«Книга Всезнания»

Окровавленное платье, багровые синяки и обрубки вместо пальцев идеально дополняли сырой подвал. Даже лучше, чем холодная ненависть иллюзиониста.

«Что случилось, Ребекка?» — мысленно спросил Тсуна, а Мукуро начал проверять ремни на кресле Росси.

— Я пришла… Вольфрам велел помочь Вам. Рокудо Мукуро собирается пытать этого человека, но он не знает как. Обычные удары не помогут: болевой порог ученого усилен искусной модификацией тела. Нужны настоящие пытки. Однако иллюзионист не умеет. Простите, господин Савада… Он планирует усилить давление, зная об особенности пленника, но не знает, каков допустимый предел, поскольку не знаком с методикой пыток. Он убьет Росси. Случайно. Он желает оставить его в живых — только что пожелал — однако не сможет. Он не умеет пытать.

— Мукуро, а ты… — голос Савады сорвался на хрип, но парень кашлянул и закончил вопрос: — Ты это раньше делал?

Иллюзионист замер. Куртка защитного цвета на секунду показалась Саваде шкурой змеи, готовой к броску. Но наваждение развеялось, Мукуро обернулся и явно нехотя ответил:

— Нет. Но если кто-то и должен это сделать, то я.

«За тех, кто не выжил. За тех, кто существовал в Аду. За тех, кто больше не умеет смеяться. Должен самому себе и всем им». Губы молчали, глаза говорили. И их услышали.

Тсуна вздохнул. Он понимал, что Мукуро не отступит, но это будет не только месть. Теперь это будет не только она. Но для того, чтобы начать жить, нужно поставить точку на существовании в Аду. Нужно переступить через самого себя и доказать, что даже искалеченная душа может оставить врага в живых. И может совершить то, на что прежде была не способна ради будущего тех, кто ей дорог. Не палачи Вонголы должны были пытать последнего ученого семьи Эстранео. Руки замарать должен был тот, кто прежде подобного не совершал. Он должен был заплатить.

— Но ты можешь ошибиться, — Тсуна понял друга. И понял, что спорить бесполезно. Он должен был позволить Рокудо Мукуро заплатить. Совершить грех, не желая его совершать.

— Не ошибусь, — привычная усмешка показалась неуместной.

— Он ошибется, — тихо сказала Страж, сжимая правой рукой кровоточившую культю. — Потому Вольфрам и прислал меня. Он не умеет пытать.

Спокойно. Уверенно. Без страха. Тсуна вздрогнул.

«А ты умеешь?» Вопрос возник в сознании еще до появления стройной логической цепочки от слов: «Он не умеет», — до слов: «Потому послали меня».

— Да, — безучастно, спокойно, без тени эмоций. — Умею.

Тсуна шумно выдохнул и легким кивком указал Мукуро на невидимого для него призрака. Тот вопросительно вскинул бровь.

«Ты… хочешь помочь? Но как?» — озадачился Тсуна.

— Если Вы дадите мне достаточно энергии, я смогу говорить иллюзионисту, что делать. Он не убьет врага. Только вытащит из него информацию.

В горле Савады пересохло. Он не хотел участвовать во всем этом. Он не хотел здесь оставаться. Он не хотел давать Стражу энергию, чтобы не быть причастным ко всему этому ужасу. Но…

Небо несет ответственность за тех, кто в него поверил.

— Я знаю, что надо делать, — прошептал Савада и закрыл глаза. «Ты расскажешь мне, Ребекка? Я не хочу этого знать, но… расскажи мне, прошу».

— Конечно, господин Савада! — девушка радостно сжала руки и поднесла их к губам. — Я всегда Вам помогу! Но Вы уверены, что Вам не стоит уходить?

— Неужели ты решил остаться? — Мукуро явно был сбит с толку.

— Если ты остаешься, то и я, — как-то очень устало, но без тени сомнения ответил Тсунаёши. И Мукуро наконец понял, почему, показав спину Саваде, не испытал ни малейшего дискомфорта.

— Ну что ж, тогда приступим. Я сам всё сделаю. Просто говори, что нужно.

Тсуна отрешенно подумал, что не такой должна была быть их первая совместная работа, в которой царило бы полное доверие. Но ничего изменить не мог.

— Сначала ногти, — не заглядывая в Книгу, безэмоционально, словно зачитывая энциклопедию, произнесла Ребекка. Но краем глаза Хозяин увидел, как его Страж улыбнулась.

========== 34) Живой ==========

Ночь — самое тихо время суток, когда жизнь словно замирает. Даже часы стараются тикать потише, чтобы не разрушать атмосферу безмятежности и покоя. Ночь — самое лживое время суток. Окутывающее мнимым покоем тех, кому не до сна, и шепчущее остальным, что беспокоиться не о чем. «Там кричали, вы слышали?..» «Нет, что вы, вам показалось. Смотрите, какая тихая темная ночь…» Утром собачники найдут труп. Ночь тихо посмеется, растаяв в рассвете. Она ведь сохранила свою безмятежность.

Молодой человек лет семнадцати стоял в залитой темнотой, как жидким гудроном, комнате и словно пытался разучиться дышать. Вода вырывалась из крана и исчезала в сливной трубе с гулким журчанием, но он к ней не прислушивался. Просто мыл руки, раз за разом поднимая кусочек мыла, три раза поворачивая его в ладонях и опуская на место. А затем тер руки так, словно хотел смыть собственную кожу.

Вода бурлила, унося чистую пену в сток. Белый обмылок скользнул по пластику мыльницы, в который раз оказавшись в мокрых ладонях.

Куртка парня лежала в стирке, как и вся его повседневная одежда, которую он не хотел надевать больше никогда в жизни. Иссиня-черные волосы, пропитавшиеся потом и уже не похожие на иглы дикобраза, а скорее напоминавшие влажную паклю, были закованы в привычный «хвост», который ему хотелось развязать, чтобы сунуть голову под кран. Но нет, сначала…

Мыло упало на пластик с глухим стуком, словно кости скелета столкнулись в гробу.

Отмыться. Ему необходимо было отмыться. От темноты, что его окружала. От ненависти, которой почему-то он больше не чувствовал, но которую слишком отчетливо помнил. От крови, которая давно умчалась в канализацию к другим нечистотам.

Крики еще звенели в ушах, и мирная тишина казалась неправильной. Ее надо было уничтожить… хотя бы плеском воды.

Где-то далеко ухнула сова, Мукуро поежился. Он любил сов, они казались ему символом мудрости, но сейчас были неуместны. Только не в этой тишине, только не в ночь, когда он понял, как сильно ошибался, не под аккомпанемент уже не красной, но всё такой же мерзкой воды из труб!

Хотелось плакать. Но руки в который раз взяли кусок мыла, от которого остался лишь небольшой обмылок.

— Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Он молчал. Он не знал, кто это сказал. Может быть, кусок мяса в подвале, который совсем недавно смотрел на него с таким презрением? Может быть. Потому что Рокудо Мукуро не мог проявить слабость, не мог переживать из-за какой-то пытки, не мог стараться выкинуть из головы страшные проклятия и стоны. Не мог. Он просто смывал с пальцев — не дрожавших, не сбивавшихся с ритма — чужую кровь. А где-то в подвале человек, больше не похожий на себя, хотел что-то сказать, но не мог.