Книга Зверя

– Автором его был де Сен-Жамон?
– спросил я.

– Нет, - покачала головой Лучия.
– Лежар. Он уехал из Феррары, когда начались события, толчком к которым послужило падение Брессионе, и изменившие в корне всю политику Церкви. Это не понравилось многим, в том числе и Лежару.

– А я подумал, что это Сен-Жамон, - объяснил я, - потому что в той книжице, что ходит сейчас по Эпиналю есть плохонькие стишки и автор их...
– Я закашлялся.

– Максим де Боа, - улыбнулась Лучия, - в прозе он несколько сильнее, нежели в поэзии.

Я тем временем схватился за горло - шею словно стянуло стальным обручем. Я рухнул на солому, продолжая надсадно кашлять, кое-как сумел поднять глаза на нее и прошептал:

– Почему?..

– Прости, Арман, - она вновь набросила на лицо капюшон и поднялась, - ты слишком много знаешь.

Глава 5.

Елена была просто в ярости, щеки раскраснелись, глаза горели, но это вызывало лишь издевательскую ухмылку у сарков, который напрочь отказались пропускать ее к коменданту тюрьмы, где содержался де Кавиль.

– Да как вы смеете?!
– воскликнула она, когда один их схватил ее за руку.
– Я дочь графа Фионского!

Это вызвало новый приступ веселья у сарков. Однако обоих оборвал резкий окрик на их родном наречии.

– Ради Господа, дайте ей войти, - произнес следом еще кто-то, в ком Елена сразу узнала Лежара.

Она прошла мимо неохотно расступившихся сарков в просторный кабинет коменданта, который в тот момент занимали кюре и де Сен-Жамон.

– Я требую встречи с де Кавилем, - твердо заявила она.

– Боюсь, это невозможно, - прогнусавил Сен-Жамон.

– Не имеете права, - горячо возразила Елена, готовая драться до конца.

– Простите, мадмуазель, - вступился за Сен-Жамона Лежар, - но это невозможно потому, что шевалье де Кавиль скончался этой ночью.

– Я желаю видеть его тело, - непреклонно стояла на своем Елена.

– Мы не станем препятствовать вам в этом, - оборвал уже открывшего рот Сен-Жамона Лежар, - но уверяю вас, мадмуазель, это не слишком подходящее зрелище для столь юной и впечатлительной особы как вы.

Елена ничего не ответила ему, лишь замерла, выжидательно глядя на обоих и гордо вскинув подбородок. Сен-Жамон и Лежар проводили ее в холодное помещение тюремного морга, посреди которого на столе лежал Арман де Кавиль, до подбородка накрытый простым серым куском белой ткани.

– От чего он умер?
– севшим голосом спросила Елена.

– Вероятно от тоски по своему эльфийскому приятелю, - выступил из темного угла Жан-Франсуа, неслышно последовавший за ними из кабинета коменданта, где также занимал самый темный и неприметный угол.
– Они ведь были так близки, что спали в одной комнате и вместе ходили к мадам Бовари.

– Жан-Франсуа, - укоризненно покачал головой Лежар, - как можно отпускать такие шуточки при даме, да еще и своей сестре.

– Я этого так не оставлю, - неожиданно для всех твердо произнесла Елена.
– Я поеду в Эпиналь. Убийство королевского ученого...
– Ее голос сорвался, она вздрогнула и прижала ладони к лицу.

– Нет, сестричка, не плач.
– Жан-Франсуа подошел к ней, обнял единственной рукой за плечо.
– Идем отсюда. Тебе здесь нечего делать.
– Он увел безвольную сестру, не сопротивлявшуюся ему.

– Самое интересное, - усмехнулся Сен-Жамон, когда брат с сестрой ушли, - что ни один врач не может понять от чего он умер.

– Все в руце Господней, - ответил ему Лежар.

– Похороните это как должно.

Жану-Франсуа в тот вечер вновь стало плохо. Мать нашла его около резной статуи, изображающей Мать Милосердия, он стоял на коленях, заливаясь слезами и звал сестру. Салентинка по рождению Жермона де Вьерзон была женщиной сдержанной и расчетливой, она не бросилась успокаивать сына, а отправилась искать кюре Лежара, у которого это получалось гораздо лучше. Более в этом деле преуспевала лишь Елена, но звать свою дочь графиня Фионская не собиралась, она давно разочаровалась в младшем ребенке и железной рукой пресекала все намерения Жана-Франсуа вовлечь сестру в их организацию.

Когда кюре пришел в дом графов Фионских, Жан-Франсуа уже не боролся со своими демонами, полностью отдавшись на их милость.

– Елена, - шептал он, - Елена... Спаси меня... Только ты, только ты можешь это...
– Он, похоже, общался с ней как наяву.
– Помнишь, когда я вернулся с Модинагара... меня так часто терзали демоны моей души. Я метался в бреду, кричал, стонал... и лишь ты спасала меня. Твоя рука отгоняла демонов с моего лица...

– Лишь молитвы и верное служение Господу может спасти тебя, - положил ему руку на плечо Лежар.

– Господу, - рассмеялся Жан-Франсуа.
– Что он сделал для меня или для нашего дела, Зверя вам и руку мне - дал де Бренвиль, а не Господь...

– Твои речи - противны самой сути нашего общества, - как всегда не повышая голоса оборвал его Лежар.
– Мы служим Господу, никогда ничего не требуя взамен.

– Но Елена, - резко сменил тему, как обычно во время приступов, Жан-Франсуа, - разве я прошу о многом? Сделаем ее одной из нас...

При этих словах Лежар переглянулся с Жермоной, стоявшей тут же и графиня едва заметно кивнула. Она давно уже не считала Елену своей дочерью, лишь проблемой, препятствием для достижения поставленных целей, а проблемы следует решать. И сейчас, когда недотепа-граф на лечении сделать это будет достаточно просто - пара слов понятливому слуге-салентинцу Реми, которого она привезла с собой из родной Клевары, остальное уже его забота.

Мать все еще, видимо, считала ее ребенком, потому что у постели, как обычно, стоял стакан молока. В детстве это было чем-то вроде лекарства для лучшего сна и теперь мать изредка присылала ей молоко по вечерам и Елена всегда выпивала его до капли, чтобы не сердить мать. Вот и сейчас Елена потянулась к стакану, но до того, как пальцы ее коснулись стекла, раздался голос Жана-Франсуа.

– Не пей, сестричка.
– Он вышел из-за массивной портьеры, одетый в простой домашний халат поверх кожаного жилета, с которым он расставался лишь в ванной.
– Это отрава.

Голос его звучал совсем как в детстве - тихо и ласково, без циничный ноток и хрипотцы, отдававшей безумием.

– Что тебе, брат?
– несколько испуганная спросила Елена, кутаясь в одеяло, одета она была лишь в одну ночную рубашку.

– Я хочу, чтобы все у нас было как прежде, в детстве, - почти шептал Жан-Франсуа.
– Ты, только ты, была моей отрадой в песках и жаре Модинагара. Но ты и мое проклятье, сестричка, из-за тебя я уехал туда. Я люблю тебя, Елена, люблю, как не любил никого в этой жизни, во всем мире!
– Он начал наступать на нее, дергая завязки халата.