«Книга Всезнания»

— Он расслабляет, — рассмеялась Диана, и ее ладони скользнули по белому воротничку его рубашки. Накрахмаленному. Идеальному. Плотно застегнутому.

— Скажи, охотница, сколько еще ты будешь ненавидеть всех вокруг?

— Столько же, сколько и ты, а затем еще бесконечность! — рассмеялась в ответ женщина и снова принялась за расслабляющий массаж.

— Оптимистично, — усмехнулся он и поставил бокал с так и нетронутым виски на журнальный столик. — Расскажи мне. Расскажи одну из своих историй.

Светлые волосы вновь разметались по спинке дивана, идеальная прическа, уничтоженная домашней уютной атмосферой, сейчас не волновала Клауса Хоффмана. Впрочем, она волновала его лишь в те моменты, когда он смотрелся в зеркало, стараясь уложить волосы один к одному — всё остальное время он не следил за прической. Просто знал, что она идеальна.

— Однажды, холодным вечером, девочка отправилась собирать травы, — послушно начала рассказ Диана, массируя предплечья закрывшего глаза мужчины. — Целебные травы для больной матери. Днем стояла жара, и испарения мешали дышать, как и отдаленные раскаты грома, но вечером она побежала к полю. Прежде на нем росло много трав. Сейчас все они были вытоптаны. Девочка бродила по полю всю ночь, выискивая оставшиеся в живых былинки, и вернулась домой лишь под утро. Мать ударила ее и спросила: «Ты хочешь моей смерти? Зачем ты принесла мне могильную траву?! Верни ее обратно!» Девочка не вернулась на поле. Она пошла к реке, вымыла каждую травинку, вытерла их подолом юбки и под вечер вернулась к матери. Мать поблагодарила ее и выпила настой из «свежесобранных» трав. Она поправилась. Потому что девочка каждый день собирала и мыла в реке травы, в этот год проросшие лишь на том поле. А река уносила к морю красные блики. И селяне день за днем неспешно жгли тела погибших на поле воинов…

Хоффман рассмеялся. Он любил эту историю больше других. Диана улыбнулась в ответ. И безжизненная улыбка отразила пустоту невеселого смеха.

— Люди склонны верить предрассудкам, и скажи девочка матери после излечения, что трава всё та же, с поля боя, мать не простила бы ее. Решила, что та хотела ее отравить, и заболела бы вновь. Люди очень часто страдают от собственной мнительности и заболевают лишь из-за нервов, ожидания болезни или веры в проклятия.

— Глупо, — ответила Диана немцу, не прекращая своего очень важного занятия. — Не важно, сколько крови пролилось на траву. Главное, она целебна. А кровь, кстати, тоже обладает целебными свойствами. Потому выбор был оптимален.

— Ты всегда была и будешь на удивление прагматична, — усмехнулся Клаус и распахнул глаза.

Луна безучастно скользнула по его лицу призрачным светом, и в темноте серые глаза показались женщине бездной. Но она спокойно в них заглянула.

— Точно так же, как и ты, — с усмешкой ответила Диана.

Две бездны смотрели друг на друга, не вглядываясь. Они знали, что скрыто в этой темноте.

***

День сменяла ночь, вечер превращался в утро, Сансара неспешно и монотонно двигалась по кругу. Усадьба Вонголы была восстановлена, контракт с Хоффманом заключен, новое обмундирование доставлено в штаб, а у Хранителей наметился небольшой прогресс. Где бы ни вспыхивал военный конфликт, Хоффман всегда предлагал свои услуги первым. Вот уже десять лет как он руководил бизнесом почившего отца и торговал оружием по всему миру, заключая сделки с любым, кто готов был заплатить, и зачастую поставляя боеприпасы обеим сторонам конфликта. Но самым странным было то, что он будто всегда точно знал, где в скором времени начнутся боевые действия, и оказывался первым, кто предлагал свои услуги по поставкам оружия. И Хранители, знавшие, что нужно искать, обнаружили интересную закономерность: стоило лишь одному конфликту угаснуть, как разгорался новый, и Хоффман каким-то чудом оказывался в том районе с уже готовым к продаже товаром, словно знал не только когда люди возьмутся за оружие, но и какие товары понадобятся противоборствующим сторонам. Гокудера даже назвал его Аресом — греческим Богом Войны, развязывающим распри на Земле, но кличка не прижилась. Однако ситуация в мире и впрямь на удивление напоминала ситуацию с боссами мафии: Хоффман успел заключить договора почти со всеми, кто участвовал в войне кланов, и самым богатым семьям свои услуги предлагал первым, зачастую прибывая на их территорию еще до начала активных боевых действий. И это пугало.

Хоффман либо точно знал, кто и когда начнет войну, либо сам развязывал ее. Но как?

Вопросов стало лишь больше, и ответа на них Хранители найти не могли. Они тщетно обращались к Верде, ученому-аркобалено, гению, буквально живущему научными открытиями, но он прежде не занимался вопросами, связанными с влиянием на эмоции при помощи химикатов. Однако он поделился именами ученых, занимавшихся исследованиями в этой области, и Гокудера переговорил с каждым из них, но толку от этого было мало. В прошлом подобные разработки велись многими мафиозными семьями, но были запрещены, ученые же, не относящиеся к мафии, разрабатывали биологическое оружие, а также химикаты для усиления физических параметров благодаря выбросу адреналина, и даже добились определенного успеха, однако ни один из препаратов еще не был доработан, и использование его часто приводило к печальным последствиям. Единственным, кто мог обладать уже готовым препаратом, был ученый семьи Эстранео, первым взявшийся за реализацию подобной идеи, однако от Мукуро, отправившегося на его поиски, вестей пока не было.

Однако на других фронтах всё было не настолько плохо. Ямамото сумел раскопать довольно интересную информацию: Хоффман на самом деле заминировал здание сразу по прибытии в город. Сам он остановился в отеле, но на территории аварийного здания начались подозрительные работы. Жители близлежащих домов полагали, что дом просто готовят к сносу, однако слишком уж вяло шли работы, да и строителей, сносивших стены внутри здания, порой навещали люди в строгих офисных костюмах. А главное, в самый первый день, когда строители лишь начали осматривать здание, эти самые люди в костюмах долго бродили вокруг дома и что-то делали с внешними стенами, чуть ли не ползая вокруг них на коленях. Осмотрев место взрыва вместе с Колонелло, Ямамото сделал единственно возможный вывод — охрана Хоффмана установила взрывчатку рядом с несущими стенами по всему дому, потому он и сложился как карточная башня. Причем заряды были довольно небольшими, а значит, он и правда стремился защититься не от какой-то конкретной, а от любой возможной опасности.

Похищение Киоко тоже обрело некоторую ясность. Ее забрали с парковки магазина буквально через пятнадцать минут после прибытия Хранителей к дому немца, причем Ямамото даже умудрился найти ту самую старушку, что заманила Сасагаву к врагам. Ею оказалась бедная итальянка, жившая с десятью кошками в старом, давно не ремонтировавшемся здании, которая каждый день просила милостыню на главной площади города. К ней просто подошли двое молодых людей, одетых в строгие костюмы, и попросили помочь «вернуть дочь их хозяина, сбежавшую со своей первой любовью». Конечно же, женщине пообещали неплохие деньги и даже дали задаток, и потому она с радостью помогла «охране важного господина вернуть дочь к родным пенатам», а получив оставшиеся деньги, забыла о произошедшем. Вот только откуда Хоффман узнал, что Киоко приехала в город вместе с Савадой, оставалось не ясным: «крота» Рёхей так и не вычислил, и Нана с Киоко в один голос утверждали, что все слуги преданы Вонголе. Однако Тсуна в это не верил. Верить тем, кто может предать, Савада больше не хотел. И такими людьми он начал считать всех, кого не знал лично. Всех, о ком не мог с уверенностью сказать: «Этот человек точно на нашей стороне».

Колесо Сансары вращалось, люди менялись, время упорно двигалось вперед. Кто-то рождался, кто-то умирал, кто-то менял собственные взгляды на жизнь.

Наконец, усадьбу потрясла неожиданная новость — банда Кокуё вернулась с пленником, и Савада, бросив все дела, помчался в штаб Вонголы, чтобы послушать, что скажет иллюзионист и пойманный им ученый. Декабрь разливал в воздухе призрачный аромат омелы, пудинга и индейки. Рождество намекало на скорое свое приближение улыбками на лицах простых итальянцев. Мафиози не улыбались уже давно. С каждым днем угроза над ними становилась всё ощутимее.

Каменная кладка подвала показалась Саваде неправильной мозаикой: плохо собранной, неровной, скрепленной вместо соединительных крепежей покрытым слизью цементом. Сырость и затхлость давили на легкие, как давит пресс на виноград — выжимая все соки. Не хотелось даже делать вдох, но Тсуна заставил легкие заработать. Его подсознание мерным шепотом спасло хозяина от удушья.

«Давай, рот, открывайся!» Рот послушно приоткрылся.

«Давай, горло, не сжимайся от спазма!» И оно покорилось.

«Давайте, легкие, поработайте мехами!» И воздух сипло втянулся в расширившиеся мешки под ребрами. А затем горячее дыхание вырвалось из всё еще приоткрытого рта, подарив сырости подвала белое облачко пара.

Стук!

Зубы клацнули. По спине промаршировал отряд мурашек, плечи передернулись. Сами. Будто марионетка задвигалась, пока кукольник спал. А в центре небольшой допросной каморки, скрытой от мира в подвале уютного особняка, безразлично стояло прикрученное к бетонному полу кресло. И на нем замерзал избитый, но всё еще усмехавшийся человек.

Спутанные волосы липли ко лбу, забыв о холоде и подчинившись непонятно почему выступившему поту. Серые глаза насмешливо косились на прожигавшего его полным ненависти взглядом иллюзиониста. Мукуро стоял в тени, тонкие пальцы скользили по невысокому столику, усеянному странными щипцами, а его лицо напоминало посмертную маску.

— Кто это? — осторожно спросил Тсуна, кивком указав на мужчину лет сорока в изорванных, некогда бежевых брюках и грязно-серой рубашке.

— Диего Росси. Работал на семью Эстранео, — ответил Мукуро, и Тсунаёши подумал, что никогда прежде не слышал от него подобного тона. Будто Рокудо Мукуро давно умер, и в подвале застыла пустая оболочка, запомнившая лишь одну-единственную эмоцию. Слепую, безразличную к чувствам других, холодную ненависть.