Книга юного конструктора, том 1

Буланже сел, кивнул профессору Ренсенбринку, даже больше чем кивнул, прямо-таки сидя отвесил поклон и сказал:

— Я, так сказать, новичок. Разрешите представиться…

Он затараторил, и де Вринд вдруг почувствовал несказанную усталость. Закусочные тарелки уносили, слышалось звяканье, потом принесли тарелки с waterzooi, новое звяканье, потом вдруг молчание — профессор Ренсенбринк сказал, что, к сожалению, не говорит по-французски.

О! А месье Буланже не владеет нидерландским.

Де Вринд всегда с удовольствием ел куриный бульон, во всяком случае, с этим у него никогда не было проблем, просто иногда везде кормили куриным бульоном, в школьной столовой время от времени давали куриный бульон, а он всегда ел, что дают. Конечно, заказывая в ресторане курятину, он предпочитал coq au vin [116] , но ему никогда бы в голову не пришло делать проблему из куриного бульона: бульон так бульон, спасибо. Он посмотрел на кусочки мяса, поднял взгляд, профессор Ренсенбринк и месье Буланже смотрели на него — с отчаянием? Несколько беспомощно? Но это не имело касательства к куриному бульону, который, по мнению де Вринда, пахнул как-то странно. Незнакомой пряностью? Или это уже запах тлена?

116

Петух в вине (фр.).

— Vous devez m’aider! Вы должны мне помочь, месье де Вринд! Этот месье не говорит по-французски, будьте добры, может быть, переведете?

Де Вринд кивнул.

Буланже сказал, снова кивнув профессору Ренсенбринку:

— Mon nom est Romain Boulanger… [117]

— Son nom est Romain Boulanger… [118]

— Ik begrijp dat… [119]

— J’etais journaliste jusqu’a recemment chez Le Soir… [120] — Уже десять лет он на пенсии, впрочем, иногда пишет комментарии, как свободный автор, бросить просто невозможно, они ведь понимают, каково это, в один день расстаться с прежней жизнью невозможно, ничего важного он, понятно, теперь не пишет, но рад и благодарен, что ему еще позволяют кое-что писать, он получает удовольствие, например, история про свинью-фантома, все, наверно, слыхали, это свинья, которая… а, все равно… Он замолчал и мотнул головой, показывая, что де Вринду надо бы перевести все это профессору Ренсенбринку.

117

Меня зовут Ромен Буланже… (фр.)

118

Его зовут Ромен Буланже… (фр.)

119

Это я понимаю… (нидерл.)

120

Я был журналистом, в «Суар»… (фр.)

— Allots, — сказал де Вринд, — il a dit qu’il etait un journaliste. Retraite [121] .

— Но я до сих пор пишу. О свинье.

Буланже с удивлением посмотрел на него, помедлил, де Вринд сказал:

— C’est tout [122] , — и Буланже продолжил:

— Да, будь у меня виноградник, я бы охотно о нем заботился, или хотя бы дом с садом, может, тогда бы только разводил розы да читал. Но у меня была всего-навсего квартира, большая красивая квартира в Икселе, только вот заняться там нечем, а потом жена умерла, и все это стало стеснять, квартира, большая квартира, но она стесняла меня, после смерти жены жить там стало невозможно, разве это жизнь — так, шарканье в четырех стенах, туда-сюда, да и содержать жилье в порядке стало не по силам…

121

Ну что ж… он сказал, что был журналистом. Теперь на пенсии (фр.).

122

Вот и все (фр.).

— Как, простите?

— Содержать в порядке не по силам, а с другой стороны, этого было слишком мало, если вы понимаете, о чем я, жизнь стала совершенно не моя…

— Wat heeft hij gezegd? [123]

Давид де Вринд глубоко вздохнул и перевел слова Буланже, а заметив на лице профессора удивление, добавил, мол, это ведь понятно. Что месье Буланже после смерти жены…

— Oui, Monsieur, — сказал Буланже, — но вы ведь… я думал…

В этот миг де Вринд ощутил стеснение в груди, он едва мог дышать, а одновременно ему стало жарко, от жгучего стыда, он сообразил, что…

123

Что он сказал? (нидерл.)

Он не переводил то, что по-французски говорил месье Буланже, а все время повторял, тоже по-французски.

Опустив голову, он посмотрел на кусочки мяса в тарелке, встал и ушел, ушел из столовой, дверь которой с грохотом захлопнулась.

Глава седьмая

Как можно не верить в будущее, если знаешь, что смертен?

Дни становились все теплее, для этой поры года было необычайно тепло. При встречах в коридорах, в столовой или у лифта все отпускали забавные замечания о глобальном потеплении.

— Мы в Брюсселе однозначно в выигрыше от такого развития!

— Нас и в этом упрекнут: новая привилегия для брюссельских чиновников!

— Теплой погодой вы обязаны мне, я всегда пользовался дезодорантами с фреоном!

— Климатической директивой мы сами себя режем!

— Все равно никто ее не соблюдает — вот увидите, скоро у нас в Брюсселе вырастут пальмы!

Но тут ведь именно Ковчег, а не гендиректорат «Климатическая политика», и на самом деле смеялись не над банальными шуточками, а просто потому, что в этом дождливом городе в обычно холодное время года уже который день светило солнце. Солнце отражалось от сияющих лиц людей, сияло в их глазах, сверкало в оконных стеклах, блестело на железных кузовах уличного транспорта.

После разговора с Ксено Мартин Зусман подготовил документ насчет юбилея, она написала своя замечания, и теперь ему приходилось дорабатывать и расширять документ, чтобы он стал основой межслужебного совещания. Это будет следующий шаг. Он обещал сдать материал в конце недели, но пока что оставалось несколько открытых вопросов, по крайней мере один большой неотвеченный вопрос. Надо срочно прояснить его с Богумилом, которому этот вопрос был поручен. Мартин зашел к нему, спросил, не хочет ли он перекусить.

— В такую погоду не грех прогуляться до площади Журдан. Например, в пивную «Эспри». Думаю, там можно даже на воздухе посидеть.

— Хорошая мысль! Мне позвонить и заказать столик?

— Да, пожалуйста, а я пока сбегаю за курткой!

По улице Иосифа II катили трактора.

— Что это — демонстрация крестьян?

— Что?

Мартин крикнул:

— Демонстрация крестьян?

Богумил пожал плечами.

Длинная колонна тракторов. Некоторые с прицепами, где стояли люди и что-то кричали, но крики тонули в реве моторов, воплях клаксонов и свистков.

Боковые улицы были перекрыты полицейскими машинами.

Мартин и Богумил шли в сторону площади Шуман, разговаривать было невозможно. Они видели, что по улице Архимед и проспекту Де-Кортенберг тоже громыхают трактора, трактора с грузом навоза, а меж ними идут кучки людей с вилами и косами. Зрелище грозное и как бы выпавшее из времени, ярость в фольклорных костюмах. На круговой развязке площади Шуман, между зданиями Комиссии и Совета ЕС и далеко по улице Луа стояли трактора, крестьяне сгружали навоз, разворачивали транспаранты, воняло мазутом, черные тучи выхлопных газов парили в лучах солнца, на одном из грузовых прицепов стояла молодая женщина с обнаженной грудью и размахивала триколором, Мартин приостановился, глядя на все это, полицейские делали ему знаки идти дальше, continue s’il vous plait, doorlopen alstublieft [124] , направляли прохожих в проемы между ограждениями; они выбрались на улицу Фруассар, где было поспокойнее, но, пока шли к площади Журдан, оба все равно молчали.

124

Проходите, пожалуйста (фр., нидерл.).

В пивной — точнее, перед пивной, ведь там действительно можно было посидеть на воздухе — Мартин и Богумил закурили, глянули в меню, заказали блюдо дня, waterzooi de la mer [125] , по бокалу белого вина и воду; Богумил выпустил в воздух завиток дыма и сказал:

— Прямо как в отпуске, правда? Я уже боюсь возвращения домой.

— Возвращения домой? Ты о чем?

— В пятницу мне надо домой в Прагу. У сестры в субботу свадьба.

Официантка принесла вино, Богумил пригубил бокал, сказал:

125

Бульон с морепродуктами (нидерл. — фр.).