Ключ

Зрелище настолько потрясло нашего здоровяка, что он, забыв обо всём, бросился к пушкам и принялся готовить их к бою, не слыша предостерегающего крика Магдалены. Ганс всегда превосходно обращался с пушками, и буквально через несколько секунд навёл первую из них на цель.

Конечно, из наших кулеврин едва можно было достать до берега, и уж точно невозможно поразить цель на ступенях зиккурата. Привлекать к себе лишнее внимание тем более не стоило. Поэтому все бросились к Гансу, чтобы отобрать у него запал, но проворнее всех оказался дон Мигель, успевший выхватить фитиль из рук обезумевшего канонира.

И тут едва не случилась беда — ослеплённый Ганс вдруг яростно хватил кулаком того кто помешал ему выстрелить! Несчастья не случилось лишь потому, что на нём в это время уже висело с десяток пираний, при этом три из них повисли на той руке, которой он ударил своего сюзерена.

Удар пришёлся вскользь, но дон Мигель покатился по палубе, как сшибленная кегля! Все замерли от ужаса — ведь Ганс славился тем, что ударом кулака мог свалить буйвола!

Магдалена бросилась к своему воспитаннику, я к Гансу, с твёрдым намерением вцепится ему в рожу когтями, но тут дон Мигель вдруг поднялся, тряхнул головой, будто ему в уши попала вода, и снова подошёл к Гансу.

Я видел, как руки пираний потянулись к ножам. Ганса все любили, он был одним из нас, но жизнь сеньора ценилась у свирров дороже, чем жизнь всей команды, хоть сам Мигель никогда не согласился бы с этим. И если Ганс сошёл с ума…

Дон Мигель мотнул головой, словно отгоняя муху, (на его скуле расплывалось лиловое пятно, грозившее залить глаз), сделал пираньям успокаивающий жест и заглянул Гансу в лицо. Здоровяк хлопал глазами, плохо соображая, что происходит с ним и вокруг него.

— Они их… — пробормотал он, находясь в шоковой прострации. Но договорить он не успел, потому что дон Мигель залепил ему пощёчину.

Строго говоря, это могло называться пощёчиной лишь условно — таким ударом убивают комара. Но после этого в глазах Ганса начала проявляться осмысленность и… ужас.

— Они же их!.. — снова начал он таким голосом, каким люди пытаются оправдать поступки, которым нет оправдания.

— В расчёте! — перебил его дон Мигель, почти весело, но поморщился, потрогав скулу. — Отведите его в трюм — у него новый приступ морской болезни!

На морскую болезнь состояние Ганса было совершенно не похоже, но приказ дона Мигеля был немедленно выполнен. Когда беспомощно оглядывающийся здоровяк скрылся из глаз, снизу раздался его тоскливый, полный печали и раскаяния вой!

До бедняги, наконец, дошло, что он натворил — поднять руку на своего сеньора, где-то кроме тренировочного зала, проступок каравшийся смертью. Конечно, дон Мигель своей властью мог помиловать кого угодно, но это роняло его достоинство в глазах команды. Поэтому-то он и придумал объяснить проступок Ганса очередным приступом морской болезни, а заодно защитил свою честь, символически ударив его в ответ.

Теперь пираньи наверняка кормили Ганса усиленной порцией местных незрелых цитрусовых, перед которыми самый кислый лимон — просто райский плод. А ещё, я был уверен, что Гансу не миновать жёстких девичьих кулачков, но ему это было, что буйволу горохом по рогам!

Дон Мигель и Магдалена посмотрели друг на друга и рассмеялись, после чего старшая пиранья захлопотала над фингалом, изуродовавшим благородный лик её любимца.

И тут я обратил внимание, что мы снова идём среди тумана. Когда мы успели войти в него снова? А может быть, вообще не выходили? Тогда все эти золотые города и окровавленные зиккураты, торчащие из зелени, все эти пернатые жрецы и их безвольные жертвы… Это всё, что же, нам привиделось? Неужели это был мираж? Как знать…

Если рассуждать здраво, то, скорее всего, мы стали жертвой галлюцинации, потому что больно уж всё там было ярким, вычурным, словно не настоящим, а каким-то художественно-декоративным. Но в таком случае эта галлюцинация была массовой и очень уж реалистичной — я своими ушами слышал, как лопались человеческие черепа под ударами кувалды, как завывал после этого жрец, как с глухим ватным стуком катились по ступеням тела несчастных жертв…

Да нет же! Не могло у меня с людьми быть одной и той же галлюцинации — слишком разная у нас природа. Я попугай с драконьей начинкой или дракон в попугайских перьях. Вот если бы я трансформировался в человека… Нет, я не знаю, что тогда было бы, а гадать — только время терять.

Что-то здесь было не так. А триера с римскими воинами? В её реальности сомневаться не приходилось — столкновения удалось избежать лишь отчаянными усилиями. А ведь её появление здесь на самом деле куда как менее вероятное явление, чем зиккураты и дворцы на берегах Великой реки. Признаюсь честно — эти загадки я не смог решить тогда, не могу и сейчас. Но в то время у меня к тому же очень скоро появились другие заботы.

Интермеццо девятнадцатое

— Адская пасть

Между тем, вокруг как-то стемнело. Неужели наступил вечер? Ерунда, до заката ещё далеко — солнце совсем недавно перевалило через полдень. Туман вокруг стал каким-то странным — клочковатым, серым и липким. Вдруг снова похолодало и потянуло в сон, несмотря на середину дня. Вот тогда-то мы и вспомнили про кофе.

Среди припасов, которыми одарили нас индейцы, имелось несколько мешочков с ароматными зёрнами. Ещё в походе к озеру мокеле-мбембе я видел, что индейцы не заваривают их целиком, а предварительно измельчают в порошок. На камбузе у нас имелась ручная мельница, хранившаяся на тот случай если мука в походе кончится, а пополнить запасы удастся только немолотым зерном. Молоть на ней кофейные зёрна было любо-дорого, лучше, чем растирать их в специальных ступках, как это делали индейцы.

Если тогда, в джунглях, пираньи морщили носы от одного только горького аромата чёрного напитка, то сейчас они выстроились в очередь с кружками в руках, нетерпеливо заглядывая друг другу через плечо.

Магдалена придумала класть за щёку несколько кристалликов тростникового сахара, которого у нас тоже был запас. Это смягчало горький вкус, и тут же было подхвачено всеми остальными. Ганс, тот вообще кидал сахар в кружку в большом количестве, что превращало чёрный напиток в какую-то патоку. Только дон Мигель и я продолжали пить кофе по-индейски — без всякого подслащивания. Ну, с ним было всё ясно — мальчик самому себе доказывал свою стойкость и мужественность. Что до меня, то мои щёки устроены не так, как у людей, вот и некуда положить сахар!

Тем временем, холод усиливался. И это на Амазонке! В какой-то момент мы поняли, что тумана вокруг нас нет, зато кругом вихрится и завывает самая настоящая метель. Магдалена скомандовала всем надеть мокасины.

Это разновидность обуви, которую я, кстати, не видел на индейцах-аборигенах, а только на пришлых воинах, представляла собой промежуточную стадию между сапогами и кожаными чулками, и была не такой неуклюжей вещью, как наши штормовые сапоги, которые я уже упоминал ранее. Пираньи поворчали немного, но обулись. Всё-таки свирры не викинги — холод им непривычен и вреден.

Кому приходилось по-настоящему скверно, так это мне! Вы когда-нибудь видели попугая в мокасинах? Я — нет. И с одеждой было туговато. Единственное, что я мог на себя напялить, это импровизированное пончо из половинки пледа, которое соорудила для меня Магдалена. Вот только летать с этой штукой на шее я совершенно не мог. Пришлось без крыльев забраться на свой насест на мачте, где я и уселся, рискуя отморозить лапы.

Зачем я это сделал? Просто я понял, что нам не может всё время везти. Я уже излагал свои мысли о неизбежной череде везения и невезения, поэтому не буду повторяться. Вы себе не представляете, насколько оправдались мои опасения!