Не спи, а то утонешь! – Я мельком вспомнила несчастную Анну Спиногрызову. – Скажи, ты еще якшаешься со своими эмигрантами?

– Крест мой, – вздохнула Танька.

– Крест! – искренне возмутилась я. – Действительно, тяжкая участь – по Парижам шастать!

– Да? – Танькин голос неожиданно окреп. В трубке раздался плеск и бульканье – очевидно, приятельница заворочалась в ванне. – А лягушек жрать и сыр заплесневелый – это каково?

– Замшелая ты тетка! – весело удивилась я. – Вроде должна иметь европейский менталитет, все-таки контактируешь с культурной нацией, а сама рассуждаешь, как бабка хуторская!

– А ты виноградных улиток ешь? – обиженно спросила Танька. – Нет? А почему? Ах, и в голову не приходило, что они съедобные? Вот и мне не приходит! Французы, конечно, народ культурный, но только не по части жратвы. Тут они прямо как племя мумбо-юмбо, лопают все, что шевелится. А что действительно вкусно, то на дух не переваривают! Я там как-то борщ с пампушками сварганила, так сама его и трескала, ни один гаврош не пожелал отведать!

Я хихикнула и сказала:

– Ладно, ближе к делу. Ты когда опять к лягушатникам поедешь?

– Завтра, – вздохнула Танька.

– Отлично! Прошу тебя, наведи там у своих беляков справочки по поводу одного товарища. То есть, что я говорю, товарищем-то он быть как раз и не захотел… У тебя бумага под рукой есть?

– Только туалетная!

– Тогда вынырни из ванны и возьми какой-нибудь нормальный папирус и стило!

В трубке опять заплескалось невидимое море, и секунд через двадцать Танькин голос деловито произнес:

– Конспектирую!

– Пиши: полковник Горобец Георгий Денисович, год рождения – одна тысяча восемьсот семьдесят пятый. Может также зваться Егорием или Игорем, вроде по православной традиции это взаимозаменяемые имена.

– Георгий, он же Егор, он же Игорь, – сухо, как диктор, озвучивающий милицейскую сводку, повторила Танька. – Все?

– Слушай, не все! – Мне пришло в голову воспользоваться оказией. – Запиши еще: Спиногрызов… как там его? Ага, Антон Семенович. Года рождения не знаю, где-то на рубеже веков – в смысле, девятнадцатого и двадцатого… Вот, теперь все! Порасспрашивай насчет этих двоих кого можно, ладно?

Мы закончили разговор, я выключила мобильник и решительно попрощалась с Василием Ивановичем, не дав ему возможности затянуть наше общение.

– Пока-пока! – Мы с Масяней помахали дедушке ручками и удалились восвояси.

Вечером, рассказывая ребенку на сон грядущий сказку, я путала слова. Переврала с детства знакомые пушкинские строки: «У Лукоморья дуб зеленый…» – и так далее. Дуб у меня почему-то был «соленый», а кот – «зеленый». Сонный Мася на мамину ошибку внимания не обратил, а Колян заметил и сказал:

– Кыся, у тебя сбои в программе! Не иначе, оперативная память перегружена! Чем, не поделишься?

Рассказать ему, что я погрязла в самодеятельном расследовании, или не пугать? Пока думала об этом, уснула.

Опять среда

Безжалостный малыш проснулся в половине шестого утра! Заранее припасенная мной бутылочка с компотом и пара вафель заняли его не более чем на четверть часа. Чтобы провести в теплой постели еще хоть с десяток минут, пришлось, зевая, рассказывать ребенку сказки, но внутренний протест моего организма против раннего подъема все-таки прорвался наружу.

– А потом позвонили зайчатки, – монотонно пробормотала я. – Нельзя ли прислать взрывчатки?

– Пи! – возмущенно поправил меня малыш.

– Не взрывчатки, Кыся! Перчатки! – хохотнул пробудившийся Колян.

– А я что сказала? – Зевнув с риском вывихнуть челюсть, я сползла с постели и побрела в ванную.

Когда, слегка освежив и разгладив помятую спросонья физиономию, я вернулась в комнату, Колян увлеченно читал малышу любимую книжку, вдохновенно перевирая текст. Получалось что-то невообразимо кровожадное:

– А вчера поутру – кенгуру:

Не это ли квартира Мойдодыра?

Я рассердился и цап кобуру!

Нет! Это чужая квартира!

Вопросительно приподняв брови, я немного послушала стихотворный ужастик, в котором «крокодил» рифмовался со словом «тротил», и сочла нужным вмешаться:

– Коля, не пугай ребенка!

– О, в маме проснулся педагог! – подмигнул Колян Масяньке. – Доброе утро, мама!

– Доброе утро, педагог! – поправила я, вновь зевнув. – Мама еще спит…

Но поспать мне, конечно же, не дали. Мася поскакал в кухню – с намерением греметь кастрюльными крышками, а Колян полез в ванну и встал под душ, не обратив внимания на то, что холодной воды нет, а горячая клубится паром, так что утро понеслось по нарастающей под грохот фанфар и истошные вопли ошпаренного Коляна. Потом мы завтракали, и малыш в позе сеятеля разбросал по кухне макароны и предметы сервировки, Колян поперхнулся пятой по счету сосиской, а я уронила себе на ногу чугунную сковороду, которую ребенок вытащил из-под мойки, пытаясь добраться до закатившейся туда бутылочки с компотом. Бутылочка раскололась, и содержимое ее вылилось на пол, образовав на линолеуме розовую лужицу, куда Колян влез ногой, обутой в чистый носок, который сразу перестал быть чистым и запятнал полы липкими следами. Я затирала их мокрой тряпкой до самого прихода няни, которая ничуть не удивилась, увидев меня на четвереньках, Коляна – в попытке обработать спину противоожоговым спреем – в сложной позе хатха-йоги, а Масяньку – попросту на ушах. Все как обычно, нормальный дурдом!

На работу я мчалась, как гонимый бурей корабль в тихую гавань.

– Давай полтинник, – деловито сказал Вадик, встретив меня в дверях.

– На что собираем? – поинтересовалась я, доставая из кошелька требуемую купюру.

– Сама не видишь? – Мрачный Вадик спрятал денежку в карман, повернулся ко мне спиной и канул во мрак плохо освещенного коридора.

Недоумевая, что бы все это значило, я осмотрелась и отметила, что не вижу привычной сцены: бабки, ковыляющей в сортир. Неужто померла?! Не иначе, на венок собираем?!